За суетой жизни тянется, как неминуемое следствие, суета в творчестве.
Плоскостопие танцующей манекенщицы.
Литератор женщине: «Мне легче написать две страницы, чем удовлетворить твои животные инстинкты».
«Я прочла всего Золя, всего Мопассана, но такого не подозревала!» (после пистона)
Как же трудно вырваться из рабства собственных окаменевших представлений о мире! И как из-за этого трудно людям договариваться».
– А сколько тебе было лет, когда ты перестала быть девушкой?
– Пятнадцать.
– А тебе доставило это радость?
Пауза.
– Нет.
– Ты его любила?
– Нет. Просто я знала, еще до этого, что это… радость. А потом…
И заплакала.
Боже праведный! Что же это за несчастные люди – средние инженеры, представления не имеющие об истинном своем положении. Лишены всякой информации, кругозора, свободы мысли и чувства. Мучающиеся поиском ответов на глобальные вопросы, а ответов этих им взять негде, не у кого. Питаются слухами, сами их выдумывают и долго ими живут. (Все это так и просвечивало сквозь наивный и плоский капустник «Южмаша».)
Совершенно опустошенные интеллигенты-технари. Пьют, вслух читают Пушкина. При этом забывают и путают слова. Чуть что – сразу же втягивают Александра Сергеевича в разговор.
При этом опустошение, тоска, а в общем-то, и бездуховность ужасные.
– Там он у себя мужчина, грузин! А тут никто.
Вязаная фата! Вообще вязаное подвенечное платье.
Сельский махон, который в большом городе находился по музеям и выставкам, а потом своим односельчанам рассказывает (и показывает!) подробно, что изображено на картине или в скульптуре.
В ресторане человек заказал оркестру куплет из гимна Советского Союза. Встал в середине зала и спокойно, громко пропел весь куплет «старого гимна».
«Нас вырастил Сталин…» и так далее. Потом с достоинством ушел из ресторана.
Красивая пепельница в женских руках с длинными ухоженными ногтями.
«Главное, чтобы глаза не были больше, чем рот».
Толстая унылая женщина в пальто на свадьбе. Уселась, смотрит на танцующих.
Как ни странно, у нас в кино выработался штамп одежды, неведомо откуда взявшийся, так как в магазине такого купить невозможно.
«…Ему даже было выгодно находиться в состоянии напряжения, так как это напряжение, сохраняя дистанцию между ними, помогало ему поддерживать в себе то чувство неприязни, при котором ему было легче постоянно чувствовать себя правым».
Это постепенно разъедающее чувство незаслуженной неоцененности. Оно всегда находит объяснение и оправдание всем поступкам, которые рождены этим чувством, хотя признаться себе в этом человек не может. Он ищет и находит все причины вне себя, вне своих комплексов.
Чувство это разъедает, тихо и страшно. Ужас в том, что человек не имеет сил видеть в себе свои комплексы. Это, в конечном счете, касается всего – и женщин, и работы, и каких-то ничтожных умений или неумений. Если такой человек выпивает, все это начинает лезть наружу, хочется быть выше ростом, уметь петь и танцевать, занимать собою все пространство. Есть в этом что-то болезненное, отчаянное и одинокое… Но человек начинает любить в себе это прямое состояние, потому что комплекс требует удовлетворения, а удовлетворение приходит с алкоголем.
Приходит снисходительность, смелость, ощущение, что все возможно и все безнаказанно.
Совершенно опустошенные интеллигенты-технари. Пьют, вслух читают Пушкина. При этом опустошение, тоска, а в общем-то, и бездуховность ужасные.
Лежат в постели. Он говорит:
– Кажется, чайник на плите остался.
– Как?
– По-моему.
Она долго молчит, ждет, пока он сообразит встать, посмотреть. А он лежит, не шевелится. Долгая пауза. Наконец она не выдерживает, встает, направляется к двери.
Он тут же:
– Кстати, на обратном пути захвати, пожалуйста, с кухни бутылочку воды, она на столе стоит.
То, что есть в к/картине «Природа», – болезненная тяга пожилого человека к молодому телу. (Это необходимо в «Дачу» как симптом.)
В крытом кузове грузовика ночью едут двое. Рядом с ними какие-то вещи. Все довольно мирно и подробно. Осень, пар изо рта.
Машину начинает догонять другой грузовик. Где-то, может быть, на перекрестке, первая машина останавливается. За ней притормаживает и вторая. Ее фары освещают сидящих в кузове.
Долгая пауза. Потом, неизвестно откуда, тех в кузове ужасно расстреливают в свете фар.
Подробно снимать охоту. Скачем за зайцем (или еще за кем-то). Потом после долгого нагнетания – сама охота, то есть тот самый момент, ради которого день ходили.
Замечательнейшее по фактурам время – осень с первой порошей, черной водой и морозцем, тронувшим кромкой льда воду у берега.
Для беззащитного человека жизнь страшна и жестока. Зависть, бессмысленная злоба, ханжество, комплексы неполноценности… – все это правит миром, и швырнет порою человека так, что ему и предугадать невозможно. Человек, попавший в эти волны, обычно и представить не может, как действуют пружины, которые им крутят.
Впрочем, как правило, объяснение всех этих коллизий просто и даже весьма примитивно в их импульсах. Результат же бывает чудовищен.
Как важно не усыпляться, не успокаивать свое существо в момент относительного благополучия. Налетевший шквал может взломать, уничтожить ту основу, на которой человек держится.
Не усыпляться аплодисментами и быть самим собой!
История советской проститутки, но в обратном порядке – из дня сегодняшнего в ее детство. (Нужна документальная основа!)
Застолье. Рядом – дети. Девочка приносит и показывает всем гостям игрушку, просит ее починить. Кто-то берется за это… Подробно снимать, как эту игрушку чинят, а параллельно происходят события, меняющие суть происходящего и проявляющие истинные связи в отношениях между людьми.
Пьеса в три акта. В первом садятся за стол. Пьют. Второй акт – новая стадия пьянства. Третий – последняя. И на каждой стадии происходят повороты в характерах, в отношениях между людьми, а как следствие – в сюжете. (Всплывает что-то старое, запретное, то, что должно быть давно забыто и движет всю историю вперед.)
Пронзительная история про «золотой диск» с пением птиц, шумом ветра, голосами людей, рокотом прибоя, заброшенный на самую границу Солнечной системы.
Астронавт с этим диском. Человек, добровольно улетевший с запасом продуктов на 30 лет.
Выясняется, что улетел навсегда. И как он, выходя на связь с Землей, общается с землянами в первые дни и месяцы, и как – потом.
По снежной полевой тропинке идет человек, к нему пристает молоденькая охотничья собака. Человек в шляпе и в пальто, вообще – вида не раз…айского. Руки в карманах пальто.
Семья академика. Два сына: одному сорок, второму тридцать два. Старший женат на женщине, которой тоже 32. Младший женат на «девушке», которая на 17 лет его старше. Она – диктор телевидения, и у нее две дочери от первого брака: старшей – 30 лет, младшей – 22 года.
Сам же академик тоже принимает решение жениться. Его невесте всего 45. У нее – сын лет двадцати.
Как ушло бесследно это чувство счастья настоящего в счастье предвкушения будущего? Чем постепенно заглушились внутри эти замечательные струны детства?
И вот все вместе эти люди живут на академической даче.
Удивительно-запутанная может быть история!
Пронзительнейшее ощущение из детства. Когда только что проснулся летом. За окошком солнце раннее, птицы поют и впереди длинный-длинный день, полный необыкновенных радостей: и купание, и велосипед, и ребята, и футбол вечером, и невыразимая свобода…
Как ушло бесследно это чувство счастья настоящего в счастье предвкушения будущего? Чем постепенно заглушились внутри эти замечательные струны детства? Куда это все ушло? Кому досталось? Что внутри сохранилось еще? И сохранилось ли?
История про человека, который «всегда говорит правду», – про его гнусность, и про позерство, и про итоговую ложь!
Замечательно, если окажется, что ему вообще изначально не верили. Просто слушали и думали, что он оригинал.
Покадрово снимать, как начинают оттаивать окна у заснеженной машины.
Как важно не усыпляться, не успокаивать свое существо в момент относительного благополучия.
Для «Дачи».
Две старушки только что закончили стегать одеяло. Потом одна ложится на кровать, начинает его «примерять». Потом ложится и вторая… Сами не заметили, как в разговоре переехали на воспоминания, чувственные, трогательные.
(Воплощено в «Утомленных солнцем» (1995). – Современный комментарий автора.)
Чем длиннее статичный общий план, тем большим ударом должна быть врезка.
Если в одном кадре совмещены более общий план и менее, но тоже общий, фокус должен быть на том, что ближе. Иначе сильно раздражает.