После этого незнакомого слова Аорон выпрямился, расправил плечи и по-военному сдержанно уставился в одну точку перед собой, чтобы дальше слушать рассуждения бородача: – Нужны разные одежды, – поучительно повторил Аклос, – для разного роста и пола, для разной погоды, разных случаев. Нужно укрывать мягким наши кровати. Ткани выполняют важную роль в хозяйственной и повседневной жизни людей. Да….еще ткань – это перевязочный материал. Нужно научить не только создавать, но и чистить его от невидимых глазу вредителей, правильно перевязывать, в достаточной степени сжимать.
Люди должны быть независимы от нас, самостоятельно выполнять все возможные физическому и умственному состоянию дела, должны уметь обеспечить себя самым необходимым, позаботиться о себе. Должны…нет, я хочу, чтобы они поняли все преимущества свободы, потому что когда они сами отвечают за свою жизнь, это и есть, брат мой, свобода. Обеспечение себя необходимым это не только труд, это радость творчества. Творчество же обладает магией. Когда человек творит через руки и мысли, он становится творцом. Любой вид творчества благотворно влияет на внутреннее состояние, выстраивает внутреннюю структуру, настраивает….
Бородач говорил долго. Речь была импровизированной, местами изобиловала деталями. Складывалось впечатление, что Аклос недоволен не столько недавней грубоватостью рыжего драгэти, сколько чем-то иным, что тянется довольно долго и останется только между ними. Аорон отнесся к этому спокойно, с легкой, застывшей в глубине глаз иронией. Авторитет бородача настолько весомый, что никак иначе выразить протест против скучных, поучительных речей он не решился.
А потом они втроем принялись создавать швейную машинку. Выслушав общую задумку, Аорон изменил форму стола: появился проход сбоку до середины стола с одной стороны и с другой стороны. Стол стал похож на заглавную русскую букву «Н». На столешнице появилась синяя линия. На нее Саша положила два отреза ткани. Игла ходила снизу туда-сюда, туда– сюда, оставляя после себя маленькие пустые дырочки. Они позвали Отику и начался мозговой штурм. Лучшие умы этого мира изобретали швейную машинку. Нужно было сделать петлю. Нужно было, чтобы понятный людям механизм сделал петлю, и это оказалось той еще задачкой. У Саши быстро разболелась голова, потому что Аорон создавал иллюзии – варианты швейного механизма и разных его частей. Отика прямо на иллюзиях предлагал исправления, дополнения или вовсе новые элементы. И все это быстро мелькало, сменялось. Имевшаяся в памяти Саши модель швейной машины не нравилась вестникам, так что очень скоро она перешла в зрительный зал технического прогресса.
Минут через десять отчаянных попыток вникнуть или хотя бы не потерять общую логику рассуждений и по рукам Аорона пробежал синий, мягкий ток и вошел в каменный стол. Вестники предложили повторить эксперимент. Саша положила на синюю линию два отреза ткани и чудо свершилось. Игла ходила туда-сюда и соединила отрезки между собой. Ей очень захотелось поделиться этим радостным событием с Грисом, она подняла голову и поискала взглядом. Перед Грисом вертелась Илия, успевшая скинуть плащ, остаться в едва прикрывающей грудь повязке и красной юбке! Той самой, сшитой вот этими руками юбкой она махала возле Гриса и строила глазки и водила плечиком и чувственно улыбалась. Она соблазняла его. А вокруг стояли все эти полузнакомые женщины и улыбались и поддакивали. Украли еще не моё.
Вдруг Аорон резко одернул Сашину руку назад, игла едва оцарапала кожу.
– Надо поставить контроль скорости, – сказал Аклос.
– И ограничитель на тепло. Работа требует осторожности. Покалечатся. Ты в порядке, Саша? – спросил Отика.
Аорон не отпустил руку, наоборот сжал ее сильней и проследил за Сашиным взглядом, чтобы уколоть больнее иглы: – Все любят Гриса, а Грис любит всех. Но ты не волнуйся: у тебя конкуренток нет.
Что такое самообладание хорошо понимаешь, когда оно тебя покидает, а еще лучше понимаешь потом, когда оно снова вернулось. Саше захотелось уйти, примитивнейшим образом оттаскать стерву Илию за волосы и что-нибудь разбить об пол. Что-нибудь эффектно бьющееся, разлетающееся на тысячу осколков, чтобы незнакомая тоскливая горечь отступила, схлынула, заткнулась. Саша потянула руку, а Аорон снова сжал ее и с нахальным любопытством заглянул прямо в глаза так глубоко, что пяткам щекотно стало.
– Посмотри Аклос на любимых твоих людей. Посмотри как легко поднимается в них гнев, как быстро загорается ненависть. Они могут только хотеть и требовать. Моё. Моё. Моё!
– Отпусти руку, – процедила Саша.
– А что ты сделаешь? Что ты можешь слабая, человеческая…
Саша не стала дослушивать. Пусть это и было сказано легким полушутливым тоном. Ее удивляла сила поднявшейся злости со вкусом жажды справедливости и загнанности в ненавистный угол и она сама толком не помнила и не понимала, как впилась зубами в руку Аорона, да так сильно, что почувствовала привкус крови на губах и тут же, испугавшись, что сильно поранила Аорона, выпустила «добычу». Он слегка поморщился и оглядел руку. На краю ладони виден красный след от зубов и две малюсенькие капли крови. Аклос и Отика смотрели на Сашу спокойно, оценивающе, с тем недоумением, которое никак нельзя совместить с реальностью. Человек не мог напасть на вестника, не должен напасть ни под каким «соусом».
– Может она голодная. Голод вызывает у людей раздражение. Ты голодна, сэвилья? – на полном серьезе спросил Отика.
– Да вы в своем уме? Я попросила отпустить руку, он отказался и сказал: – Что ты вообще можешь сделать? И я укусила. То есть кусаться было не лучшим решением, но он сам напросился. При чем тут голод?! – последняя фраза получилась громкой. На квартет изобретателей оглянулись все присутствующие в мастерской.
– Хочешь, чтобы все люди были такие? – прошептал Аорон, – неуправляемые, дерзкие, возомнившие себя богами. Пусть размножаются, и хватит с них.
Аклос сказал: – Всё хорошо. Поешьте, как следует, и продолжайте работу. Нам пора лететь.
То есть вестники просто встали на серебристые доски и как ветром сдуло. Саша осталась с ощущением недосказанности и задумчиво трепала прошитую тряпочку, пока всё делалось само собой. Женщины-сэвильи накрыли стол, появились вяленые и жареные червяки и фрукты. Ели стоя, стульев в мастерской пока не было. Одна тарелка осталась нетронутой и ждала Сашу. Несколько раз кто-то из сэвилий громко позвал: – Пора есть! Все идем к столу!
Всё без толку. Новенькая словно оглохла. Илия дожевала второй кусок мяса, вздохнула, отодвинула тарелку и пошла тормошить новенькую.
– Пошли есть, Саша, – важно сказала она, – потом захочешь, а взять будет негде. У нас работы очень много: проверить, почистить, приготовить, мы не можем ждать…
– Зачем вестники помогают людям? Им-то какая с этого выгода? – спросила Саша, очнувшись от задумчивости.
– Нашла чего думать. Потому что хорошие. Попала бы к мориспен на тарелку, не задавала бы глупостей. Идем! На тебя посмотреть хотят.
– Идём. Только юбку сначала сними. Спрашивать нужно, прежде чем одевать чужие вещи.
С таким видом будто так и должно быть, Илия быстро сняла юбку и натянула свою прежнюю, но это уже не так сильно волновало Сашу. Обед прошел спокойно. Гелла задала пару вопросов о том, откуда появилась Саша и где научилась шить и дважды получила ответ: – Потеряла сознание от голода. Ударилась головой, мало что помню.
В отличие от рассказов о Земле, потеря памяти всех устроила. Это было понятным. Добрая половина обитателей первого уровня так или иначе имеет проблемы с памятью. Такую жизнь никому не хочется помнить, сам рад забыть. После обеда Гелла распорядилась убрать посуду, несъеденных червяков увезти, фрукты и воду оставить, потом прошлась среди сэвилий, ткнула на Илию и Эльну и двух своих сэвилий. Эти избранницы должны будут обучаться шитью, остальные отправились по обычным делам. С чего начинать обучение шитью, как ни с самых простых стежков. Но скоро стало понятно, сколько неимоверных сил и времени понадобится, чтобы эти люди, у которых никто и никогда не развивал мелкую моторику, которые никогда не держали в руках ручку, научились пользоваться иголкой. Иголка только попадала им в руки, как сразу падала, будто намазанная маслом. При том у всех намазанная. Или кололась, или колола соседку. Нитка – часть заколдованного проклятия злобного гнома, с целью воспитать в Саше безупречное терпение и выдержку достойную йога десятилетней практики. Как-то так. Хвала богам, кроить у них получалось лучше, чем шить иглой, а швейной машинке предстоит взять на себя всю работу. Пока Саша оценивала объем работ, Гелла принесла рулон синей байковой ткани и нарисовала на столе что ей нужно. По размерам и форме получалась:
– Детская пеленка, – озвучила Саша и все замерли и с опаской посмотрели на Геллу, которая холодно процедила: – Детей здесь нет. Вот так шей и не выдумывай на беду. Понятно?
– Хорошо. Как скажешь, – пожала плечами Саша. Слово «дети» и все производные от этого слова табу. Гелла, чье имя произносится мягко, первая буква звучит почти как «х», буква «е» вальяжно тянется, хорошо проследит за соблюдением этого табу. Были сшиты десять пеленок и Гелла поняла, что нужно делать и сама отрезала ткань и на машинке обрабатывала пеленки постельным швом. Хорошо бы к швейной машинке добавить оверлок. Потом были выкроены распашонки с шагом на сантиметр и перенесены на каменные, тонкие пластины. Бумага здесь в дефиците, камня много, возможности его обработки огромные, так что пусть будут выкройки каменными. Зато надолго хватит. На Земле, дома Саша работала и училась под ненавязчивую музыку, иногда мама поставит классику. Хотя кто-то предпочитает тишину, намного приятней включить асмр, глубокий фокус, музыка для кафе, о великий интернет, сколько радости ты приносил одной только музыкой. Здесь Саша заметила, что когда приходится выполнять сложные, требующие полной вовлеченности задачи внешние звуки как-то само собой отключаются. И когда Саша оторвалась от каменных выкроек, чтобы проверить учениц, то услышала пение Эльны. Она склонилась над отрезом ткани, исколола себе пальцы и упорно старалась обуздать иглу. Уколовшись, эти привыкшие к боли и лишениям женщины не вскрикивают «Ой», не капризничают, ни расстраиваются. Просто стараются дальше. Эльна напевала протяжно, протяжно, потом бах – резво начинался припев. Слова она проглатывала, а то и вовсе пропускала, но мелодия приятная, приставучая. И она пела, пела и другие сэвильи ей подпевали.