И финал – объяснение в любви двух этих людей, проживших большую жизнь, и объясняются они страстно, чувственно, искренне, в детской, где спят трое их детей.
Эшелон призывников. Чтобы не растерять их и чтобы за водкой не бегали, начальник эшелона их разул. Эшелон босых людей.
Мишланов в раздумьях:
– Слушай, а если я буду и Горького читать, и Достоевского?
– Одновременно?
– Нет, по очереди.
– Можно.
– А я не ох…ею?
В бане. Голый, нескладный русский человек, длинный и с выпирающими бедрами. На веревочке, обмотанной вокруг талии, – связка ключей.
«Нас с вами постигла обоюдная русская судьба, Аркадий Макарович: вы не знаете, что делать, и я не знаю, что делать. Выскочи русский человек чуть-чуть из казенной, узаконенной для него обычаем колеи – и он сейчас же не знает, что делать. В колее все ясно: доход, чин, положение в свете, экипаж, визиты, служба, жена – а чуть что и – «что я такое?». Лист, гонимый ветром. Я не знаю, что делать!»
Ф. М. Достоевский. «Подросток»
Картина, содержание которой заключается в рассказе о жизни города, на который уже сброшена атомная бомба. Она летит. Уже никто остановить ее не может. Тут стоп-кадр. Бомба замирает в кадре. И начинается история об этом городе и его жителях.
Военный корабль Камчатской флотилии Тихоокеанского флота. 70-е гг.
Молодые, старые, их отношения, конфликты, надежды, стремления, любовь… то есть все то, что не имеет уже никакого смысла, когда летит бомба.
Кончается тем, что бомба продолжает лететь.
Далее следует несколько глав, которые имеют своей целью восполнить отсутствие дневниковых записей в последние месяцы моей службы на Камчатке и естественным образом исчерпать «армейский период» моей биографии, по крайней мере в рамках этой книги.
Третья причина прервать киносеанс
На мой взгляд, мне удалось совершенно слиться с моими товарищами по службе. То есть там не было ни писательского сына, ни московского артиста, ни молодого режиссера, начинающего свой первый большой фильм, и так далее. Я был сначала просто матросом, потом старшим матросом, потом старшиной второй статьи, а потом и первой. (Вообще, закончил я свою службу главстаршиной, хотя настаивать на этом не вполне корректно, потому что «по гамбургскому счету» закончил я срочную службу старшиной первой статьи, а главстаршину мне присвоил командующий Балтийским флотом уже много лет спустя, так что звание это… оно хоть и почетно, но абсолютно незаслуженно, по той именно причине, что всего лишь «почетно». А главстаршина – это столь уважаемый ранг, что облеченный им моряк может решать на корабле вопросы оперативнее, а зачастую и справедливее, чем сам командир корабля. Это то, что называется «слуга царю, отец солдатам».)
Но мы отвлеклись. Как известно, в армии есть две причины, по которым можно прервать киносеанс: боевая тревога и привоз свежего хлеба. Если случается то или иное происшествие, киносеанс прерывается на то время, пока не будет отменена тревога либо разгружен хлеб.
Так вот, я уходил из своего экипажа на дембель как раз во время киносеанса, и не просто киносеанса, а ребята смотрели «Бриллиантовую руку», которую прервать было бы просто преступлением. Но, когда я уже был готов отправиться в аэропорт и находился практически «одной ногой» за КПП, кто-то из мичманов задержал меня и попросил подождать. Времени у меня еще немного было…
И вот буквально через несколько минут меня окружили мои сослуживцы, которые специально, чтобы со мной попрощаться, прервали киносеанс! На моей памяти это был единственный раз, когда показ фильма прервали не по одной из двух причин, о которых я говорил. Это было невероятно трогательно и так по-товарищески, что запомнилось мне на всю жизнь. И, думаю, это было главным моим достижением в армии – выше и важнее всех знаков отличия и воинских званий. Потому что именно эти отношения симулировать невозможно: они либо есть, либо их нет.
Служба на Камчатке была и до сих пор остается одним из самых счастливых времен моей жизни.
Знаете, многие будут смеяться или пожимать плечами, но в ответственной несвободе есть тоже особая прелесть. В армии я научился терпению, научился доходить до конца во всем, что начинаю.
Да и масштаб своей страны, я убежден, нужно ощущать физиологически, а не только водя пальцем по карте или глядя в маленький иллюминатор самолета.
Армия, прежде всего, меня научила тому, что в любой ситуации нельзя опускать руки. К примеру, я люблю комфорт. Но, отслужив свое на Тихоокеанском флоте, точно знаю, если прижмет – могу спать сидя, стоя, могу есть любую гадость, могу вообще не есть. Жизнь надо принимать как данность, тогда будет легче…
Армия меня научила тому, что в любой ситуации нельзя опускать руки. Я всегда считал, что любой мужчина, который хочет продолжать жить в нашей стране, должен пройти армию.
После двух высших образований я отслужил сколько положено на флоте, на Тихом океане. В свое время циркулировали различные слухи о том, что отец как-то в этом участвовал. Все это неправда (он даже понятия не имел, куда я отправлен служить – до тех пор, пока мне не разрешили писать письма из учебки).
Правда же в том, что когда-то отец сказал мне, а еще раньше ему – его отец: «Михалковы на службу не напрашиваются, от службы не отказываются». Это очень точно. Фактически это присяга. Ты должен всю жизнь соответствовать этому нравственному знаку… И через много лет, действительно, именно я «помог» своему сыну Степану оказаться на Дальнем Востоке в морских погранцах на три года.
Старшина 1-й статьи Никита Михалков. 1973 год
Я всегда считал, что любой мужчина, который хочет продолжать жить в нашей стране, должен пройти армию. Речь здесь даже не о том, что его должны там воспитать, дисциплинировать, – просто дело в том, что армия всегда была для России не столько средством нападения и защиты, сколько образом жизни. И недаром малолетние великие князья ходили в мундирчиках тех или иных полков, а потом, повзрослев, становились их покровителями.
Мне удалось совершенно слиться с моими товарищами по службе, там не было ни писательского сына, ни московского артиста, ни молодого режиссера, начинающего свой первый большой фильм.
Для меня возможность прикоснуться к этому – во многом вещь символическая, метафизическая…
Полет второй и заключительный
Моя служба была словно обрамлена двумя рисковыми, практически сюрреалистическими авиаполетами, о первом из которых, то есть о рейсе из Москвы в Елизово, я уже рассказал. Удивительно, но оба перелета представляли в общем схожие истории, только с разнокалиберными участниками. И теперь – черед второй истории.
Я летел в Москву по обычному, самому дешевому билету, который полагался матросам срочной службы. Но начальник аэропорта Елизово, с которым мы давно были знакомы, так как во время экспедиции я не раз оказывались в елизовском аэропорту, узнал, что я улетаю, и решил сделать мне подарок. Вручил мне билет первого класса. Точнее, купон с номером места в первом классе, который располагался тогда в хвосте самолета «Ил-18», подальше от шумящих винтов. Была у меня с собой фляжечка со спиртом, и я уже предвкушал, как славно в первом классе проведу эту «хренову тучу» часов с теми же посадками.
И вот, кажется, пора бы уже отгонять трап, но тут – шум, уверенные, хорошо поставленные голоса, и в первый класс мой вваливается человек семь высших морских офицеров во главе с контр-адмиралом! Ординарцы с туго набитыми портфелями, из которых доносится такой знакомый глухой перезвон бутылочного стекла. Затарились качественно, на длинный полет.
Часть оказалась провожающими. Контр-адмирал с небольшой свитой летит в Москву по казенной надобности – ситуация предельно ясная. Для меня. Но они с легким изумлением обнаружили рядом с собой в первом классе матроса срочной службы. Хотя и старшину первой статьи. Ну, видно, как-то объяснили это для себя – мало ли, может, со спецзаданием летит, кто его знает? Но продолжали настороженно коситься. Думаю: ну все, трендец! Какая уж там выпивка, какой покой… Может, мне обратно попроситься пересесть или просто подальше отсесть на свободное место? Пока я напряженно размышлял, мы взлетели.
По уставу, находясь в общественном месте, при появлении старшего по званию ты не обязан отдавать честь (то есть вскакивать, вытягиваться в струнку, козырять и гаркать «Здравия желаю!»), если это не твой непосредственный начальник. Поэтому я контр-адмиралу только кивнул – мол, «здрасте, товарищ контр-адмирал». Тот удивленно вскинул брови: «А, матрос, привет. В Москву?» – «Так точно, – говорю, – в Москву». Что ж, полетели…
Проходит какое-то время – за столиком у адмирала там какие-то бумаги, то да се, обсуждение, подписи, пятое-десятое, но в воздухе уже витает предвкушение встрехи с Бахусом, и адмирал дает своим команду: давай, мол, накрывай. Тут и стюардесса подбегает, предлагает сервис. Но у них свои закуски были – там и рыбка-кижуч, и икорка, да все было, в общем.
Я сижу в углу, смотрю в иллюминатор. Они начинают разливать, и адмирал меня спрашивает:
– Старшина, будешь?
Я говорю:
– Нет, спасибо, товарищ адмирал.
Думаю, не хватало еще мне загудеть с ними.
Выпили они по чарке. Потом по второй и по третьей… И адмирал снова мне:
– Ну ладно, старшина! Ты чего, правда не пьешь, что ли?
– Почему? Выпиваю, ну…
– Ну так что ты? Не выпьешь?
Я тихо говорю:
– Товарищ адмирал, если это приказ…
– Приказ!
Ну и пошло. Они сесть поближе меня пригласили… «Что ты? Кто ты?» Я о себе рассказал. «О! Артист?!.. Режиссер?» И покатилось – ля-ля тополя!.. Первое же приземление – адмирал в кусках.