Вызвался одолеть Лихо могучий чародей. Пустился в дальнюю дорогу из-за моря, из-за гор. Долгим путь выдался. Долгим и страшным. Но ветра отступали от заклинаний чародея, снега таяли под его сапогами. Заговаривал он стихии, рогатиной давил змеев Лиха. Шел по его следам простой люд – на битву с изворотливым злом.
У подножья леса встретила чародея ведьма. Бела – ни кровинушки, мхом поросла. То кликала, то шипела. Уговорами путала дорожки.
Изнемог чародей в пути, голову склонил над криницей. Нет дна у криниц Хладного леса, только гладь – хрусталь. Набросилась ведьма на странника, а он ее к воде тянет. И увидела ведьма свое отражение – мертва-мертвёхонька. Закричала дикими стаями, завизжала от ужаса, да рассыпалась прахом.
Крик ее слышало Лихо. Выползло оно из колючих дебрей, обвилось вокруг чародея туманом.
– Зачем ты губить пришел, коли сам из темницы вызволил?
Чародей ударил в Лихо рогатиной, поволок за собой к кринице. И ответил рычащему Лиху:
– Все ты выжгло властью. Одинок я стал. И не радует день. Ночь не дарит успокоения.
Ступил чародей в криницу без дна, за собой утягивая Лихо. Гладь сомкнулась хрусталем. Тишина обступила.
Притаились напасти и хвори. Солнце засияло, затянули трещины земли травы. Пепелище покрылось зеленью, Хладный лес разбудили птицы. И вошли в лес без страха люди. Отыскали криницу чародея, окутали ее волшебством сказок. Сквозь века вьется небылью Хладного леса поверье, что криничный чародей грезы слушает, правду зла на воде рисует – от Лиха людей оберегает.
Аня умылась ледяной водой в десятый раз. Она считала. Счет обуздывал панику. Но руки продолжали дрожать, а ноги слабнуть. Она вернула взгляд в зеркало, но теперь без трепета. Неподвижный взгляд обрастал решимостью, хотя она и не видела этого – скорее, чувствовала дерзость смотреть прямо. Из зеркала на нее пялилось бесполое существо. Только клок светлых волос еще напоминал, что мумифицированный уродец в отражении – она. Он кивал, когда кивала она, он скалиться, когда она пыталась улыбнуться. Он стучал зубами, вращал глазными яблоками. Чаще он морщится от рыданий, но сегодня лишь смотрел в пустоту красных склер неподвижно.
Отражения. Дина в сказках их выделяла. Мы должны замечать в себе изменения? Или мы обмануты, если одурачено зрение? Чудовище в зеркале – глумливая иллюзия. Два месяца неостановимо искажались детали: ссыхалась пятнистая кожа, темнела склера, а зубы чернели гнилью. И вот итог.
– Аня! – позвал Витя за дверью.
Она опять наклонилась, умылась: растирая щеки, пальцами ощущая упругость кожи, вызывая в заживающей ране боль. Витя вновь позвал, и Аня спрятала лицо в полотенце, ни разу не взглянув в зеркало.
Рука наощупь открыла дверь ванной.
– Нездоровится? – спросил Витя, встревоженно всматриваясь в глаза. На миг показалось, будто он видит правду, видит ее уродство. – У тебя порез кровоточит, – пояснил брат, убирая с ее щеки мокрую прядь.
Аня достала из кармана кофты салфетку, осторожно приложила к открывшейся ране.
– Ты обрабатываешь его? – спросил брат с подозрением. – Той мазью, что в рецепте?
– Да. Витя, давай о важном.
Она прошла мимо него к обеденному столу. Брат последовал по пятам охранником.
– Ты в последние дни нервная. Глаза опухшие. Кричишь во сне.
– Ты читал сообщение? – Аня устало опустилась на диван.
Витя угрюмо вернулся к поеданию завтрака: отрезал кусок яичницы, прожевал.
– Он блефует, – заявил убежденно. – Гриша и риск несовместимы.
Орудием явив из кармана телефон, Аня протянула ему горящий экран с сообщением Гриши: «Рыбки клюнули. Где назначить встречу? Сижу дома. Жду инструкций».
Витя ухмыльнулся.
– Идиот. – Покачал головой недоверчиво. – Мне он этого не писал.
– Ты ведь его забанил.
– Его нельзя втягивать. Ань, нельзя.
– Он сам втянулся. – Она опустила на стол смартфон, скомкала салфетку. – Он на каждом повороте раструбил о могрости.
– Потому что дотошный. Если упрется, не отцепишься. Клещ.
Пока Аня задумчиво листала ленту новостей, а Витя доедал завтрак, в окно веранды постучали. Аня отняла палец от экрана, угрюмо пересказывая новое сообщение:
– Это Гриша. Просит поговорить.
– Ты позвала его! – обвинил Витя, вскакивая предупредительно. – Не открывай.
Аня невозмутимо обогнула его и впустила шумного гостя. Пока Гриша стаскивал куртку, успел изложить им события последних дней в красках: получилась секретная спецоперация с компроматом на Сыча и Ярмака.
Все сели за стол. Гриша взял из корзинки духовой пирожок.
– Я разрулил, ребят! Спокойно. – Откусил пирожок, весь дергаясь на эмоциях. – Я хотел назначить встречу на шестое. Но там «Барселона – Реал Мадрид». Ух. Буду смотреть как «сливочных» размажут по газону. – Его улыбка погасла, но запал сохранился. – Короче, завтра я условился. Сделаем засаду.
Витя медленно, с расстановкой сообщил:
– Беги. Я тебя сейчас прикончу.
Гриша хохотнул, размахивая пирожком.
– Смешно, Рудень. Ха-ха. – Глаза его сверкнули. – Я вас спасу, ребят.
Аня плачевно вздохнула, Витя ладонью прикрыл лицо. Гриша всеми силами изображал спокойствие, выводя друга из себя.
– Идея гениальная. Пусть и высмеяли поначалу. Ну, ты читала, – обратился он к Ане. – Я сомневался. Всем показалось, что речь о компьютерной игре.
Витя прикрикнул на сестру:
– Не потакай ему! Не слушай – пусть выметается!
Аня устрашающе хранила самообладание.
– Куда ты его прогонишь? Куда теперь?
– Но я оказался прав! – Гриша упивался вниманием. – Признайте. Без меня вам дрожать в страхе. Признаю, и я немного струхнул, когда Сыч мне позвонил. Прям позвонил, прикиньте? – Гриша почесал ладонь, глянул за окно. – А я ему – о разъяренных псах. Он, кончено, такой: «Я ведь охотник. У нас есть лесничий. Бешенство опасно». Ага. Он потом угрожал.
– А если он просто переживает? Просто? – рушил план Витя. – Мы думаем, что Сычев и Яромак – нечи, что сомнительный компромат заставить их говорить о логове войнугов, ведь знают о могрости…
– Служат ей.
– Аня!
– Значит так, – вмешался Гриша, выстукивая пальцем по экрану смартфона. – Я сейчас напишу, что у меня есть видео. Видео зомбака-шакала. А? Эксклюзив.
– Дай сюда телефон.
– Сообщу, что за денюшку.
Витя злился, багровел, а Гриша улыбался и расхаживал по комнате чуть ли не вприпрыжку.
– Ты думаешь, это шутки? Шутки тебе?
Витя схватил друга за руку – последовали толчки, ругань.
– Отвали!
– Люди умерли.
Гриша немного притих и сел, поправляя капюшон худи. Его круглое лицо раскраснелось от потасовки. Вмешалась Аня:
– Возможно, мы ошибаемся. Хотя бы. Возможно, Сыч приедет с участковым и просто расспросит Гришу. Нужно быть наготове, нужно условиться.
– Назначим встречу у заброшенного универмага, – предложил Гриша. – Там деревья. Старый парк. В час дня?
– Там тупик улицы. Опасно.
– Байчурин придет, а он как-никак с ружьем. Я звонила ему.
Витя забарабанил пальцами по столу; сцепил их, насупился:
– Нельзя доверять. Что мы знаем о нем?
– Достаточно.
Гриша поднял руку и комментатором начал сообщать:
– Байчурин Олег Васильевич. Лесничий, друг Глотова. Он откуда-то из Сибири приехал. Военный, вроде. Тут его отец жил лет пять-шесть, в доме глухого Митьки. Старик такой, – Гриша покрутил у виска, – странноватый был. В лес с секирой ходил, пока не парализовало. Я его внучку помню, Злату. Боевая девчонка – жесть. Целый природоохранный отряд сколотила. Кормушки вешали, в парке убирались. Бродяжек четверолапых пристраивали. Злата развешивала на столбах знаки по борьбе с мусором. Я тоже хотел в лес идти, разгребать ту свалку в ложбине. Но потом трагедия… До сих пор в шоке.
Витя упрямился:
– Если Байчурина не звать, хуже не будет.
– Будет! – вдруг закричала Аня, и Витя смолк испуганно, а Гриша оцепенел. – Ты даже не представляешь последствия!
От крика рана кровоточила, руки задрожали.
– Память повредилась. Я сегодня пыталась вспомнить, – растерянно объясняла Аня. – Мне купили шкатулку?
– Ш-шкатулку? – Витя запинался. – Ту резную? С музыкой, да?
– Да. На ярмарке. Точно, на ярмарке. – Аня достала из кармана новую салфетку и приложила к щеке. – Я помню, что на ярмарке. Я всегда помнила. Когда мне плохо, знаешь, я ухожу в комнату: вымышленную, безопасную. По совету психолога. Там лето, желтые стены, тюль в крапинку. А на белом столике всегда лежит шкатулка. Мелодия успокаивающая, что-то струнное, кроткое. А сегодня ночью, я пришла в эту комнату, а там бардак. Все разбросано, испачкано сажей. И шкатулки нет. И я не помню даже ее внешний вид. Не помню внешность дедушки, что за мебель в квартире, зачем мне вчера звонила мама.
– Она бордовая, кажется. Шкатулка. С инкрустацией.
Витя и Гриша начали выдумывать подробности, пытались шутить, юмором сдвинуть с мертвой точки взгляд Ани. Она тряхнула головой, отвернулась к окну, признавая:
– Обратно уже нет пути. Мы окрикнули зверя.
Глава 14. Западня
В намеченный для засады день Аня проснулась рано, в темноте и холоде зимней метели; гостьей бродила по дому без мыслей, потом рассеянно готовила завтрак. Дядя Толя вернулся на рассвете трезвым, но отрешенным от действительности. Нашел в чулане ящик с инструментами, позавтракал и сообщил, что на день уезжает в Ямск к приятелю. Аня его избегала, ограничиваясь краткими ответами. Витя проводил отца на остановку.
– Видок у тебя неважный, – бросил сестре Витя по возвращении. – Ты умывалась?
– На себя посмотри.
Аня наполнила водой чайник, обросший толстой накипью. Порывшись среди пакетов с крупами, отыскала смятую пачку чая. Брат приблизился и осторожно потер пальцем над ее бровью.
– Зубная паста. Уже второй день. Ты в зеркало смотришься?
Она огрызнулась:
– Что?
– Принести зеркало?
Игнорируя вопрос, Аня задвинула противень с блинчиками в духовку. Принялась сосредоточенно мыть посуду, избегая смотреть на блестящий кран раковины, на перламутровую настенную плитку, в которых мелькал не ее – чужой силуэт.