– Пока дядь Вадь.
– Ага, покеда.
Я ещё три секунды слышу шлепки тапок, скрип двери и приветственные крики, после чего завершаю разговор нажатием на красную кнопку.
ПАЗик оказался холодным, что вкупе с промокшими ботинками гарантирует мне простуду. От всех воспоминаний сегодняшнего дня хочется избавиться: соскрести их шпателем, словно старую облупившуюся краску с забора. Я приехал из-за смерти бабки, а в итоге похоронил друга. Обычно принято закрывать глаза на угасание товарища, предпочитая натягивать на его обрюзгшую рожу образ двадцатилетней давности. Но как разглядеть в этой пузатой туше того живого ребёнка, встающего на козла на старом велосипеде, прыгающего с моста в воду или ворующего соседские яблоки? Никак. Того Серёги больше нет. Последний раз я видел его на остановке в обнимку с Олькой, когда они провожали меня на стажировку в иногородней фирме. Как оказалось, навсегда. Теперь-то и того «меня» больше нет. Тот «я» медленно удалялся на ПАЗике в чужой город, впоследствии ставший родным.
Поезд Москва – Нью-ЙоркОганес Мартиросян
Иллюстрация Александры Давидович
24 марта 2010 года Стася вывесила фото, где она сидела на стуле и у неё немного были видны трусики. Он зашёл на её страницу и всё увидел. Ему стало стыдно за неё. Он сразу же ей написал: «Стася, у тебя вишенку видно». Через полчаса его телефон пропиликал. Пришло сообщение. От неё. «Не смотри, – писала она. – Это фото для моего парня». Её месседж его озадачил. «У тебя есть парень?» – «Да, и мы скоро поженимся». Он, сидя у себя в комнате на диване, сунул в рот себе палец и задумался. Эта девушка ему нравилась. Он её случайно нашёл в сети. Его сразу поразила чистота её взгляда, развратность, скрытая в нём, и её округлые бедра. Завязалось общение. Статус её гласил: «Кто хочет погулять со мной под дождем?». Он хотел. Он желал. А теперь вот такое. У неё есть парень. Как она могла. Так внезапно. Так остро. Он вышел на балкон покурить. Поразмыслить об этом. «Сам виноват, – говорил себе он. – Надо было сразу брать быка за рога. Пригласить её на свидание. Гулять под дождем, градом, снегом, звездопадом и камнепадом. Но я протупил. Звонил, говорил ерунду. Вот и теперь расплата». Ему было стыдно, что он мужчина, а хочет делать этой девушке только одно: куннилингус. Можно при её друзьях и подругах, лишь бы она была счастлива. Пахла, цвела и текла. «Надо гнать подобные мысли: не по-мужски». Он выбросил сигарету, вспугнувшую голубей, сидящих внизу и клюющих семена и память Есенина о юности и девушках из неё. В этот момент зазвонил телефон. Это была она.
– Привет, – зазвучал её голос. – Слушай, я не отвлекла тебя?
– Нет, что ты, я только что накинул на шею свою петлю, чтобы они целовались и шептали друг другу самые последние новости с Уолл-стрит и рынков в Махачкале.
– Я вот что. Я и мой парень собираемся на Кавказ. В горы. У тебя нет, случайно, палатки?
– Была, но мыши проели в ней дыры, в которые я просеиваю муку и смотрю телевидение Грузии, идущее на меня войной, радостью, гневом и толпой людей, требующих бесплатной раздачи хлеба и музыки Баха.
– Ха-ха. Мы будем заниматься любовью, то есть чихать, кашлять, играть в казаки-разбойники и рассовывать по карманам субстанции, абстракции и бытие.
– Да ну, ты забыла сказать, что ты просто малышка, левый глаз которой солнце, а правый – луна.
– Не уходи от ответа.
– Я не дам палатку.
– Я верну её, как невинность в 73 года.
– Не надо.
– Тогда пока.
Разговор прекратился, он зашёл в комнату, бросил смартфон на кровать и начал лихорадочно одеваться, чтобы пойти на улицу, развеяться и забыться. «Да плевать на неё, найду себе Оксану, Монику, Изабеллу, пойду кутить и гулять, лить вино, вгрызаться в гранит, извергать фонтаны, наслаждаться осколками льда, торчащими изо рта человека, тающими весной и падающими с высоты Ниагарского водопада». Во дворе у него сразу же стрельнули сигарету, спросили про Нахиджеван и Абхазию и угостили видом на женскую задницу, шагающую в 3D.
– Мужчина, вы не меня ищете?
Он так и не понял того, кто его спросил, хоть и огляделся кругом, а потому зашагал быстрым шагом к универсаму и последнему желанию Матисса. Долго ходил вдоль рядов, выбирал пиво, взял в результате крепкое, накидал чипсов в корзину и устремился к кассе, к выходу, к узнаванию, к радости и к воплям котов и псов, заполняющим изнутри звезды и заставляющим их содрогаться, сырой пожирая мрак. «Офигеть, так и умру, растасканный на цитаты, на соломинки, которыми ковырялась в зубах Лиля Брик, плюя на каждую страницу Маяковского, заворачивая её и отправляя в историю». Он сел на лавке, открыл зажигалкой пиво, закурил, начал пить, но ему помешала девушка, похожая на неё. Она проходила мимо и решила присесть рядом с ним.
– У вас зажигалки не будет?
Он протянул её ей.
– Не подумайте ничего плохого, но у меня сломалась стиральная машина, вылетела пломба из зуба и прокладка наполнилась плачем ребенка и старика.
– Да ничего.
Девушка закурила и выпустила из ноздрей стаю сизокрылых голубей. Те устремились в небо и превратились в завод имени Орджоникидзе, обещающий дожди из электроприборов.
– Я никогда не знакомилась с мужчинами.
– Я вам верю.
– Насколько?
– В той степени, в какой Малевич рисует закат.
– Хорошо. Я покурю и уйду.
– Можете не спешить.
– Нет, а иначе вы обо мне плохо будете думать. Что я падшая, я желанная, чистая, непорочная, августовская, ранняя.
Девушка достала из сумочки банку пива, открыла её и начала пить. Он пригляделся к ней. Разноцветные волосы. Украинские глаза. Польский нос. Русские брови. «Хороша. Осталось её поперчить, обмазать сметаной и засунуть в духовку».
– Вы думаете?
– Нет, выращиваю укроп в своей голове.
– Я вам нравлюсь? – она скосила глаза на него и прищурилась.
– Вы внезапны. Так за июнем идёт июль.
– Похожа на дурочку из заграничного фильма?
– Нет, просто я вспомнил девушку в зелёных штанах. Я был тогда мальчиком. Она просто стояла, а я проходил.
– В этом трагедия жизни: женщины стоят, мужчины проходят. Женщины – земля, мужчины – дожди.
– Вы впитываете наше семя?
– Ага. Порождая великанов, покемонов, австралопитеков, банки, семя, вагины и фонтаны, бьющие из них, в которых купаются дети.
Он немного отсел от неё, потому что почувствовал жар, некое желание, лёгкую эрекцию и Непобедимую армаду, плывущую в его желудок и утопающую в нём.
– Я вас пугаю?
– Нет, я, пожалуй, пойду.
– Вы не допили пиво.
– По дороге допью.
– До свидания!
– Чао.
Он шёл и старился на ходу, терялся, обгладывался встречным ветром, таял сигаретой, торчащей у него изо рта, и сгорал, как Судан. Вдруг он застыл. Навстречу ему шла она. Под руку с парнем. «Ну и дела, это она нарочно, она просчитала все мои шаги, все мои ходы, все мои обороты, все мои телодвижения и мысли. Но как? Откуда она здесь? Ведь живёт в другом месте, сама говорила. Видимо, её парень живёт поблизости? Не иначе, никак». Они поравнялись, она хотела пройти мимо, опустив глаза, но он схватил её за руку.
– Привет. Ты куда?
– Ой, я тебя не заметила.
– Эй, чувак, да ты кто? – парень надвинулся на него.
– Я твой парень.
– Не понял. Я что, девчонка?
– Парни, не ссорьтесь.
– Пойдём со мной, – он схватил её за руку.
– Я не могу.
– У меня дома есть диск, на котором Кобейн превращается в бутылку водки и скачет по прерии, убегая от ковбоев, желающих её выпить и стать идолами рок-музыки.
– Я смотрю, я здесь лишний, я бы набил тебе морду, но у меня принцип: бить только тех, кто сильней. А ты меньше меня и слабей. Я ухожу, – парень плюнул, вскочил на спину пробегающего мимо Гогена и исчез, превратившись в стих Вознесенского о художнике.
– Вот мы и вместе, – он взял её за руку и повёл за собой, чувствуя небольшое сопротивление с её стороны, тающее, как соль, сода и йод в кипячёной воде.
– Только не приставай ко мне и не натирай мне уши силикатными кирпичами! Достали! – она топнула ножкой. – Все мои парни часами натирали мне уши силикатными кирпичами. А я их терпеть не могу. Не для этого красила волосы и пряталась в кустах, завидев гиен, Эйнштейна, львов, медведей и тигров, бегущих ко мне.
– Что ты, я буду держать тебя за руку и гадать по ладони, лодочке, шлюпке, уплывающей от Титаника.
– Ну конечно, ты ещё расскажи, как армяне украли лаваш у слонов, скопировав у них уши. Если бы слоны были помелочней и умней, давно бы подали в суд.
– А я люблю заворачивать в ухо слона зелень, сыр, бастурму и есть, пока тот корчится от боли и кричит, просит его простить и помиловать.
– За что простить?
– Ну, как? За то, что он мясо.
– Ясно. Ты куда меня ведешь?
– В свой гараж.
– Зачем это?
– Там есть куча металлолома. На ней мы можем расположиться с комфортом и предаться соитию.
– Вот как? А я согласна?
– Конечно. Тебе в спину будет упираться багетка, а ногу царапать дрына.
– Повизгивая при этом?
– Выкрикивая тезисы и лозунги Томаса Мюнцера.
– Ох, ну веди.
Они прошли тропами, минуя кусты и деревья, и углубились в длинный ряд гаражей, дошли до одного из них, который он открыл, и устроились на диване, расположенном в нём.
– Тут есть погреб?
– Да, и в нём есть вино. Будешь?
– Совсем чуть-чуть.
Спустившись вниз, он извлёк наружу бутылку домашнего клубничного вина, вскрыл её и протянул ей.
– Хорошо. Я выпью, но при условии, что через десять минут ты будешь стоять передо мной на коленях и вылизывать мои пунцовые губы.
– Зачем это?
– В знак преданности мне. В знак того, что ты мой танк, в котором я еду по палестинским пескам и стреляю в хибару, где от меня прячется Бродский, живущий в ней со своим престарелым Советским Союзом, кормя его с ложки и убирая за ним дерьмо.
– Интересно, как поменялись времена, в то время, как я грежу гаремом в своей голове, ты берёшь её, отделяешь от туловища, привязываешь к верёвке и выгуливаешь в вечернем небе, пока она подрагивает и стремится в него навсегда.