Тишина вокруг пугала. Аня высматривала рычащих тварей, но только на спуске в ложбину поняла, почему невредимой достигла цели. В метрах пяти от дерева могрости жались в окружении войнугов два подростка.
– Эй, служки! – окликнула монстров. – Сюда! – Поманила рукой.
Твари разом затихли и обернулись. Став центром их пристального внимания, Аня растерялась, утратив вымуштрованное хладнокровие. Захотелось бежать без оглядки – ноги мимо воли шагнули вперед. Войнуги рычали предостережением, выступая клином навстречу. Аня шла, крепко сжимая в кулаке зажигалку. Витя орал прятаться, а она взглядом молила его притихнуть, не суетиться – просто сидеть и ждать. Она ускорила шаг, смотря в оскалившиеся морды тварей, думая только о скорости и разбеге. Прыжок. Зажигалка перелетела взметнувшихся в атаке войнугов.
– Сжечь! – только и крикнула, прежде, чем монстры повалили ее на землю.
Закрыв голову руками, Аня с трудом соображала, еще хуже чувствовала. Повсюду хрипели монстры, но жжение ран глушило страх. Они не съедят. Нет. Задерут. Задерут здесь до смерти, если Витя не подожжет кору.
Витя тем временем брел к дереву сквозь туман головокружения. Зажигалка в руке казалась скользкой гирей. Он останавливался, отступал на шаг. Дерево впереди двоилось. Гриша кричал: «Оно в бензине. Поджигай! Поджигай – загрызут ее! Рудень!» Витя чиркнул колесиком. Огонек вспыхнул урывками воспоминаний. За ними следили еще от озера, но напали монстры в ложбине. Западный склон каменист. Скатившись кубарем, Витя отделался царапинами и ушибами, а вот нога у Гриши распухла и отекла. К дереву их загнали убить. Всех убить.
Гриша кряхтел при попытке встать, полз за Витей:
– Что ты медлишь? – скрипел сквозь боль, волочил ногу и проклинал всеми силами жажду подвига.
Витя уперся безразлично в дерево, прислонил лоб к сырой коре. Могильный холод сковал конечности, разливаясь свинцом по венам. Зажигалка выпала. Он стоял, глядя сквозь темноту век, сквозь гнилую древесину в землю, в сплетения корней, обвивающих ржавые кости. Крики отдалялись, стихали за стуком крови в ушах. Взгляд полз червем вниз, извивался, тускнел.
В обволакивающей черноте ослепил огонь. Тело полыхнуло, а затем дернулось назад – его тащили от пламени, и голос Гриши звенел: «Сейчас займется! Ну же! Шагай!». Они упали в грязь. Сквозь чадный гул в голове проступил скрежет пробудившейся могрости.
Кора шипела. Сгустки дыма истошно вопили, а войнуги корежились в траве судорогами. Вокруг пылающего дерева бесноватым носился Сыч. Аня держалась за него взглядом, заставляя ноги шевелиться, выжимая остатки энергии из злости. Она готовилась к схватке, но Сыч слепо лупил футболкой корни. В метре Витя и Гриша с закатившимися глазами бились в приступах.
Земля дрогнула от раската, блеснула молния. Небо втянуло смерчем ветер, бурля тучами, низвергая на землю удар. Гром прошел сквозь тело, остановив на миг сердце, и ужас, и крик. Хлынул ливень. Аня оттолкнула Сыча от гаснущего пламени, свирепо набрасываясь ударами. Тот пошатнулся, принюхался и одичало ринулся, впиваясь мертвой хваткой в шею. Аня заскользила по грязи, утягивая противника в свалку покрышек. Удавка его рук смыкалась, дождь размывал взгляд – Аня незряче барахталась, срывая с его шеи кулон, царапая израненными пальцами оскалившееся лицо. Сыч больше не напоминал Костю Сычева, угрюмого и молчаливого, олицетворяющего контроль. Он натужно сопел, выпучив круглые глаза, подчиняясь хищным рефлексам. Перед Аней запрыгали пунцовые точки, и в той кровавой россыпи оскаленную физиономию Сыча снес удар. Аня закашлялась, схватилась за горло. Жадно глотнула едкий воздух. Гарь отравляла горечью, отторгалась спазмами. Дышать, дышать, лишь бы дышать.
Слабый хлопок по щеке. Аня открыла глаза, смутно понимая, что её свалил обморок. Над ней склонился Байчурин, испачканный сажей и с кровоточащим порезом на лбу. Он что-то спрашивал – она мотала непонимающе головой. Байчурин отдалился, устремляясь на лай. Натравленный Гром, свирепо вздрагивал и прыгал, не позволяя Сычу шевельнуться. Байчурин подхватил с земли секиру и потянул за шкирку избитого Сыча, волоком возвращая к тлеющему стволу дерева. Он прислонил его к истлевшей коре, выровнял окровавленную голову, а затем замахнулся – и Аня зажмурилась. Удар рассек древесину. Она в ужасе распахнула глаза: Байчурин рубил над рыдающим Сычом дерево. Дым обретал очертания, сбивался в сумрачные образы.
Аня поплелась к Байчурину, огибая протянутые руки призраков, их шипящие проклятия и безглазые лица. В отдалении всхлипывал заплаканный Витя. Гриша зажимал уши руками, роняя на неразборчивом диалекте слова.
– Оставь их! – крикнул Байчурин, замахиваясь.
Хрясь – брызнули искрами щепки. Сыч поскуливал, закрывая опухшее лицо.
– Нам не выжить? – спросила Аня, наблюдая сквозь стену ливня, как лесничий опять и опять полосует секирой дерево.
Пламя давно угасло. От войнугов среди мусора остались обугленные корни и кости жертв.
– Его нужно подсечь. – Байчурин приложился секирой к стволу. – Подсечь, чтоб высохло. Там гниль внутри. Яд. Они бредят, – пояснил при взгляде на мальчишек. – Поможешь?
Аня проследила за его взглядом и опознала в траве топор. Рука неуверенно сжала деревянную рукоятку, вес стали пошатнул равновесие.
– Корни руби! – перекрикивал Байчурин скрежет призраков. – Весь яд – в них!
Гроза унялась. Мерный дождь шумел ненастьем, смывая дым и скрежет, затапливая ложбину. Удары звенели глухо, трещала кора. Деревья ратью сокрыли исход сражения.
Глава 19. Потомки
Три месяца спустя.
Последняя неделя лета засушливо золотила травы. Послеобеденная жара рассеивалась ветвистыми тенями кладбища. Аня шагала по глинистым тропам, впервые радуясь непроницаемой тишине. Покой обыкновением жил в ровном дыхании, и только где-то на задворках памяти вздрагивали отголоски чудовищных испытаний.
Она обогнула братскую могилу, миновала разросшийся куст шиповника и уперлась взглядом в три красногранитных надгробия. К ней лицом задумчиво сидел Байчурин. В застегнутой черной ветровке он выглядел простуженно и бледно. Аня невольно взглянула на шифоновые оборки сарафана, потерла озябшие плечи. Могильные плиты холодили взгляд.
– Я боялась, что вы уехали, – обратилась она, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Три надгробия белели его фамилией. – Землянка заперта.
Байчурин в сутулом трауре кивнул медведем. Со стрижкой ежиком и выбритым лицом он казался незнакомцем, лапищи покоились замком на коленях.
– Извини. Мысли лезут. – Он посмотрел на нее, улыбаясь сжатой линией губ. – Я бы не уехал, не поговорив.
Аня тоже улыбнулась, гораздо открытие и непринужденнее, хотя и волновалась от наболевших вопросов.
– Как брат? – спросил Байчурин, угадывая в ней замешательство.
– Ох, Витя весь в заботах. Он поступил в вуз. Не верится просто! В Воронеж. Лесотехническая академия, да. – Она разгладила складку на оборке подола, не зная, чем занять руки. – Правда, сначала порывался уехать в Архангельск, потом – в Сыктывкар. Витя… – объяснила все сложности именем. – Когда уступили его планам, он согласился остаться с нами. Ну как с нами, – сожалела, – намерен жить в общежитии. Я переживаю…
Аня подавила вздох, храбрясь бравым защитником.
– Справится, – поддержал Байчурин. – После случившего – ватага народа только на пользу.
– Так дико, – признала она, заправляя волосы за уши. – Люди не догадываются: гуляют парочками, хохочут, грызутся в очередях. Первые дни я воспринимала их за сумасшедших. За пределами Сажного мне мир кажется вымыслом, а ведь должно быть наоборот. Здесь молчат о трагедии. – Аня пнуло носком камушек. – Алена поступила в Омске, ведь здесь измучили нервные срывы: местные доконали расспросами о похищении. Гриша у родственников в Феодосии. Что теперь ворошить память?
Аня зажмурилась. Торжественно-скорбный марш загремел из памяти. Люди вновь столпились на окраине кладбища, тронулось перешептывание. Надя сидела бледная, как мертвец, покачивая дочку на руках, отсутствуя взглядом. А Лора кричала. Она цеплялась за ручку гроба, родственники оттаскивали ее, но крик становился только громче, надрывистее, отчаяннее. Кровь стыла в жилах, и Аня усилием воли разжала кулаки. Эхо рыданий покатилось в землю.
– Ярмака похоронили, – произнесла скорбно. – Муха в колонии. Сыч в психбольнице.
– Выкрутился.
– Сыч себе шею резал. Я писала Насте, его сестре. Она навещала месяц назад, признается: обкусал себе руку по локоть. Кошмар.
Аня прижала ладони к лицу, будто умываясь. Байчурин похлопал ее по плечу.
– Могрость – редкая отрава. – Он хмурил брови, вращая узорную сталь печатки. – Ядовитое чувство одержимости ненавистью, но гложимое раскаянием. Проклятие жрецов, обрекших истребленных соплеменников не узнать покоя – и воплотить месть.
Аня нервно заломила пальцы.
– Вы так говорите… необычно.
– Рассказы отца вспомнил.
– Столько знаете – знаете гораздо больше и дольше. Как Дину.
Аня посмотрела с вызовом.
– Догадалась. – Байчурин отвернулся. – Разве я утаивал?
– Утаивали. Но зачем?
– Мрачная история. Для тебя – вдвойне.
– Я пришла ради ответов, – настаивала Аня. Она достала из оборок сарафана цепочку с серебряным кулоном. – «Темница грехов». Напоминание мне о Сажном. – Аня сжала кулак. – Когда вы познакомились с Диной? На самом деле?
Байчурин сидел истуканом с минуту, а потом сурово сообщил:
– Я впервые увидел Дину восьмилетней девочкой. Отец работал в милиции, поступил звонок из одной деревушки. Старик-егерь жаловался, что местный тракторист колотит жену день в день – никакой управы. Мы приехали вдвоем. Отец велел ждать в машине. Помню, солнце глаза так и резало. – Он прищурился в ясное небо. – Я смотрел на избу с разбитыми стеклами и боялся. Повсюду чернел лес. Ни души. Отец вернулся с топором в руке. Утирая кровь с лица, протолкнул на сиденье девочку. Она не проронила даже слезинки, будто восковая.