Голова поначалу работала четко, но потом от монотонности этого бега, хоть и был он тяжелым, все стало опять притупляться. Бегу ведь – а глаза слипаются! «Вот, – думаю, – упаду сейчас, и все. Собаки убегут, и конец. Если усну, уже не встану».
Путешествие на нартах по тундре
Сел на нарту. Собаки – умницы. Тянут. Хотя в дороге они – уже почти сутки. Руки все же отогрелись. Но шарф, которым обвязано лицо, превратился в ледяной панцирь. Усы к нему примерзли, носу больно, а снять этот шарф сил нет. Верней, страшно себе даже представить, как это теперь возможно – снять рукавицы, малахай, отодрать шарф, достать другой и все снова надеть. На этом ветру да при температуре –59 °C. Руки и лицо прихватит моментально.
Сначала и пошевелиться было невозможно. Засыпая, я был мокрый, и теперь весь застыл. Я словно находился в панцире, в ледяных латах – буквально.
Но пришлось все это проделать. Снова руки отнялись – будто картонные. Страшновато стало. Опять побежал… Устал. Но «устал» – это уже не то слово. А просто стал словно пьяный… Опять упал на нарту, и опять – какие-то странные, упоительные видения: Гагра, пляж, закат, Андрон… Теннисный турнир в Москве… Потом мне показалось, что я закрыл лицо от ветра рукой в оленьей рукавице, а на рукавице той, как на экране телевизионном, светится изображение. Передают футбольный матч: СССР – Бразилия…
Я не помню, сколько прошло времени, когда увидел вдалеке перед собой одну из наших нарт. Догнали собачки! Догнали родные!..
Мы шли всю ночь. То есть весь день и всю ночь. И опять рассвет застал нас в тундре. И опять удивительная была красота. И странное дело: с восходом солнца я словно обрел второе дыхание. Но какое!..
А ведь я ни минуты не спал. Все, что называл я сном, – не сон вовсе, а какой-то обморок. Шел, падая с ног, больше суток… Но настал момент, когда я вдруг почувствовал огромный прилив сил. Почувствовал в себе какую-то победу! Может быть, это было осознание того, что, как бы ночью мне ни было трудно, я не терялся, а заставлял себя соскакивать с нарты и бежать, утопая в тяжелом снегу, и, хоть страшно хотелось спать, на привале заставил себя топать по дорожке три часа кряду, чтобы сохранить тепло, не потерять самоконтроль. И если все это происходило жуткой ночью, так уж теперь-то я с восходом солнца!..
Во всяком случае, я чувствовал второе дыхание. Каждый подъем, который и вчера, и ночью был для меня сущей каторгой – теперь я встречал с радостью. Я бежал в горку, высоко поднимая ноги, хоть это самое тяжелое. Я не держался за нарту, я ее толкал, тянул – и собачки бежали веселее, с благодарностью оглядываясь на меня.
Я продолжал внутренне быть несогласным с Зорием, зная, что на любое мое осуждение, при благополучном исходе, он ответит презрением и словами о великой пользе трудностей для творчества (что тоже будет демагогией, ибо любая человеческая ситуация для художника – благо). Но я ничего уже не отвечал ему мысленно, и вслух тоже потом не сказал. Нужно было делать дело, уж коли теперь это необходимо и дано в условии задачи.
Во мне появился покой. Я подумал о том, что в Зории меня раздражает то, что, в сущности, является и чертами моего характера: узурпаторство, самодурство, капризность и «внешность» во многом. Подумал о том, что мне тоже будет приятно бахвалиться этим походом… Но в то же время что-то родилось и новое, и именно мое, как будто глубоко внутри, – то, что должно будет помочь напоминанием об этих минутах в иные минуты, может быть, и более тяжелые.
Меня сняли с нарты, занесли в тепло, раздели и сильно растерли спиртом и медвежьим жиром.
Над горизонтом уже подымался край солнца. А при такой температуре край солнца когда поднимается, явление это рождает не ветер, нет, это такое… Как будто воздух, скованный этим инопланетным морозом (–60 °C), просто чуть качнулся – потому что где-то там согрелось. И вот этой – вроде бы слабой, но страшной – волной так тебя обдает, что начинает тошнить. Вот-вот, кажется, и рвотный рефлекс уже нельзя будет сдержать… Но ты бежишь.
И вот этот длинный подъем. Нескончаемо длинный. Но солнце все выше… И я – счастливый! Я понимаю, что точно уже победил!!!
Вот уже гребень. Из-за него я вижу дымки труб! И такой же длинный и пологий спуск.
И, выйдя на гребень, я, счастливый, плюхаюсь на нарту… И эта нарта мигом разгоняется по склону (она же тяжелая) и начинает давить моих собак! Там только вой: раз – хлестнула кровища! Хлоп – оторвалась одна!.. Собаки даже не успевают отскакивать, за нартами катятся на постромках…
«Вот, – думаю, – упаду сейчас, и все. Собаки убегут, и конец. Если усну, уже не встану».
А я ничего уже не в силах сделать. За то мгновение, что мы летим вниз, я примерз к нарте от ледяного ветра и не могу соскочить! Как я ухватился за что-то, когда на нарты там на гребне сел, таким вот замороженным кулем и ткнулся – полозьями саней – прямо в дом.
Рядом там уже стояли и другие нарты – тех моих ребят, которые пришли раньше. И кто-то, выйдя по малой нужде, нашел меня – валявшимся в ледяном коконе возле этого дома. Сам я встать уже точно не мог, у меня просто не было сил.
Меня сняли с нарты, занесли в тепло, раздели и сильно растерли спиртом и медвежьим жиром. Дали мне выпить, и я тут же уснул – на полу в сельсовете.
Помню, разбудило меня не что иное, как до боли знакомое стрекотание старого кинопроектора. В том доме на белой одеяльной наволочке показывали фильм «Привидение в замке Шпессарт». Я спросил у ребят: «Уже вечер?» «Да, уже вечер, – был ответ. – Только уже второго дня». Оказывается, я проспал почти двое суток.
В одно из ночных видений придумался вдруг старичок для картины, что на вагоне сидит. Он должен быть очень смешной и пьяненький. И еще подумалось о персонаже с длинными-предлинными рукавами. Такими же, как в системе перетянутой кухлянки, в которой оленеводы держат все то, что носят обычно в кармане. А у них карманов нет. Они просто винтообразным движением достают руку из рукава – и она оказывается за пазухой: кладет туда что надо или забирает.
Хорошая краска и костюм для Кадыркула (будущий Каюм в картине «Свой среди чужих, чужой среди своих. – Современный комментарий автора). Этакий странный человек, который держит руки за пазухой, а рукава болтаются, но в любую секунду руки в них могут появиться.
Это уже Чукотка.
В том доме, где мы спали, холод был уникальный. Проснулись. Ждем вертолета. Хоть и солнечно, но задувает сильная поземка. И мороз, как полагается, знатный.
Снабжение в этом районе Магаданской области отличное. Практически есть все. Сидим в сельсовете. Я привел оружие в порядок. Пока все нормально.
Нобиле пишет об Арктике: «Это чувство абсолютной духовной свободы, это отсутствие заботы о вещах материального свойства, не обязательных для бытия, эта вдруг постигаемая ничтожность тех идей, принципов и чувств, которые кажутся существенными в цивилизованном мире…»
«Человеческие законы уступают здесь место законам природы, а необъятное одиночество дает каждому возможность стать хозяином своего «Я».
Стать хозяином «Я»! Удивительная мысль, хотя и старая. Видимо, для русского человека это утверждение своего «Я» заключается в соотношении себя с Вселенной. Конечности с бесконечностью…
И опять – соединение масштабов.
Пришел вертолет. Полетели в Гижигу. Там встретились с киношниками. (Записываю все коротко, ибо ничего особенного не происходило.) Торжественное возложение венков. Потом вечером – выступление, после – банкет, то бишь пьянка.
С Зорием отношения удивительно холодны. Вызывает он во мне идиосинкразию. Обидчив он, оказывается, удивительно. Но смешно, если вдуматься, – чего ему на меня обижаться? Ведь вроде бы все у него нормально. Своего добился.
Н. В. Гоголь
М. Е. Салтыков-Щедрин
Если считает меня малодушным, то чего же обижаться? – наоборот, есть возможность подчеркнуть моим фоном собственную мужественность! Ан, нет, – надут и молчалив. Удивительно. Этот человек не допускает и возможности, что может быть не прав. То есть это исключено!
И еще – он чувствует, удивительно остро чувствует, что я вижу все движения его души, все его комплексы… А ведь слабые его места должны быть безупречно скрыты.
Полетели в Эвенск. Там встречали пионеры с горнами и барабанами. Господи! Где Гоголь и Салтыков? Ведь стыдно.
Тигиль
Седанка
Оссоре
Корф
Хаилино
Тиличики
Каменское
Манилы
Парень
Верхний Парень
Гижига
Эвенск
Третья тетрадь
Набросок киноэпизода.
Ночное время. Физкультурный диспансер. Длинные коридоры. Человек в плаще идет, поворачивая выключатели. За ним медленно зажигается по всем коридорам свет. Откинул полы занавески – там кушетка с огромным колпаком, блистающим над ней.
Любовь в физкультурном зале, в физдиспансере.
– Я ее, Ольку, как родила, так мужа любить перестала. Так ее полюбила.
Короткометражка: магазин музыкальных инструментов. Как разные люди себе выбирают гармонь.
Идея фильма такая:
Помпезность и нищета проводов (в армию). Митинги, ложь, фальшь. А потом истинность жизни разрушает все это нагромождение выдуманных символов и ханжеских обрядов, которые никому не нужны.
Хорошая ситуация:
Старый коряк. Влюблен в свою жену. Она русская, молодая. Он работает проводником с собаками на нартах. Водит геологов, туристов и других. Жену дома боится оставить, ревнует, и поэтому возит ее с собой повсюду. Вот ведет он группу – и жена при нем на нартах.