Пионерская линейка на Камчатке
Два мальчика с подвязанными бантиками, тоже с накрашенными губами и в топе, и в платьях, совершенно позабыв, что они девочки, возятся в траве – пытаются проводить броски и захваты, борются, сопят.
А грустный толстый мальчик с нарисованной бородой и усами сидел на траве в стороне.
Потом пели «Взвейтесь кострами» и «Парня молодого полюбила я».
У меня брали автографы, и одна удивительно нарумяненная маленькая девочка, подавая бумажку, заглянула мне в глаза и с любопытством спросила: «Дядь, а зачем это?»
Вечерний танец начальника лагеря со старшей пионервожатой. Начальник несколько пьяна (она женщина), на голове у нее матросская беска.
Последний день в пионерлагере. Беготня, крики, солнце. Занавески снимают, пододеяльники, наволочки. Звенят всюду бутылки пустые…
А в одной из палат на кровати сидит 42-летний человек с длинными волосами и аккуратной бородкой – нынче ночной сторож, а когда-то музыкант – и удивительно играет на гитаре и чистым тенором поет прекрасные романсы.
Приезжал на Камчатку министр рыбной промышленности Канады. Возили его обкомовские работники. Привезли в док. Трап. Можно пройти только по одному. Капитан показывает им руками – давайте, мол, по-одному. Так нет, они его под руки. Все трое е…нулись с двадцатиметровой высоты. Нашим ничего – а у канадца перелом таза, разрыв мочеточника.
Доктор, который его лечил, в подарок от него получил «Кадиллак». Но не тут-то было! «Кадиллак» отобрали, оставили в Москве, доктору же выдали «ГАЗ-69». Во дела.
Что-то в Высоцком есть пронзительное. Но что? В ресторане пели его песню «Я вернусь через полгода». Моряки сидели, рыбаки, пили все. И вот в песне этой и в здешней обстановке всей было какое-то единство, неделимость. Что-то настоящее.
Хотя все это носит характер, честно говоря, малокультурный.
У меня брали автографы, и одна девочка, подавая бумажку, заглянула мне в глаза и с любопытством спросила: «Дядь, а зачем это?»
Лейтенант Зиганшин (замечательный поток сознания):
– Я говорю, жизнь у меня вся пошла раскосяк, говорю, все было, по два обручальных кольца носила, ковры, телевизор, экран вот такой, говорю, обнаглела. Все на толчке ей покупал, говорю, кофты вообще такие, курами кормил, говорю, пока здесь на ремонте стоял, по интендантам пошлялся, полпортфеля конфет «Каракум» и две бутылки спирту, говорю, отцу ее отправил, обнаглела с замполитом, на рыбалку ездила. Я, говорю, от этого пить начал, говорю, а до этого все было лучше, говорю, чем у профессора. Я по снабжению работал, говорю, на судне, сам себя не обижу, все, грю, было, если покупали – пару бутылок вина, коньяк, бутылочку шампанского, а в основном все спирт решал, всех, грю, в жопу пьяных провожал, все довольны были, грю, а она все забрала и продала все… – и так далее.
Лейтенант Зиганшин – татарин, стрижен «под бокс», сразу после губы, на которую попал за то, что совершенно «в дупель», нацепив кобуру, отправился на дежурство в комендатуру. Шел по всему городу с повязкой патрульного на рукаве, потерял фуражку, два раза упал и залетел на 10 суток на губу.
Списан с корабля по болезни – эпилептик.
Однажды умудрился ночью в часть мимо дежурного и вахтенного пройти с бабой.
Не было и семи утра, когда лейтенант-эпилептик меня разбудил, явившись в новом пиджаке:
– Братан, говорю, костюм новый купил, грю, польский, посоветоваться пришел, хватит, грю, пить, грю. Вот костюм купил, материал хороший, серый, пятна не видать. Все, грю, серый, а то все пил, хватит, вот, грю, костюм купил и сыну, бандероль отправил, там тоже, грю, костюмчик, шапочка, пить хватит, жене напишу – костюм купил, пусть знает, сыну купил, а ей украшения х…, грю, нарочно! А это костюм – гулять и вечером, а потом, грю, можно и на работу ходить, какой товаровед без костюма, грю, а пить хватит, грю, вот. И теперь пусть не думают, что я алкаш какой-нибудь, грю… – он наконец сделал довольно длинную паузу, потом лукаво улыбнулся и потянул с меня одеяло: – Пойдем е…нем, братан, а?.. – Я в ужасе ухватился за одеяло и начал бормотать, что это невозможно, что работа…
А он все хихикал и упрашивал, кокетливо клонил набок голову:
– Пойдем, братан, пойдем, я тебя поодеколоню…
Коряк на зимовье скурил свой партбилет, не было бумаги.
Если ты в строю изучаешь движение с оружием, то не имеешь права подхватить на лету сбитую ремнем беску. Пусть падает.
Сели играть в шахматы. Я присел на тумбочку.
– Эй, эй… – закричал Мишланов. – Ты высоко не садись, так ты и мои видишь.
Есть у старшины Мишланова интересная игра. Он скидывает сапоги, смотрит на них и определяет, что должен сказать человек, у которого ноги в таком положении. Кинет сапоги и смотрит…
Вот стали они носок к носку.
– Это называется: «Не знаю, как и получилось».
Кстати, хорошая краска для характера.
Мишланов говорит, что скидывает сапоги вечером не глядя, а проснувшись утром, на них смотрит и запросто вспоминает, о чем думал вчера, когда ложился.
Сели играть в шахматы. Я присел на тумбочку.
– Эй, эй… – закричал Мишланов. – Ты высоко не садись, так ты и мои видишь.
Курорт. Село Паратунка. Горячий бассейн. Ночью туда множество народу ходит купаться, и все это напоминает средневековые представления об Аде. Пар над черной водой. Голые тела время от времени проплывают бледными призрачными клочьями в тумане, перекликаются… Где-то звучит музыка…
То слышен чей-то шепот, а кто говорит, не видно, то вдруг фара подъезжающего мотоцикла шарахнет по воде и вырвет из темноты и тумана чью-нибудь спину.
Большое, пустое, заброшенное футбольное поле, на котором только два худых, гибких, пластичных мальчишки. Мяча нет, и один стоит в воротах, а другой, валяя дурака, крича и комментируя, забивает в ворота старую резиновую боту. Он бьет, а вратарь падает красиво и пластично, но бота влетает в ворота и бьется в сетке.
Говорят, была реальная история.
Над кораблем долго кружили американские самолеты, да так низко – видны лица летчиков. Утомительно! Каплей не выдержал, снял ботинок и швырнул им в самолет. Американцы улетели.
А каплей весь поход проходил в одном башмаке.
История старлея-метеоролога. Адмирал обещал наконец отпустить его в положенный отпуск. Но все-таки отпуска не подписал.
В пятницу адмирал, как всегда, вызвал старлея к себе и попросил дать сводку на завтра, так как собрался на рыбалку.
– Солнце, ясно, тихо, +23 °C, – сообщил офицер.
Был ливень, мороз и еще бог знает что.
– Вы же мне обещали хорошую погоду! – в понедельник укорял адмирал старлея.
– Вы мне обещали отпуск, – ответил старлей.
Одноногая певица. Все тот же пионерлагерь. Воспитательница – этакая экзальтированная молодящаяся старая проблядь из Феллини. Сломала на пионерском костре ногу, но не сдалась и на другой день все-таки пела со сцены, раскачивая в такт песне сломанной ногой.
Когда же объявили танцы, пошла танцевать и опять упала. И плакала, и пионеры несли ее на руках, и она и смеялась, и плакала, и всем помавала ручкой, и пела одновременно…
Мильково. Я попал в число участников фестиваля искусств «Город селу» к 50-летию СССР. Несколько автобусов. Транспаранты, плакаты. Приветственные речи, широчайшие улыбки, кинооператоры с местного телевидения, словом – бред собачий. Местные самодеятельные артисты и бригада ансамбля флотилии, в которой был и я.
Приехали. Разместились в ЦК (центральная котельная). Половина артистов уже к этому моменту была «в дупель», и певец выпал из автобуса лицом в уголь. Организовано все чудовищно. В одном из клубов – мест этак на 70 – афиши не было вовсе, а только маленькое объявление, какие висят на подъездах, фонарных столбах, в банях, да где угодно и о чем угодно. Естественно, народу никого. Шесть детей. Суббота!
Завклубом – полная теха. Кругла как луна, и глаза испуганные, голубые, лет ей вроде бы всего 22.
Семь вечера. Осталось уже пять детей, да и то двое чуть не грудных. Тут подкатывает «Волга», в ней секретарь обкома, секретарь горкома и представитель управления культурой – ужасающая еврейка на сухих ногах. Еще кто-то. Входят они, а народу нет.
Я говорю, что пора уже нам уезжать – ждать-то некого, это ясно здесь всем и давно.
Секретарь водит носом, смотрит. Еврейка отзывает майора Машарского в сторону и говорит ему, что секретарь обкома хочет увидеть мое выступление. Ну, этого еще не хватало! Уродоваться ради пяти человек, которым в сущности-то на меня глубоко плевать!..
Я корректно объяснил, что сделать этого не могу. Секретарь меня понял. Тогда еврейка схватила автобус и кинулась на нем по улицам собирать людей… Через час был полный зал! Какие-то перепуганные случайные люди, кто-то из общежития – прямо в тапочках, с куском колбасы за щекой, кто-то с улицы с покупками, «чуть трезвые» мужички с крупной, только что пойманной рыбой в ведре, кто-то с грудным ребенком на руках и так далее. Бред полнейший!.. Я начал выступать.
Выступил. Ну, кино свое дело делает, и все прошло нормально. Следом выходит Машарский и начинает рассказывать про свои песни. Люди сидят в полном изумлении – кто, что?.. – кино какое-то, теперь вышел майор-композитор!..
Тут гаснет свет. Весь. Полная вокруг темнота. Но люди настолько обалдевшие, что продолжают сидеть молча. Машарский же, как и подобает военному, продолжает рассказывать про песни и затем просит выйти на сцену своих ребят.