Чимназ держала в руках горшок с цветком. Джирас вскочил:
– Чимназ, ты!..
– Это тебе на память обо мне, – она не дала ему договорить. – Береги. Я ухожу.
– Как уходишь? Увольняешься с работы?
– Как все уходят… – она поставила горшок с цветком на подоконник. – Поливай чаще. Это полевой цветок. Как называется, не знаю. С горы за нашим селом. Будешь ухаживать, привыкнет к домашним условиям. Даже зацветёт. Вот не знаю только, как называется.
– Я придумаю ему название.
Чимназ улыбнулась, больше ничего не говоря, и вышла из кабинета.
Как узнал Джирас, все цветы, которые Чимназ собрала в своём кабинете, она обратно раздала женщинам учреждения. После этого её никто не видел.
Ещё через полтора месяца пришла весть о её кончине. «Я ухожу… – вспомнил Джирас. – Как все уходят…»
В его сердце, казалось, навсегда засело чувство неисправимой вины перед Чимназ. Ему оставалось одно: не забывать о её просьбе. И он не забывал. Каждый день, приходя на работу, поливал цветок. Он хорошо рос, украшая окно. Длинные узкие листья, увядшие осенью, Джирас осторожно срезал ножницами, а весной с нетерпением дожидался новых ростков… Но тот не зацветал.
«Может быть, он и не должен цвести, – думал Джирас. – Может быть, Чимназ просто так сказала, что он цветёт, чтобы я ждал? Чтобы я не забывал её, постоянно нёс в себе вину перед ней?»
И вот опять он вспомнил слова Чимназ: «Будешь ухаживать, привыкнет к домашним условиям. Даже зацветёт…» Подумал: «Наверное, она держала его дома и знает… Но ведь рабочий кабинет – не дом», – неожиданно пришло в голову.
Тогда Джирас и решил отвезти полевой цветок домой, хотя и знал, что Заира разозлится…
…Джирас очнулся от сердитого стука в дверь кулаком.
– Кто там? – он вышел в прихожую.
– Открой! – потребовал сердитый голос Заиры.
– Я и не закрывал. Дверь захлопнулась, – Джирас тщетно попытался открыть её. – Замок заклинило намертво. Позови кого-нибудь из коммунальной службы.
– Я никого не позову! – Заира стукнула в дверь ногой и стала спускаться по лестнице к выходу. Он понял это по стуку каблуков.
На этом можно было поставить точку и завершить рассказ, потому что автор не считает нужным ещё что-либо сообщать об отношениях Джираса и Заиры, о том, как сложилась судьба их семьи.
Разве что читателю интересно будет узнать, как они поступили с захлопнувшейся бронированной дверью.
Джирас снял её и выбросил. Поставил другую.
Более важное событие в его жизни произошло однажды весной, буйно вошедшей в свои права: на полевом цветке выросли длинные, как шнуры, усики, расползшиеся по всему окну, и на них распустились мелкие жёлтые цветочки.
А ещё Джирас, копаясь в разных красочных энциклопедиях по флоре, узнал, что полевой цветок, оставшийся ему от Чимназ, называется просто осотом.
Николай ГиливеряВерность
Иллюстрация Кладбище Джо
Её лакированные чёрные туфли в грязи. Дождь сегодня льёт беспощадно. Она стоит без зонта. В голову приходит мысль, что обычно дождь начинает лить во время похорон только в кино. Очень странно наблюдать такое явление в жизни. Хотя, честно сказать, и эта реальность ощущается просто сном. Глаза её красные, она много плакала.
Слёз больше нет. Всё когда-то заканчивается. По правую руку стоит муж. По левую – мама. Больше никто не пришёл на похороны её годовалой доченьки. Совсем малышка. Маленький гробик закрыт. Невозможно смотреть на ангела, когда его грудь не колышется спокойным морем.
Она думает о том, что никто ни в чём не виноват. Сначала она гневила Бога, проклиная всех святых, а потом вдруг решила, что существование таковых находится под очень большим вопросом. Она выкинула все иконы вместе с нераспечатанными вещами дочки.
Хотя вера ею и утрачена, священник всё же присутствует. Он зачитывает непонятные слова на непонятном языке. Скорбящие молчат, каждый думает о чём-то своём.
Наступает тишина. Маленький гробик опускают в приготовленную яму, прямиком во тьму. Три крупных детины. Молодые парни начинают привычно закапывать. Они набрасывают горку с расчётом на то, что земля ещё осядет.
Поминок не будет. Могильщики и священник расходятся без лишних слов. Муж и бабушка идут в сторону машины. Молодая женщина всё стоит и смотрит на надгробную плиту. Её окликает муж: «Оля, пойдём в машину, заболеешь».
Ещё мгновение она колеблется, но потом покорно идёт следом. Дверь за ней захлопывается. Слышно тихое журчание мотора. Пейзаж за окном начинает меняться. Появляются дома и беготня понапрасну суетящихся живых.
Эти дни были долгими и мучительными. Теперь всем нужно хорошенько выспаться.
Вот я, Оля. Больное отражение смотрит на меня вопросительно. Уже полдень, а я всё не могу заставить себя элементарно почистить зубы и умыться.
Моя грудная клетка вздымается при вдохе. Я ещё так молода, но чувство, что пожила уже непозволительно долго. Нет целей. Всё вот так вот просто случается. Счастье слишком хрупкое, оно держится на невидимых нитях, что неподвластны контролю.
Андрей ушёл на работу. Молодой прораб опять начудил на объекте, а Андрей… Он ведёт себя так… Хотя нет, он пытается вести себя как обычно. Перед уходом улыбается. Я знаю, он делает такое усилие ради меня, но без него и безо всего этого – спокойней.
Я смотрю на отражение и задаю себе вопрос: кто я? Когда я думаю о муже, появляется вопрос: кто мы? Просто люди? Ещё одни авантюристы этой планеты, которым немного не повезло?
Моя доченька… Я совсем не знаю её. Не успела узнать, а чувство, будто вся жизнь просто удалилась. Хлоп, и нет больше её. Нет ничего.
Я хотела бы научить её хорошим словам. Хотела бы научить ходить, бегать, ездить на велосипеде. Хотела бы сказать, как сильно я люблю её, но всё, что у меня есть – горстка вопросов и память.
«Кто мы?» и «кто я?» сплетаются, несмотря на то, что понятия эти говорят совсем о разном. Я – Оля. Мне двадцать один год. Мы – Андрей и моя бледная тень, не желающая мириться с обстоятельствами. Невозможно смириться с таким, но и сделать я ничего не могу. Хоть волком вой, хоть ругайся молитвами, хоть плачь крепкими оскорблениями!..
Мне не забыть её личика, её маленьких пальчиков, её улыбки, когда поутру она видела меня, всю такую растрёпанную и сонную… Я не хочу жить так. Не хочу ещё лет пятьдесят вспоминать и мечтать о том, что могло бы быть, если бы не эта нелепая случайность. Я не хочу, чтобы дочь моя была неотмщённой.
У меня есть вино и таблетки от бессонницы. Колёса Андрея, всё законно, всё по рецепту. Я видела, как в кино можно очень просто [ЦЕНЗУРА] с собой. Я проглочу упаковку и буду запивать кровью Христа, не уследившего за одним из своих ангелов. Банально всё это до крайности, но что поделать?
Мною движет не столько подавленность, сколько желание. Есть два варианта событий. Первый, самый простой: я умру, и больше ничто меня не будет мучить. Второй вариант: если сказка окажется реальностью, я окажусь на «том свете». Я смогу обнять свою дочку, поцеловать на прощание, а затем воткну припасённый нож в грудь виновного, обрекая себя на вечные истязания в аду.
Ольга просыпается от сильного потока рвоты. За окном стемнело. Она всё извергает из себя желчь вперемешку с вином. Ей очень больно. Желудок, словно ещё немного – и вылезет наружу. По щекам текут слёзы, а в тишине квартиры слышно только её блеяние.
Оля приподнимает взгляд. Ноги мужа прямо под носом. Голова его где-то вдалеке, очень размытое такое очертание, смотрит на Олю, такую жалкую и неопрятную.
Сильные руки больно сжимают подмышки. Её безжизненное тело взмывает вверх, теряя твёрдую опору. Эти руки начинают трясти хрупкую женщину. Глаза Андрея заплаканы. Даже при таком освещении заметна пунцовость. Он трясёт свою жену, вместе с тем начиная орать: «ТЫ ДУРА? ТЫ ДУРА? Я СПРАШИВАЮ, ТЫ ДУРА? ДУРА, ДУРА!»
Руки мужа сбрасывают тело жены на диван. Андрей громко наворачивает круги, с его губ срываются подобия стонов. Ещё через время Оля слышит звонок в дверь. Люди в белом кладут её на носилки, а затем её разум снова проваливается в беспамятный сон.
– Ты точно этого хочешь?
– Да.
– Мне кажется, ты ещё не готова.
– Уже год прошёл. Моё решение окончательно. Я думала, что ты тоже за.
– Несомненно, я за, но ведь у нас нет проблем со здоровьем. Мы спокойно можем зачать ребёнка сами, своими…
– Я тебе уже всё объяснила, давай не будем мусолить один и тот же вопрос.
– Как скажешь, но я всё равно не понимаю, почему тебе так важно усыновить кого-то.
– Тебе повторить, да?! Ты глупый и старый тормоз. Я смотрю, ты хочешь ещё раз послушать то, что я и так тебе говорила тысячу раз!
– Да, хочу! Будь так благосклонна к своему мужу!
– …Хорошо. Анечка была моей малышкой, единственной… она ею и останется. Я не хочу снова проходить этап материнства, не хочу видеть в кровном ребёнке некую замену… не хочу обрекать ребёнка на свой печальный взгляд, я не хочу жить в прошлом. Пойми же… А в детском доме много брошенных деток, и кому-то из них мы можем подарить дом. Я знаю, что по-настоящему мы не станем ему мамой и папой, но зато сможем стать ребёнку любящими дядей и тётей. Разве так плохо дать брошенному человеку второй шанс, скажи мне?
– Нет… не плохо. Прости, просто мы по-разному смотрим на ситуацию. Приёмный – так приёмный. Ну что, идём? Думаю, нас заждались. Сейчас вроде как раз все резвятся на площадке.
– Да.
Андрей и Оля вышли из машины. На улице стояла солнечная погода. Из приёмной супругов проводили к директрисе. Сначала прямо по коридору. По обе руки детские рисунки. Налево. Снова коридор. Ещё рисунки. На их фоне женщина рассказывала о детях и приюте. На некоторых воспитанниках делала особый акцент.
Оля не слушала. Обстановка наводила на неё тоску, очень гармонично смешиваясь с меланхолией. Ей даже почудился плач Анечки.