Когда я впервые у неё дома оказался, офигел. Рисует как Бог. Если Бог, конечно, рисует. Но что на картинах изображено, понять невозможно. Там всё наоборот: песок, звёзды и море – живые, а люди – мёртвые. Настолько у них равнодушные лица. И вытворяют они странности: стреляют по часам, отрезают себе пальцы на руках или делают харакири, только из живота вместо кишок буквы вываливаются. Я захожу к тёте Нине то штапик прибить, то смеситель отремонтировать, то картошку из подвала занести. В общем, забегаю на пару минут по просьбе жены, чтобы по хозяйству помочь, а пропадаю на час – картины разглядываю. В живописи ни хрена не понимаю, но оторваться просто нет сил. И ухожу потом от тёти Нины другим – не лучше, не хуже, просто другим.
Холсты меняются: тётя Нина рисует новые, прежние увозят на выставки, некоторые она дарит. И у нас одна картина есть. Вот только «Квадрат» всегда на месте. «Чёрный квадрат». С виду ничем не примечательный.
– Только с виду, – объяснила как-то тётя Нина. – И это не совсем квадрат. Ты про Малевича что-нибудь слышал?
Я знал вот что: был такой Казимир Малевич, который нарисовал «Чёрный квадрат», «Красный квадрат», «Чёрный крест», потом вроде ещё несколько фигур. И вся эта геометрическая хрень называлась кубизмом.
– Не кубизмом, – рассмеялась тётя Нина, – а супрематизмом. Но это долго объяснять… – наверное, по моему лицу она догадалась, что мне по барабану отличие кубизма от супрематизма. – Я лучше расскажу, что на самом деле нарисовал Малевич.
– И что же? – спросил я.
– Изначально Малевич изобразил не чёрный квадрат, а нечто совсем другое. Что именно – неизвестно. Но первичный слой картины был разноцветным. А потом от тифа у Малевича умер сын. После этого художник покрыл полотно чёрной краской. Это не просто чёрный квадрат, а тоннель, ведущий к тому, что было изображено раньше. Многие видят сам тоннель, но не то, что в конце. Малевич не хотел показывать это всем. И я тоже не хочу.
Я подошёл к картине и начал всматриваться. Сначала был только квадрат. Обычный, где-то 80 на 80 сантиметров. Но через несколько минут появился объём и тот самый тоннель. В конце что-то было. Не свет, а движение. И я отчётливо ощущал, что на меня смотрят из другого конца тоннеля. Добрых полчаса я разглядывал картину, но больше ничего не произошло.
– И не может произойти, – сказала тётя Нина. – Это мой тоннель, только я вижу, что там. Там прошлое, которое я хочу помнить. Не всё, а определённый момент. У тебя до жены и Машеньки было прошлое?
Я кивнул.
– Там тоже было что-то хорошее, ведь так?
– Было.
– Скучаешь иногда?
– Случается, – признался я.
– Ну вот и я скучаю. Исправить ничего нельзя. А хоть на пару минуток вернуться туда можно. Через тоннель.
На этом разговор о квадрате и закончился. Мы больше не возвращались к этой теме, хоть я и пытался. Я заходил издалека, расспрашивал о Малевиче, о русском авангарде, о ценности «Чёрного квадрата». Тётя Нина охотно отвечала. Но как только я переключал внимание на её картину, умолкала, находила какое-нибудь срочное дело или просто садилась рисовать, давая понять, что не желает больше говорить.
Признаюсь, квадрат заинтересовал меня не на шутку. И теперь, когда жена отправляла к тёте Нине, я быстро справлялся с делами и подолгу разглядывал тоннель, пытаясь понять, что же там.
Следом за квадратом меня заинтересовала и сама тётя Нина. Талантливый человек, а живёт очень скромно, можно даже сказать, перебивается.
– Слушай, ты говорила, её картины дорого стоят, – решил я как-то расспросить жену. – Куда она деньги-то девает? Копит?
– Да стоят-то дорого, только ей с продажи хрен да маленько достаётся. Обманывают тётю Нину. Объясняют, что накладно выставку устроить: аренда, реклама, те же транспортные, в общем, сплошные расходы. А прибыль себе в карман складывают. Ей копейки перепадают, – жена вздохнула. – А она и не спорит, берёт, что дают. Человек она такой. Говорит, буду спорить – и этого не заработаю, а так хоть немного внучке помогаю. И кошки опять же. Понимаешь?
– У неё внучка вроде как в Германии, – припомнил я.
Внучка действительно живёт в Германии. Выскочила замуж за немца и теперь высылает тёте Нине посылочки с мармеладом и ждёт денежных переводов.
– А ты её не осуждай. Пробьётся, ещё молодая, – одёрнула тётя Нина, когда я заговорил о российско-германских отношениях. – На вот мармелад. Вку-у-усный.
Я съел и поморщился – синтетическое дерьмо. Тётя Нина продолжила:
– Или думаешь, мне не хватает? Так пойдём, я тебе кое-что покажу. Пойдём, пойдём, – и потянула за руку.
Я послушно потопал за ней на кухню.
– Смотри, – она распахнула холодильник. – Вот икра, вот ещё икра, вот колбаса, вот для кошек.
Одна икра оказалась фальшивой красной, другая – настоящей кабачковой. Колбаса – колечко «Печёночной», свернувшееся в углу. И только «для кошек» едва умещалось в кастрюле и пахло, мягко говоря, не очень.
После беспристрастного осмотра содержимого холодильника я сделал вывод: связь внучка – мармелад – бабушка – деньги – внучка была очень прочной. Такую сам чёрт не разорвёт.
Однажды я спросил тётю Нину о муже и детях, которые тоже вроде как должны помогать. Но она отмахнулась, мол, нет никого, только внучка, и не напоминай. Такой вот человек.
Квадрат не открывал свою тайну. Оттуда смотрели, но показываться не желали. Однако кое-что я всё-таки выяснил. Машка помогла. Жена состряпала пироги и попросила угостить тётю Нину, а заодно с дочкой погулять.
– А то путаетесь под ногами, убираться мешаете, – сказала она.
Тётя Нина живёт в доме напротив, но мы с Машкой шли к ней больше часа. Это всё турники виноваты. Сначала Машка показывала, как умеет висеть вниз головой, а потом я, как умею подтягиваться. После обсуждали её детсадовские проблемы и совсем забыли про пироги. А когда вспомнили, Машка захотела их съесть.
– А тёте Нине что принесём? – спросил я.
– А давай к ней вообще не пойдём? – предложила дочка.
– Э-э, нет. Мама будет ругаться. Давай всё-таки пойдём. И потом, у неё же картины.
– Картины? – Машка оживилась и даже побежала. – Чего ж ты сразу не сказал?!
Пока тётя Нина возилась с чаем, мы рассматривали её новые работы. У Машки глаза стали круглые-круглые. Она вертелась перед картинами и так и сяк и ничего не могла понять. Но было видно, что она в восторге. Как и я.
– Машунь, а ну-ка, иди сюда, – я стоял напротив «Квадрата». – А эта нравится?
С минуту дочка внимательно смотрела на картину, а затем кивнула:
– Да. А у тебя есть такая же? – и показала над головой невидимую шапку. – С блестючкой?
– Что «такая же»? – не понял я.
– Как у дяди. Ну такая…
– У какого дяди?
– Вот у этого, – она указала на квадрат.
– Ты видишь там дядю?! – удивился я. – А ещё, ещё что?!
– Мальчика. Его дядя за руку держит.
– Чай готов. Идите сюда, – позвала тётя Нина.
Дома я переспросил Машку:
– Точно? Дядя и мальчик? Не врёшь?
– Сам ты врёшь, – обиделась она. – Говорю, мальчик и дядя в такой… ну, с блестючкой. Ты что, сам не видел?
Через несколько дней мы смотрели фильм про войну.
– Вот! Такая же, как у дяди на картине! – дочка показала на фуражку.
Если верить Машке, получалось, что в конце тоннеля стояли военный и мальчик. Конечно, я догадывался, кем могли приходиться тёте Нине эти люди. Наверное, надо было спросить у неё напрямую. Но я был уверен, не рассказала бы. С женой тётя Нина тоже не откровенничала. А разгадать тайну «Квадрата» очень хотелось.
Был у меня знакомый мент. К нему я и обратился. Про «Квадрат», конечно, ни слова. Он бы просто посмеялся. Поэтому соврал, что тёща разыскивает двоюродную сестру, и назвал фамилию тёти Нины. Ещё добавил, что она, скорее всего, в Минске. По крайней мере, раньше там была. Тётя Нина как-то обмолвилась, что прежде жила в Минске, а потом переехала.
– Во даёшь! У меня работы по горло, а тут тёщиных сестёр ищи, – нахмурился мент. – Не гарантирую, что скоро. Тебе ж не к спеху?
Я заверил, что подожду, никаких проблем. И пообещал пятизвёздочное вознаграждение в бутылке.
Через несколько дней я встретил тётю Нину на улице. Она сидела на лавочке и кормила ротанами толстого кота. Он съел несколько штук, затем запрыгнул на скамейку, ловко сунул лапу в пакет с рыбой, подцепил самую крупную и был таков. Глядя на этого говнюка, я почувствовал отвращение. К самому себе. Я тоже полез в «чужой пакет». Всё-таки любопытство – хреновая штука.
Вестей из Минска не было больше месяца. Я надеялся, что знакомый мент забудет о моей просьбе. Но он не забыл.
– Осталось выяснить, где она сейчас. В Минске проживала до апреля 1994-го, потом уехала, – сообщил он. – Была замужем за военным, подполковником. Был сын.
– Ладно, спасибо. С меня причитается, – я уже хотел повесить трубку.
– Да подожди ты! Тут такая история. Сын изнасиловал девчонку, малолетку. Сам здоровенный лоб, а девчонке двенадцать лет. Да как всё произошло: домой затащил и давай измываться. А тут отец приехал, документы какие-то забыл. В общем, всё увидел. Девчонка убежала. Звали её Лиза Ивашкевич. Сестра одноклассника. Вот ведь ублюдок какой, сестру одноклассника… Короче, подпол сынка застрелил из охотничьего ружья. Потом сам. Понимаешь, военный…
– А мать где была?
– На выставке в Москве. Она художницей была. Может, и сейчас, не пробивал пока.
– И не надо, – ответил я. – Тёщина сестра сама объявилась. Спасибо. С меня магарыч, – и попрощался.
После этого я полгода под любым предлогом избегал навещать тётю Нину. Стыдно было. Но пришлось, жена насела: что-то с выключателем, надо сделать, и всё тут.
Починил. Тётя Нина радостная, столько хорошего за день: и за картины выплатили, и выключатель снова работает, и внучка из Германии посылку прислала.
– С мармеладом? – спросил я, хотя и не сомневался.
– Да. На вот, угостись.
Взял. Не возьми – обидится ведь.