зэн[15], переброшенный через кран сиденья для медитации, из-под которого виднелись безрукавка и голые руки Одзэра. Этот необычный беспорядок тотчас же вызвал у ученика испуг, вскочив, он в мгновение ока оказался подле Учителя.
Лицо старого отшельника было мертвенно-бледным, глаза неподвижными и неестественно широко открытыми; уже засохшая струйка крови протянулась от его виска к щеке, оставив коричневатый след на вороте безрукавки. Здесь же болтался кончик шнурка, разорвавшегося от того, что за него резко дернули.
Онемев от ужаса и с трудом осознавая, что он видит, Мунпа на миг остолбенел, словно пригвожденный к земле, и не сводил глаз с гомчена, затем резко опустился на пол возле ящика для медитации. Его высокочтимого Учителя убили!
Оторопевший и подавленный Мунпа долго оставался без движения и ни о чем не думал. Затем постепенно к нему вернулась способность рассуждать.
Гьялва Одзэра убили!.. Как такое могло произойти?.. Разве Учитель не обладал сверхъестественными способностями, разве он не повелевал демонами, богами, всеми живыми существами и неодушевленными предметами?.. Как же его могли убить?..
И кто был убийцей?.. — Разумеется, никто из окрестных пастухов. Может быть, кто-нибудь из китайских солдат-мусульман, отряды которых патрулируют чантанги? Но каким ветром занесло их в адат? С какой целью они явились? Ради грабежа?.. У Одзэра не было ничего, кроме духовных книг, трех медных лампад, которые он зажигал каждый вечер перед образом своего божества-покровителя, и… волшебной бирюзы…
Ах! Обрывок разорванного шнурка! Того самого, на котором висел ковчежец… Ковчежец…
Мипам выпрямился и засунул руку под безрукавку отшельника, а затем пошарил в складках размотавшегося зэна. Он также поискал возле тела на сиденье для медитации… Ничего! Ковчежца нигде не было.
Итак, преступление совершено с целью ограбления. Очевидно, убийцы, слонявшиеся по стойбищам, слышали разговоры пастухов о старинной дорогой бирюзе и задумали ею завладеть.
Но каким образом она, чудодейственная и всемогущая, способная творить чудеса, позволила, чтобы ее схватили и похитили?
Почему она не испепелила негодяев па месте, защищая своего хранителя, носившего ее на себе, своего законного владельца, наследника по прямой великого первого Гьялва Одзэра, получившего сокровище от нага!
Все это не иначе как фантасмагория, происки некоего демона. А что, если Учитель решил испытать Мунпа наваждением, которому суждено вскоре развеяться? Глядишь, и Гьялва Одзэр выйдет из медитации, от крови на его щеке не останется и следа, ковчежец появится у него на груди, и старый отшельник лукаво улыбнется своему ученику.
Мунпа Дэсонг снова простерся ниц перед сиденьем гомчена, а затем поднялся… Учитель не шелохнулся. Молодой человек опять увидел на щеке старика следы засохшей крови, зэн, переброшенный через край сиденья, и обрывок разорванного шнурка, болтающегося на желтой шелковой безрукавке…
Однако Мунпа все еще сомневался, несмотря на очевидность явленных ему свидетельств. Машинально, привычным жестом, выражающим глубокое почтение, он наклонился и коснулся ступней своего Учителя кончиками пальцев. И тут его рука наткнулась на какой-то твердый предмет, который он невольно схватил. Он выпрямился и посмотрел на вещь, зажатую в его руке. Это была деревянная табакерка, самый заурядный предмет, из тех, что бедные тибетцы носят в ампаге. Она не могла принадлежать Одзэру, который не нюхал табак.
Чтобы рассмотреть табакерку на свету, Мунпа подошел к двери и открыл ее. И тут у него вырвался крик изумления и ужаса. Он узнал эту вещь: она принадлежала его соученику Лобзангу. Мунпа видел ее у него в руках и посмеялся над ним, когда тот, пытаясь украсить ее резным цветком, сумел оставить на поверхности лишь уродливые зарубки.
Все сомнения Мунпа тотчас же развеялись. Мотив преступления был налицо, и убийца расписался под своим злодеянием. В то время как Лобзанг наклонился, чтобы схватить ковчежец и оборвать удерживавший его шнурок, табакерка выскользнула из ампага преступника.
Итак, следовало немедленно разыскать вероломного ученика, забрать у него ковчежец, уличить его в преступлении перед дрокпа и предоставить им возможность наказать злодея.
Казалось, разыскать Лобзанга не составляло труда. Обычно он жил со своими сородичами на земле племени, к которому они принадлежали, чьи пастбища простирались вдоль Желтой реки по направлению к Ампе Мачен. Мунпа знал, что дорога туда не займет у него много времени, но прежде он должен был отдать Учителю последний долг. Каким образом?..
Чтобы сжечь тело, требовались дрова. В чантгангах не росли деревья, и, чтобы нарубить дров и привезти их сюда издалека, требовалась помощь нескольких мужчин. Чтобы отдать тело на съедение грифам в качестве высшего подаяния, следовало сперва расчленить его, а затем, срезав мясо с костей, измельчить их, согласно обычаю, смешать полученный порошок с землей, слепить из этой массы цаца и хранить их в каком-нибудь чистом месте. Все это требовало времени и было не под силу одному человеку. А ведь Мунпа пора уходить, и он один.
Наконец, юноша решился: погребальный обряд можно было совершить после его возвращения. Ему предстояло схватить Лобзанга и передать его в руки дрокпа, а затем созвать лам, дабы останкам Гьялва Одзэра были оказаны подобающие почести.
Мунпа вернулся к трупу и усадил его в соответствии с традиционными правилами, со скрещенными в позе медитации ногами. Он привязал торс к спинке сиденья гомтаком[16], чтобы удержать его в прямом положении. Несколько кхатаков[17], висевших возле алтаря, которыми он обмотал шею и конечности трупа, помогли придать ему устойчивое положение. Мунпа уже не раз таким образом снаряжал в последний путь покойных, подле которых ему приходилось вместе с другими монахами читать священные тексты.
Закончив свой скорбный труд, Мунпа снабдил три алтарные лампады новыми фитилями, растопил масло и заполнил им светильники. Взял из принесенных припасов цампу, несколько кабзэ и горсть кураги. Затем насыпал цампу в чашу в виде остроконечной горки, разложил печенье и фрукты по блюдцам, поставил эти приношения на низком столе, стоящем перед сиденьем для медитации, и зажег между ними три лампады.
Закончив эти приготовления, Мунпа собрал себе в дорогу вдоволь еды из принесенных съестных припасов, которые уже не могли понадобиться Учителю. Он также взял немного денег, полученных от дрокпа для передачи гомчену. Эти деньги, подумал юноша, могли пригодиться ему в пути, и он решительно, без каких-либо колебаний присвоил их, чтобы наверняка покарать убийцу.
Снова повернувшись к телу отшельника, Мунпа надолго простерся ниц, а затем встал, взвалил на спину мешок с едой, вышел за порог скита, тщательно закрыл за собой дверь, припер ее большим камнем и ушел.
Отшельник-чародей Гьялва Одзэр, последний владелец чудесной бирюзы йогов, остался в пещере один, застывший на своем сиденье; казалось, он был погружен в бесконечно глубокую медитацию.
Перед ним горели три лампады.
День приближался к вечеру, и багряное солнце опускалось к горизонту, окрашивая горы в пурпурные и золотые тона. На фоне красочного зрелища короткого тибетского заката, поборник справедливости — крошечная темная точка посреди бескрайних пустынных просторов — отправился, в погоню за преступником.
ГЛАВА II
то время как Мунпа Дэсонг, считавший, что старый отшельник погружен в глубокую медитацию, и боявшийся его потревожить, всю ночь оставался неподвижным и почтительно сосредоточенным, ученик-убийца Лобзанг убегал, мчась в темноте во весь опор… Он убил Учителя, и его подгонял страх, страх, порожденный не столько угрызениями совести, сколько суевериями. Он чувствовал, что демоны, покоренные Гьялва Одзэром и призванные охранять своего повелителя, гонятся за ним, Лобзангом, по пятам.
В отличие от Мунпа, который, являясь трапа[18] принадлежал к духовенству, Лобзанг был мирянином.
Многие тибетцы-миряне, движимые религиозным фанатизмом, обращаются к какому-нибудь ламе с просьбой о том или ином лунге.
Лунг означает «наставление», «предписание», но в обиходе это слово приобрело другое значение.
Простые тибетцы подразумевают под лунгом короткую церемонию, наделяющую человека законным правом совершать некоторые особые религиозные действия. В то же время считается, что лунги одаряют тех, кто их получает, тайной способностью извлекать духовную или материальную пользу из чтения мантр или некоторых священных книг. Если верующий не получил соответствующий лунг, то эти разнообразные религиозные обряды остаются для него бесполезными. Таким образом лунг отдаленно напоминает магический процесс передачи силы того же порядка, но на более низком уровне, чем это происходит в анкурах[19].
Подобно многим другим пастухам Цо Ньонпо, Лобзанг получил от Гьялва Одзэра лунг Ченрези и, поскольку парень казался довольно сообразительным, отшельник порой преподавал ему некоторые азы буддистского учения.
Поэтому Лобзангу приходилось время от времени жить поблизости от скита и встречать там других учеников Одзэра, в том числе Мунпа Дэсонга.
Как-то раз Лобзанг случайно услышал, как они упомянули о бирюзе-талисмане, которую гомчен носил па своем теле. Как и все дрокпа, молодой человек знал эту историю и, подобно всем, считал ее абсолютно достоверной. Лобзанг, не узнавший из этих пересудов ничего нового, не обратил на них внимания. Тем не менее близость бирюзы придавала магическому камню подлинность, которой не было в небылицах, звучавших в черных палатках пастухов. Вполне естественно, что Лобзанг временами размышлял о драгоценности и ее необычайной красоте; поскольку каждый тибетец обладает коммерческой жилкой, к думам об исключительной красоте камня примешивалась мысль о его значительной рыночной стоимости. «Коммерческая жилка» почти неизбежно предполагает некоторую склонность к алчности, и Лобзанг не являлся в данном отношении исключением. Разумеется, это чувство не было настолько сильным, чтобы навести его на мысль о преступлении или тем более побудить совершить убийство с целью ограбления, бросая вызов сонмищу божеств и демонов, слывших защитниками Гьялва Одзэра; между тем одно житейское, весьма банальное для