– Тогда я не буду пить.
– Ладно, уговорила.
– Ну, садись тогда рядом и рассказывай о том, как ты любишь меня.
– Вешать лапшу тебе на уши?
– Именно.
Он присел рядом с ней, начал разговор, потягивая время от времени пиво, пока она пила вино и краснела.
– Когда начнешь целовать? – она слегка раздвинула ноги.
– Об этом должен просить мужчина. Это не должна предлагать девушка.
– Я хочу твоего унижения. Рабства.
– Ладно, через трусы.
– Сначала через трусы, потом отодвинешь их в сторону и слижешь нектар с цветка.
Она ещё сильнее раздвинула и прижала к своей промежности его склонившуюся голову.
– Нюхай.
– Я задохнусь.
– Нравится запах вульвы?
– Будто персик в соку.
– Именно. Поцелуй.
Он отодвинул в сторону белую и тонкую материю и прижался губами к губам.
– Хорошо. Не так, как хотелось бы, не нос и язык в моей попе, но тоже сойдет. Отойди.
Он присел рядом с ней, а она продолжила пить вино. Так прошло полчаса, на улице немного стемнело, машины зажгли фары, а астраханские арбузы налились кровью юных девственниц.
– Так, уже поздно, – встала она.
– И?
– И? Мне пора.
– Но у нас ещё не было секса.
– Он у тебя будет с моей вагиной, которую я вырежу и оставлю тебе.
– Фу.
– Ты оплодотворишь её и бросишь бродячим псам.
– Лучше я пожарю её и съем.
– Можно и так. Ладно, пока. А, чуть не забыла, ты кто?
– В смысле?
– Ты фильм «Я шагаю по Москве» или «Москва слезам не верит»?
– Первый, само собою.
– Именно. Потому я и не с тобой.
Она ушла, а он вышел на улицу, закрыл глаза, чтобы через секунду открыть их и увидеть вереницу верблюдов с сидящими на них богатыми арабскими купцами, входящими в арку, сделанную в виде игольного ушка.
– Свершилось. Именно так будет зашита Чёрная дыра, зияющая в центре учения Иисуса Христа, прожившего 33 световых года и распятого на кресте, который он носил на груди.
Сказка про шамана и мореАда Дакар
Иллюстрация Натальи Коваленко
Для Тамерлана.
Ясень хочет рассказать тебе о том, что на самом деле нет богов и религий, но всё есть Ясень, и потому они несомненно и истинно существуют. Каждый из нас, когда-либо живших, просто листочек этого бесконечного дерева, а оно продолжает и продолжает расти.
У листочка своя жизнь, свой мир и свои отношения с миром, и он даже не знает, частью чего он является. Даже глупый бог, который девять дней и ночей висел на ветвях Ясеня, чтобы обрести знание, не понимал, что он – тоже всего лишь лист, дрожащий на ветру.
Дело было в рыбацкой деревушке, одной из тысяч затерянных на берегу холодного моря, прячущейся в скалах от пронизывающего северного ветра, который гуляет в тех краях.
Море там – хтонический родитель, который лечит, калечит, кормит и сурово наказывает за малейшую провинность. Это родитель любящий, но безжалостно снимающий кожу с твоей спины, как только ты не соответствуешь его ожиданиям, или не имеешь, по его мнению, достаточной силы, чтобы быть чего-то там достойным.
Взрослеют рядом с северным морем тоже очень рано. Счастливы дети южных морей, где щедрое солнце дарит земле плодородие, а морю – спокойствие. Выросшие на этой солнечной любви дети уверены в себе и спокойны, им не нужно постоянно выживать.
Море для них – неисчерпаемая ласковая тайна, мать-сказочница, качающая колыбель нежно и чуть дольше положенного срока.
В той деревушке, о которой я говорила в самом начале, жил-был мальчик Тай. Мать его была красивой, хоть и рано постаревшей женщиной. Мужа её забрало море много зим назад, и с тех пор она выходила на рыбалку сама, наравне с мужчинами. С самого детства Тай помогал матери потрошить добытую ей рыбу, вести немудрёное хозяйство, чинить прохудившиеся сети.
А сказка началось с того, что в свою двенадцатую зиму Тай начал слышать голоса, когда долго смотрел на воду или в огонь. Они приходили издалека, шептали что-то неразборчивое, и он всё пристальнее всматривался в стихии, и начинал отчётливо слышать и видеть то, чего не слышали и не видели другие.
В такие дни Таю казалось, что между ним и остальными жителями деревни гуляет ветер, и потому мальчик не вполне понимает, что говорят они, а они не слышат его, как бы он ни старался быть услышанным.
Эти горькие догадки подтверждались тем, что даже мать Тая, слушая его рассказы о голосах и видениях, либо смотрела на него со смесью усталости, равнодушия и жалости, либо просто отмахивалась. Он не сердился на неё, понимал, что после смерти мужа ей живётся далеко не радостно.
Лёгкое ли дело бабе одной, совсем по-взрослому думал Тай, провожая её в море. Женщины, остающиеся на берегу дожидаться кормильцев, жалели его, норовили погладить по голове.
Он избегал чужой ласки, стыдился, боясь, что о его матери подумают дурно, убегал… А по вечерам возвращался к морю, чтобы смотреть на бесконечную гладь солёной воды, и видеть, что ждёт впереди: много ли будет рыбы, да когда кто помрет, а кто поправится, и родит ли земля, трудно вспаханная, слабо держащаяся на теле гор. В своих предвидениях Тай никогда не ошибался.
Детства у него не было. Была работа и хлопоты, а другие дети, глядя на трудную жизнь Тая, не очень-то хотели с ним играть, чаще дразнились и называли морским подкидышем. Отца его они не помнили, а поскольку мальчик рос угрюмым и нелюдимым, откуда-то взялась история, что мать нашла его на берегу моря да и оставила себе.
Что не было у неё никакого мужа, погибшего в злых волнах, и потому так странно смотрят на неё иногда старухи, и поэтому молчит она в те дни, когда вся деревня собирается в большом общинном доме. Знай себе прядёт да смотрит исподлобья, и взгляд у неё тяжёлый и неподвижный.
Тай, когда слышал такое, других детей крепко бил, а чаще сам ходил побитый, но всегда молчал, не жаловался.
Одиноко засыпая в холодном, ветхом домике, он слушал ветер, поющий в щелях рассохшихся стен, и представлял, как вырастет большим, сильным, и матери не нужно будет ходить в море, и будет у неё тёплый меховой плащ, как у жены деревенского старосты. А ещё он подарит ей красивые бусы цвета морской воды и выстроит новый дом, большой и светлый. Тогда никто не посмеет косо на неё смотреть.
Так шло время, Тай рос, и когда ему исполнилось двенадцать лет, голоса, которые он услышал в огне печи, нашептали ему, что в этот раз его мать не вернётся из моря. Он просил её остаться дома, плакал, но она привычно отмахнулась от него.
Ушла и не вернулась.
Таю снился сон, как плывет по тёмной воде её утлая лодочка, и как накрывает её огромной волной. Он отчаянно звал мать, но ветер уносил его голос куда-то в ущелья, рассеивал, и тот звучал всё слабее и слабее.
Утром Тай пошёл на берег и спросил у моря: «Почему ты забираешь всех, кто мне дорог, и как мне вернуть их назад?»
Море ответило: «Маленький, глупый сын. Твои видения ограничены миром, который ты знаешь, и этот твой мир размером не превышает самый маленький планктон в моих глубинах. Для тебя я – нечто бескрайнее, а ведь даже у меня есть пределы, и ты никогда не думал, что за ними. Ты никогда не допускал даже тени сомнений в том, что те, кто не вернулись – погибли.
Думал ли ты, маленький Тай, что на противоположном моём берегу есть другая жизнь, большая и сытая? Знал ли ты, что некоторые из ушедших просто хотели увидеть больше, чем серые скалы и деревню, живущую один и тот же день по кругу?»
Тогда Тай сказал: «Мне неинтересно, куда ушли другие, я хочу знать, почему не вернулась моя мать».
Море всколыхнулось, смеясь: «А ты сыграй мне тех песен, что развеселят моё сердце, тогда я расскажу тебе всё, что следует знать».
И замолчало.
В большой скорби Тай поднялся на скалу и, пользуясь своим даром, уговорил молоденький ясень поделиться с ним сильной и прочной веткой. Из неё он вырезал пастушью свирель и стал учиться играть.
Долгие часы он проводил у моря, и мелодии его становились всё более умелыми. Его сковывала странная, безучастная печаль, бесконечно тянуло к воде, которую он любил и ненавидел. И оттого пела его свирель то о днях полного штиля, когда так хорошо смотреть на море, простирающееся до самого горизонта, то о страшных бурях и погибших кораблях.
Говорят, что матросы с тех кораблей иногда сходят на берег и пьют в портовых тавернах, будто обычные люди. Они веселятся, танцуют и угощают всех подряд, а потом уводят с собой самых красивых девушек, и те исчезают бесследно, а через девять месяцев на берегу моря появляются дети. Их охотно, хоть и со страхом, принимают в семьи. Считается, что эти морские дети приносят под кров приютивших их невиданную удачу.
Свирель пела и пела, и море шипело в такт, но не спешило открывать ему своих тайн.
Так они и проводили время вдвоём: мальчик, который не знал своей дороги, и море, сделавшее его сиротой.
Таю исполнилось пятнадцать лет. К тому времени он уже понял, кто он, и почему видит мир так, как его не видят другие. Он сам начал ходить в море, и его улов обычно был самым большим в деревне.
Закидывая в воду сети, он тихо шептал, призывая рыб, которые после своей смерти перерождаются, чтобы подарить жизнь людям и их детенышам, которые потом начнут уничтожать этот прекрасный и хрупкий мир.
С любовью и благодарностью шамана, постигающего сразу прошлое, настоящее и будущее, он терпеливо делал то, что был должен: забирал жизнь у рыб, чтобы продлить её человеку.
Проживая последние годы, как человек, идущий в бесконечном тумане самому себе навстречу, он часто думал о том, что однажды переправится через море и посмотрит своими глазами, куда уходят люди, которые не вернулись домой. Но что-то держало его, заставляя жить на родном берегу отшельником, без семьи и близких друзей.
Правда, старейшины деревни что-то сказали всем жителям, и Тай стал находить на своём крыльце корзины с едой, а при встрече с ним все здоровались. Сторонились, но уважали.