Что касается женщин, то, как говорится, у мужчины всегда должен быть недостижимый идеал. Стоит раздеть самую прекрасную женщину, и радость обладания исчезает через пять минут. Лю Хань понял это уже в ранней юности, просто не мог чётко сформулировать. От Жасмин Ли остались образ и ручка. Ручкой Лю писал письма, пока те писались ещё на бумаге, ставил подписи под разными документами, записывал чьи-нибудь важные для него слова или просто чиркал в блокноте на переговорах, что очень смущало партнёров, – им казалось, что он задумал недоброе, и поэтому они быстрее соглашались на его условия. Лю Хань никогда не был ранен, если ручка была при нём; сделка удавалась, если ручка была при нём; чиновники меньше ломались, когда брали взятки, если ручка была при нём. Ручка стала его оберегом на долгие годы. Но чернила закончились, корпус вытерся, поцарапался, дела резко пошли в гору, и оберег стал не нужен – его убрали в коробку со старыми вещами, где он пролежал, как говорится, тридцать лет и три года. И вот теперь, когда тюрьма стала реальностью, Лю Хань вспомнил о подарке Жасмин Ли. Он вспомнил, как выпутывался из самых сложных ситуаций, если у сердца, в левом кармане пиджака или рубашки, ощущалась грошовая пластиковая трубочка.
«Эврика! Оберег слишком долго пролежал без дела и потерял силу. Да, точно, в нём спасение! Если сейчас найти ту ручку, то всё будет хорошо: удастся бежать в Европу или Австралию, обо мне забудут, я затеряюсь на просторах другого континента и сохраню жизнь, а может быть, даже честь», – думал Лю Хань, пытаясь найти ручку.
– Где же, где же та ручка? На ней были какие-то латинские буквы…
Уж давно это было. Лю с мальчишками до позднего вечера играл в футбол. Тёмный шар мяча почти слился с вечерней тенью, а ребята никак не могли остановиться, лишь голод и жажда заставили их разойтись. В тот вечер на улице, где жил Лю Хань, стояло человек пятнадцать – двадцать взрослых. Они тихо переговаривались, обсуждая плотника Ту, что жил неподалёку. В деревне его любили за честность и мастерство. Люди повторяли каждый раз, когда речь заходила о нём: «Хороший человек, только жена ни дать ни взять – вылитая Пань Цзиньлянь[13]. От такой добра не жди; Ту когда-нибудь пристукнет её или на себя руки наложит». Лю Хань как-то спросил у отца:
– Кто такая Пань Цзиньлянь и почему мастера Ту жалеют, когда вспоминают его жену?
Отец тогда промолчал. Спустя пару лет Лю сам понял, что к чему. Плотника, из-за которого на улице собралась толпа, нашли повесившимся на кровати в собственном доме. К нему зашёл сосед, чтобы договориться о починке крыши. Постучал раз, другой – ответа не было. Тогда он вошёл без приглашения, решив, что мастер чем-то занят и просто-напросто не слышит, что к нему пришли. Плотник стоял на коленях, спиной к двери, с верёвкой на шее; другой конец верёвки был закреплён на спинке кровати. В таком положении, как сказал потом местный полицейский, Ту пробыл не меньше суток, пока его распутная баба забавлялась с молодым трактористом. «Значит, Пань Цзиньлянь тоже забавлялась с трактористом, а её муж от бессилия и горя покончил с собой», – так подумал Лю Хань и с тех пор стал ревнивым и подозрительным, сначала наблюдая за матерью, а позже за всеми женщинами, с кем ему приходилось быть в отношениях. Сам он не раз пользовался чужими жёнами и девушками, и его совесть ничуть не возмущалась, когда он развлекался с ними, даже поощряла это, если рогоносцем становился враг, которого по тем или иным причинам нельзя было наказать физически или деньгами. Лю Хань, как о нём шептались, в проницательности не уступал Сунь Укуну, Царю обезьян[14], – он видел всё наперёд, поэтому ни разу не попался, когда соблазнял чужих жён. Более того, в девяностые на него было совершено много покушений и ни одно из них не удалось. Лю обладал истинными дарами лидера: умением предвидеть, угадывать мысли и намерения, чувствовать, где можно потерять деньги, а где – хорошо заработать. Он умел добиваться своего, брать паузу, отступать на шаг назад, чтобы потом сделать огромный скачок вперёд. Только с Жасмин Ли его магия почему-то не срабатывала. Видимо, она так очаровала его, что ему просто не хотелось знать правду. Приятнее было мечтать, чем знать наверняка. Что ж, у всех великих есть муза, без неё больших дел не сделаешь.
Первая подружка Лю Ханя, Лю Мяомяо, музой стать не могла при всём желании. Она была красивой девушкой, не по годам развитой чувственно и телесно. Стоило ей накраситься, распустить волосы, надеть коротенькую кожаную юбочку и обтягивающий топик, больше похожий на лифчик, как даже взрослые мужчины замирали от восхищения и похоти и предлагали красотке кучу благ в обмен на несколько, как они говорили, невинных поцелуев. Лю Мяомяо догадывалась, о каких поцелуях шла речь, поэтому посылала таких бабников подальше и предупреждала, что, если не отстанут, пожалуется отцу и старшим братьям. В Лю она влюбилась, как влюбляются в странствующих рыцарей – по уши, навсегда, до полного отключения мозгов. Как-то они гуляли общей компанией в горах. Парни, подвыпив, устроили соревнование, кто выше заберётся по узкой и крутой горной тропе. Девчонки тоже захотели показать свою силу и ловкость. Лю Мяомяо не отставала, пока не подвернула ногу. Она просила помочь ей добраться до деревни, да кому захочется возиться с калекой, когда в крови гуляет вино, а мозги взбудоражены духом соревнования и возможностью стать настоящим мужчиной, уединившись в ближайших зарослях с девушкой? Лю Хань оказался единственным, кто посмотрел в сторону Мяомяо. Их взгляды встретились, сцепились, и телам не оставалось ничего другого, кроме как соединиться, ведь это уже мысленно было решено. Близость произошла спустя неделю. Иначе и быть не могло, ведь Лю Хань на спине пронёс Лю Мяомяо несколько ли[15] и всю дорогу утешал, когда она жаловалась на боль в лодыжке. Иногда он останавливался, находил ручей, смачивал в нём свою рубашку и прикладывал влажную ткань к белой стройной ножке, чуть посиневшей в месте травмы. Страсть между юношей и девушкой быстро угасла. Лю Хань понял: с Мяомяо был просто секс, любит он Жасмин Ли. Лю Мяомяо требовала от него продолжения отношений, как от человека, который лишил её первозданной чистоты. Страсть её тоже утихла, но она не могла отцепиться от парня из принципа, из гордости, из-за понимания, что теперь ей долго не отмыться от статуса первой девчонки Лю Ханя, и теперь каждый будет смотреть на неё как на что-то несвежее, вторичное. Потому не видать ей нормального кавалера и мужа как своих ушей.
Уж давно это было. Подобную страсть Лю Ханю удалось испытать ещё раз. Чувство, как ни странно, вызвала жена, с которой они прожили к тому времени без малого двадцать лет.
Супруги поехали на водохранилище вдвоём, то есть с охраной и без посторонних. Водохранилище опоясывали горы, не сказать, что крутые, но и не маленькие. Вдоль тропы, по которой они медленно поднимались без всякой цели – не назовёшь же целью желание устать физически, чтобы отвлечься от проблем, – густо росли деревья; особенно доставали карлики ююбы[16], повсюду распустившие свои когти. Стоило чуть оступиться, как они тут же впивались в руки и ноги острыми шипами и без усилий со стороны жертвы не отпускали её. В какой-то момент жена Лю Ханя ойкнула и присела на землю: у неё свело икры на обеих ногах. Впервые судороги появились после вторых родов и периодически мучили её не столько болью и скованностью, сколько неожиданностью приступов.
Лю остановился и недовольно присел рядом с супругой. Та уже разминала мышцы руками, но безуспешно.
– Помоги, – попросила она мужа.
Лю Хань начал массаж.
Вокруг было по-осеннему тихо, чувствовался аромат увядающих листьев, старой травы, нагретой солнцем. Птицы не кричали, как весной, они разговаривали друг с другом спокойно, больше молчали, словно раздумывая, что лучше: остаться здесь или улететь туда, где не бывает дождей и снега.
Жёнушка Лю Ханя от тишины, тепла и рук любимого мужа размякла, как будто даже задремала. Лю сначала посмотрел на её лицо – усталое, взрослое, тоже осеннее, как и природа вокруг, – потом посмотрел на её ноги. Удивительно, они по-прежнему были такими же белыми и гладкими, как два десятилетия назад. В душе Лю Ханя что-то всколыхнулось, будто щёлкнул переключатель, да так, что перехватило горло. Он сглотнул и навалился на жену всем телом. Она не испугалась, на поцелуй ответила поцелуем и только нежно спросила:
– Что с тобой?
Лю Хань навалился ещё сильнее. Жена пару раз трепыхнулась, пытаясь вырваться, и обмякла, забыв про судороги и всё на свете…
– Давно мы не занимались этим?
Лю Хань кивнул.
– Мне было хорошо.
Лю Хань приобнял жену за талию, а она доверчиво положила голову ему на плечо. Он почувствовал аромат шампуня, запах осени и по старой привычке закурил, отгоняя дым от заново открывшейся ему женщины, – такой известной и такой загадочной, такой близкой и такой далёкой, матери его детей и настоящей подруги, которая знала всё про его делишки и ни разу не осудила, лишь попросила разрешения послужить в «Красном Кресте». Служением она хотела очистить карму мужа и снять её тяжесть с семьи. Лю Хань не возражал и никогда не возмущался, когда она просила деньги на помощь больным и бедным.
И вот теперь, когда ему грозила высшая мера или в лучшем случае пожизненное заключение, жена казалась особенно чистой и недоступной. Она знала, по каким статьям его обвиняют. «Чёрт с ним, с рэкетом и фондовыми махинациями, нет ничего особенного в торговле оружием и наркотиками, взятки и контрабанда – это вообще ерунда, из государственной казны не тащат только те, у кого нет доступа к ней». Другое было мерзко Лю Ханю: журналисты в красках описали изнасилования и оргии, в которых он принимал самое активное участие по молодости лет, да и позже. Раскопали, гады, как Лю открывал парикмахерские салоны