– Я схожу к ней, отнесу конфеты на могилу?
– Только потом к Таю, да? – окликнула Аня.
– Он за кладбищем. Я хотел рядом с мамой похоронить: частью семьи был, но бабушка за сердце схватилась. – Витя обидчиво съежился. – Мы с Гришей его в леваде закопали.
– Встретимся тут через десять минут? – уточнила Аня, не в силах больше думать о смертях.
Вокруг выпятились монолитами надгробия. Потеря за потерей.
– Минут десять. Ты одна сориентируешься здесь?
– Да, думаю.
Туман путал тропы. Аня несколько раз выходила к ограде, начинала повторный круг поисков. Поворот сменялся поворотом. И тут ноги замерли будто у обрыва. Могила Тани предстала жутким последствием вандализма. Венки разбросаны, ленты сорваны, а ровная насыпь земли испещрена дырами, словно изрыта. Аня осмотрелась. Может, собаки? Искали еду? Поминая, ведь приносят пирожки. Она попятилась, развернулась и быстро зашагала к могиле тети.
Брата Аня ждала как на иголках, всматривалась во все стороны, заламывала пальцы. Где Витя? Позвать? Но страх нарушить покров тишины застрял во рту кляпом. Кричать на кладбище боязно. Аня начала вычерчивать зигзаги вдоль могил. Спустя десять минут поисков она нашла могилу одноклассницы брата. На деревянном столике лежала ватрушка. Аня достала телефон из кармана. Нет сигнала. «Вот же ж…»
Прикусила губу и осмотрелась, переставляя немеющими ногами по кругу. Никого.
Подстегиваемая кипучими эмоциями, Аня устремилась к выходу. Мимо мелькали пятиконечные звезды, ветхие кресты, мраморные скульптуры скорбящих ангелов. На лужайке у выхода клубился дым. Пахло гарью. Аня натянула воротник свитера на нос и без оглядки заспешила прочь с кладбища. Достигла зарослей карликовой ивы. Еще несколько шагов – поворот, а там откроется мост, дорога на Выездную улицу. Если Витя ушел, она его заметит, окликнет. Запах гари усилился, закружился в голове. Решетчатая изгородь деревьев темнела заслоном. Аня взглянула на телефон. Индикатор сети плясал: рос и исчезал, перечеркивался чертой, вновь подпрыгивал.
Кашель сдавил горло, она подняла взгляд и обмерла. Впереди стоял человек. В лохмотьях, без обуви, тощий, словно каторжник. Круглые глаза его слепо пялились на нее. Она развернулась бежать. В нескольких метрах возник близнец-оборвыш.
– Что вам нужно? – с угрозой обратилась, но несмело шагнула в сторону.
Нужно кричать. Витя где-то поблизости. Он услышит.
Босяк тронулся, шатко нащупывая опору, двинулся на нее. Аня бросилась обратно, к изгороди. Близнец крался манерой первого оборвыша.
– Что вам нужно?
Молчание.
Оборвыш только выставил лицо: землистое, вытянутое, с впалыми щеками. Прозрачные глаза смотрели прямо. Точки зрачков не двигались, но словно видели ее, всматривались. Аня юркнула между деревьев, метнулась с завидной прытью, но досадно подвернув ногу в выемке – повалилась спиной в колючие заросли. Оборвыш стоял один, прокалывая ее безжалостным взглядом. Дым разбухал на ветру. Горечь трав глушила обоняние. Преследователь качнулся под деревом, словно ожидая от нее знака. И тут она уступила панике, закричала отчаянно – во весь слабый голос. Дернулась, подскочила и ворвалась с хромающего разбега в стену кустарника.
Шиповник разверзся неводом. Нога запуталась в ветках, куртка затрещала разрывами. Аня скулила от боли, безвольно барахтаясь мухой в паутине. Оборвыш наступал. Она верещала. Только не терять сознание! Только не терять! «Ничему не удивляйся, – приговаривала тетя, когда Ане мерещилась кошмары. – Ничему. Сохраняй покой». Как там в ее сказке? «В покое нет пищи лиху». Она дернулась, но ветки кустарника вонзались тонкой проволокой, вынуждая застыть добычей. Вот каково бабочкам под стеклом. Оборвыш – изможденное существо – протянуло к нее костлявую руку в ошметках трупной ткани. Раскрыло до шеи рот. Аня зажмурилась, немея от ужаса и теряя опору.
По ушам лязгнул лай собаки. Аня распахнула глаза, ошеломленно наблюдая за рычащей овчаркой. Собака ощетинилась, пригнулась, прыгнула на цыкающее существо, вгрызаясь в кость. Послышалось шипение, пронзительный вопль. Овчарка с остервенением трепала в зубах воздух – сгусток дыма, развеивающийся клокочущим хихиканьем. Аня почувствовала: плен веток слабнет, она падает куклой в снег.
Удар пришелся на правый бок. Над зарослями склонился седой верзила с ружьем. Лесничий.
– Помогите, – простонала она, задыхаясь от волнения. – Вы видели? Видели? Здесь был… было.
– Видел. Идем.
– Куда?! В дыму нечто есть. Нечто… Разве не видите?
Она озиралась, прихрамывая за ним следом.
Овчарка рычала. В воронках дыма скрежетали голоса. Дальность видимости не превышала двух метров.
– Ветер стихает. Скорее.
Он направился в сторону кладбища.
– И что? Стихает. Разве плохо? Нужно пожарных вызывать. – Она извлекла телефон с отсутствующим сигналом. – Эй!
Лесничий шагал в туман, вслед за овчаркой.
– Вы на кладбище? – опешила.
– Живее! – прикрикнул ей.
– Я туда ни за что! Спятили?!
– Там твой брат.
– Что значит, там мой… С Витей?.. Что с Витей?
Скрежет голосов исчезал, колыхался шепотом. Аня вновь замечала костлявые фигуры оборвышей.
– Нужно идти.
– Да вы спятили?
– Безопасно только на кладбище, – отрезал тот.
– Ага.
– Идешь?! – заорал он нервно.
Овчарка зарычала на туман, ощетинилась.
– Нет! – Аня сжала кулаки, дрожь накатывала припадком. – Нет! – крикнула. Эхом ей захихикали голоса. – По-мо-ги-те!
Аня наобум развернулась, нырнула в занавес тумана. «Нужно звать на помощь», – шептала сквозь кашель.
Почва под ногами плыла паром. Легкие жгло огнем. На втором шаге ее настиг оглушительный выстрел. Аня вжала голову в плечи, когда за спиной грянул приказ:
– На кладбище! И поживее.
Спасовав, Аня повернулась. Громила перезарядил ружье, объясняя:
– Выстрелы отпугивают, если их слышат в Сажном. Ненадолго.
– Там заметят дым, – уверяла его. – Здесь пожар!
Он качнул головой отрицательно. Он видел ее колебания, решимость бежать к мосту, в едкую ловушку мглы. Дуло ружья уставилось в область плеча, и лесничий хладнокровно предупредил:
– Если ты ослушаешься, я прострелю тебе руку. Ты побежишь, – дуло направилось в колено, – и наступит черед ноги. Метра два ты похромаешь, потом закашляешься, упадешь. А потом начнешь умолять меня выстрелить в голову. Но я не выстрелю. Пусть насыщается. Тут либо ты, либо мы оба. Она щадит страдающих.
– Она?
– Могрость. – Он плавно качнул вбок голову. – В дыму.
Ветер стихал, дым шипяще смыкался. Кожу холодил ужас: осязаемый, притаившийся за спиной – повсюду на тропе к отступлению.
Страх хищных образов отступал, сменяясь осязаемой угрозой расстрела. В Сажном охотники увечились часто. Аня достаточно знала о том, как картечь дробит кости и разрывает суставы. Давясь слезами, она подняла руки:
– Хорошо. Только не стреляйте. Я иду.
Собака бежала поводырем. Они торопливо вошли за ограду кладбища. Двигались вдоль каменной кладки шустрым темпом. За надгробиями и елками скрывалась землянка Кашапова в рыжей шапке-черепице, обнесенная новым забором из профнастила. На косой скамье возле калитки сидел Витя. Он обхватывал плечи руками крест-накрест, смотря в одну точку на гранитной плите.
– Витя, – скривилась Аня в подступающем рыдании. – Витя, ты цел?
Брат выпрямился деревяшкой, осматривая ее:
– У тебя лицо в ранах. Кровь. – Он покосился на бормочущий туман. – Ты видела?
Она сквозь слезы закивала. Лесничий отпер калитку ключом, буркнул псу: «Зовут? Еще всыпем, пусть ползет. А пока… – махнул он рукой на узкий двор.
Овчарка засеменила к деревянному крыльцу. Лесничий обратился к Вите:
– Скоро снегопад начнется – тогда дым исчезнет. А пока здесь ждите. Или в доме. На кладбище ей путь закрыт. Здесь безопасно.
Он вошел во двор. Брат с сестрой переглянулись.
– Пошли? – склонился Витя над разболтанной ручкой калитки.
– Ты спятил?
Паниковать Аня умела громко, но сейчас лишь шептала, иногда голос позвякивал истерически.
– Нужно к людям. – Расхаживала взад-вперед. – Здесь пожар. Почему пожарных не вызвали? Здесь просто… Это…
Она уронила голову в ладони.
– Пожара нет.
– Чушь, гляди сколько дыма! Лес подожгли.
– Нет. Я ходил вдоль ограды. Ничего не горит. Ни огонька.
Аня сжала губы, сдерживая рыдание, всматриваясь в его глаза.
– Нужно к людям. – Пискливо растолковала: – К лю-дям.
Витя согласно кивнул, но сел на скамью. Аня тоже села рядом. Они больше не смотрели друг на друга, вслушиваясь в бормотание тумана, теряя взгляды в вездесущей мгле.
– Если я в обморок свалюсь, бросишь меня? – она стучала зубами от холода, сжимая до боли кулаки.
– Идем в дом. Байчурин…
– Он меня убить хотел! Он так и сказал. «Пусть насыщается», – шепнула. – Чокнутый.
Витя обнял ее, делясь остатком тепла, но Аня дрожала, словно лихорадила, – всхлипнула, уткнулась в его грудь и разрыдалась.
– Скажи, что этого не было. Ничего этого не было, – бредила она в его куртку, зажмуриваясь сильнее. – Скажи, что я помешалась! Скажи, что не было!
Он поглаживал ее механически по спине, всматриваясь в смог за кладбищем. Среди клубов дыма бродил угловатый силуэт. Женский. Костлявый и слепой. Мохнатые сгустки скреблись по камню ограды, поскуливали, хрипели. И брат с сестрой сидели до заката статуями, коченея на морозе, но страшась отойти от дома, ступить за защитную ограду.
Вечер принес снегопад. Дым осел, запах гари улетучился. Мобильники запищали сообщениями.
Полумрак округи прорезал желтый свет фар: легковушка остановилась у распахнутого каркаса ворот. Два хмурых парня начали доставать лопаты из багажника, переговариваясь вполголоса. Из дома появился Байчурин.
– Ритуальные услуги, – пояснил он перепуганным ребятам на скамье. – Глядите не околейте. Лучше до ночи уйти.
Аня с Витей пришли домой в полубреду. Они и слова не проронили по дороге. Просто шагали, шагали, шагали – не оглядываясь, не поднимая взгляды.