Высохшее насекомое. Но это обращение лучше разинутой вечности. Меня воротит от мысли, что я нахожусь между двумя коконами: рождением и той самой.
Не хочу упаковываться и заматываться обратно.
Ведь это абсолютная благодать – быть утихомирившим крылья мотыльком, которого не освободить от булавки – иначе он раскрошится, облетит (не комнату). Бесценная тушка, вцепившаяся в остриё, просто боится. Но разве – стыдно?
И здесь я ничего не скажу о привлекательности света для насекомых: меня не пленит идея встречи салемской инквизиции. Просто я люблю свою чешуекрылость, и нет ничего хуже – чем подарить её той, чьи неизживные руки запятнаны пыльцой.
А я вдруг вспомнил, что умею мотылять.
Не так ли?
Я дышу на стекло и рисую розовым пальцем лицо. Сегодня мне исполнилось семь, и ничего не изменилось.
Мы сидим с матерью в машине, выхлопная труба изливает в пространство белый дым. Одно из первых эротических впечатлений.
Сейчас, в свои тридцать три, мне хотелось притвориться, что я действительно нарисовал лицо: кривую улыбку и две точки глаз. Но я не нарисовал. Засмотревшись на выхлопную трубу, я на автомате нарисовал член. Так бывает, когда замираешь с маркером перед забором, но вместо Мадонны сознание выдаёт то, что Мадонне возможность познать не представилась.
Через свой рисунок я смотрел на мир вокруг и видел его в первый раз.
Мать наконец прогрела машину, и мы двинулись.
Преувеличенное достоинство открывало передо мной все возможности перспективы.
Нанизанные на слюну проводов цветные конфеты фонарей разукрасили мой рисунок вангоговским спектром.
И тогда я был убеждён, что абсолютно счастлив.
Рассказ победителя четвёртого сезона конкурса рок-прозы «Гроза».