Ну вот неужели не тянет на сына одним глазком взглянуть? Мол, как я здесь, не обижает ли кто… Или, может, нужно чего…
Нет, теперь у нас пути разные, разошлись дороженьки. От этого грустно, плакать хочется. Ведь не справится она без меня. Не выживет…
А ещё этот май проклятущий! Будто о новой жизни нашёптывает. Ох, какая же короткая она у несчастного человека – моргнуть не успеешь, глядь, а его и нет уже. Как та черёмуха, которая во дворе нашего детдома растёт, – одна-одинёшенька, грустная, ветерок посильнее дунул, и слетела фата. И снова – не нужна никому до следующей весны, до следующего мая…
Шаги в коридоре за дверью спальной комнаты прервали мои мысли как раз на том месте, с которого обычно я плакать начинал, – так, потихонечку, пока нет никого, чтобы не видел никто – как сейчас: все на занятиях в классе, а я здесь, больным сказался…
Дверь распахнулась, наша заведующая Ольга Лукьяновна, которую среди себя мы Оле-Лукойе зовём, зашла.
– Коленька, вот ты где, – говорит. – А я уже обыскалась тебя.
Подошла и ладонь к моему лбу прижала.
– Всё хорошо? – посмотрела внимательно. – Температура есть?
– Нет у меня ничего, – из-под руки вывернулся. – Чего вы все привязались-то?!
– Коленька, я же волнуюсь, – Оле-Лукойе вздохнула. – Тем более, там приехали к тебе…
Меня как миной подбросило.
– Кто? Мамка? – и с подоконника вскочил.
Заведующая рукой по моим волосам провела, приглаживая.
– Пойдём, мой хороший, сейчас узнаешь.
К двери подошла, меня ждёт. Я тапочки нашмыгнул, брюки повыше подтянул, подумал: мол, ремень бы мне, а то падают уже, похудел я что-то совсем.
Ольга Лукьяновна меня пропустила и следом вышла, за руку, как маленького, взяла.
– Пойдём, а то ведь полчаса уже ждут…
– Да кто там?
– Коленька, я не могу сейчас сказать, кто они для тебя. Или кем они для тебя станут. Но ты не бойся, люди вроде хорошие.
– Какие ещё люди?! – закричал я на весь коридор и руку вырвал. – Не нужен мне никто, кроме мамки! Я только её люблю!
Оле-Лукойе остановилась и строго так посмотрела.
– Коля, ты уже взрослый, тебе десять лет неделю как исполнилось, – говорит. – Поздравила тебя мама? Нет? Чего молчишь? Вот сам себе и ответь – а ты ей нужен? Она тебя любит?
Помолчала секунду.
– Так-то вот, Коленька… А ты говоришь… У тебя, может быть, новая жизнь начинается, счастье наконец-то появится.
И, видя, что я насупился, снова за руку взяла.
– Пойдём, мой хороший, хотя бы просто познакомишься, поговоришь.
Мы уже около двери её кабинета были. Ольга Лукьяновна ещё раз внимательно посмотрела на меня, оценивая, воротник рубашки поправила и постучалась тихонько. Я даже удивился:
– Вы чего к себе стучитесь-то? Вы же здесь, со мной стоите…
Оле-Лукойе улыбнулась:
– И правда… Видишь, как я волнуюсь за тебя…
Дверь открыла и меня легонько в спину подтолкнула – заходи, мол.
На фоне солнечного окна я увидел два силуэта – лиц вначале было не разглядеть: майские лучи глаза резали, слезами наполняя. Хотел поздороваться, но из-за комка в горле побоялся слова произнести, чтобы вдруг на девчачий писк не сорваться.
В угол кабинета, где большое зеркало висит, отошёл. И тут себя увидел – весь как кулёма какой-то: нескладный, худой, словно из разного конструктора собранный. Вдобавок лохматый – постричься давно пора. И глаза на бледном лице краснющие – наверное, на солнце насмотрелся. Ну не от слёз же…
– Вот, Коленька, знакомься, – Ольга Лукьяновна за свой стол прошла. – Это…
– Не надо, пожалуйста, – прервал её приятный женский голос. – Мы сами…
Я от зеркала отвернулся и на женщину посмотрел. На первый взгляд она показалась вроде бы ничего, доброй, то есть незлобной – лицо красивое, открытое, с осторожной улыбкой – видно, что волнуется. И глаза понравились – с нежностью и теплом смотрят.
Женщина встала со стула и рукой на плечо мужчины оперлась. Наверное, муж её. Потому что похожи – я где-то читал, что если в семье всё хорошо, то супруги внешнее сходство приобретают. Учительница литературы говорит, что любовь, как садовые ножницы, – все шероховатости срезает, чтобы в итоге идеальная красота получилась. Поэтому во всём мире влюблённые люди якобы друг на друга похожи и в одно лекало умещаются. По моему же мнению, всё это ерунда. Враньё. Видел я этих влюблённых – ходят, как дурачки, улыбаются непонятно чему, рты раззявив. Мух ловят… Только этим и похожи.
Женщина ко мне подошла. Примерно в метре остановилась. Смотрит.
– Меня Еленой зовут. А это мой муж (ага, угадал, значит!) Михаил. Как тебя зовут – мы знаем. Мы с тобой познакомиться приехали, Коля…
И руку для пожатия протягивает. Её ладонь оказалась мягкой и тёплой. Приятной… И запах от женщины был ненавязчивый – аромат цветочных духов переплетался с запахами чистоты и свежести. Мамка так никогда не пахла – вокруг неё всегда было облако табачного дыма. А иногда, когда в автопарке, где кондуктором работала, на ночные смены оставалась, – бензином и водкой.
– Зачем? – спрашиваю.
– Что «зачем»? – не поняла Елена.
– Зачем я вам нужен? Что, других детей, что ли, мало? Вон, недавно двоих совсем маленьких привезли – они-то вас за настоящих родителей считать станут. А я что? Я мамку люблю. И неважно, какая она. Другой всё равно не будет!
Последние слова я уже Ольге Лукьяновне сказал. И из кабинета выбежал…
Больше месяца с той встречи прошло. Елена со своим «близнецом» мужем из головы не выходили – сироте доброе слово, что пальто зимой: согревает. Думалось, зря я их обидел – люди-то вроде хорошие. Да и ни при чём они, не виноваты, что у меня жизнь вот так сложилась.
Мать так и не приезжала. Закрутилась, наверное, совсем, или забыла вовсе.
Предала…
Июнь выдался прохладным и пасмурным, с частыми дождями. Послеобеденный положенный по расписанию сон я не люблю – пустая трата времени. За нами, мальчишками, и не следил особо никто – так, пройдётся воспитатель или сама Оле-Лукойе, посчитает по головам, что не убёг никто, и целый час делай что душе угодно. Кто-то читает, кто-то и правда спит, а я вот в окно смотреть люблю. Сегодня решил посчитать, сколько капелек дождя за три минуты на стекло падает. И всегда ли их количество одинаковое.
В четырнадцатом счёте на девяносто шестой капле всё и случилось…
Во двор детдома въехали две машины: одна наша – на этих «Жигулях» завхоз иногда Ольгу Лукьяновну возит, другая – незнакомая белая «Волжанка».
Первой из неё вышла та самая Елена…
Встала около дверцы, на окна смотрит…
Меня увидела, рукой помахала – мол, привет. Поймал себя на том, что улыбаюсь в ответ. Тоже поднял руку и ладонь к стеклу прижал.
Подумал, что сердце сейчас из груди выскочит: зачем опять приехали-то? Неужели ко мне? Или, может, кого другого выбрали?
С водительского места «Волги» муж Елены вышел – только сейчас я понял, что он на д’Артаньяна из русского кино про мушкетёров похож. И тоже меня поприветствовал. В это время Оле-Лукойе в здание зашла. Через минуту шаги в коридоре послышались. Всё это время я не дышал. Ждал.
Дверь открылась…
– Не спишь, Коленька?
Заведующая подошла и, как обычно делала, волосы на моей голове пригладила. Вздохнула почему-то.
– Собирайся, мой хороший, приехали за тобой…
А я и сказать ничего не могу. Вдруг слёзы полились. А как же мамка-то теперь? С собой же взять её не смогу.
Ладонью влагу по щекам размазал, и тут Ольга Лукьяновна меня к себе притянула, а сама в мои волосы уткнулась – слышу, тоже плачет…
– Как же ты там будешь, Коленька? – шепчет. – Если вдруг чего – ко мне приходи, я всегда помогу, выручу. Да и так просто пиши, о себе рассказывай…
Отстранилась, из кармашка кофты платок вынула – вначале мне глаза промокнула, потом себе.
– Ну всё, мой хороший, пора…
Тумбочки у нас на двух человек были, так что вещей… в один пакет уместить можно: шахматы, которые мне ещё в той, из старой жизни, школе подарили, книжка про подвиг одного лётчика без ног, набор фломастеров, половина из которых уже кончились, и так, кое-что из одежды по мелочи. В общем, всё в одну сумку с ремешком через плечо уместилось.
Когда вещи складывал, буквально все в спальной комнате головы от подушек подняли, на меня смотрят – кто тоже со слезами, мол, везёт, семью нашёл, а кто просто так, от тоски по своим родителям или прошлому.
Ольга Лукьяновна в дверях стояла, не торопила. Когда я на кровать присел, ко мне снова подошла, рядом устроилась, за плечи обняла, вздохнула.
– Посидим, мой хороший, на дорожку…
Пока по коридорам детдома шёл, всё каким-то размытым было, исчезающим. Сразу за дверью во двор меня Елена с супругом встретили. Михаил по плечу тихонько похлопал, мол, держись, и сумку мою взял. На глазах Елены, смотрю, слёзы поблескивают. Но и улыбка была – как бы подбадривала: всё хорошо, переживать не нужно…
Ольга Лукьяновна к ней подошла.
– Вы уж берегите Коленьку… – говорит. – Он хороший…
Михаил в это время меня к задней дверце «Волги» подвёл, сначала сумку внутрь положил.
– Ну что, братец, запрыгивай. Домой поедем…
Домой…
Через окошко увидел, как две женщины обнялись на прощание – обеим, наверное, поддержка нужна.
Елена вперёд села, на меня оглянулась, посмотрела так внимательно, протяжно.
Наконец тронулись.
Назад смотреть не хотелось – боялся, что не сдержусь. И только когда выехали за территорию, я поднял голову.
И вдруг увидел её.
Мама…
Она медленно шла от видневшейся невдалеке остановки в сторону детдома. Ко мне шла…
– Мама! Мама!!! – заорал на всю мощь. – Мамочка!!! Ну стойте! Остановите же машину!!!
Михаил нажал на тормоз, и «Волжанка», подавшись вперёд, встала. Открыв дверцу, я выскочил из машины в ещё не успевшую осесть пыль обочины.
Мама была в пяти метрах от меня, и это расстояние я преодолел за секунду.
– Мамочка! – подбежал, обнял её, в плечо уткнулся. – Ну где же ты была так долго? Ведь чуть не опоздала же! Ещё бы немного, и меня увезли…