С подругой в пивной. Стоят с кружками. Рядом – безногий, но красивый на лицо мужик в кресле-каталке. Поспорила с подругой, подошла к нему и поцеловала взасос.
Потом долго бежала от него по улице, с кружкой в руке, а он гнался за ней в этом кресле.
В снах часто видела Брежнева. Прикармливала его котлетами и арбузом. А он ел и отдавал распоряжения Громыко. Она же в мини посиживала на подлокотнике кресла, в котором генеральный секретарь восседал то в пижаме, то в длинных трусах и кушал из ее рук всякую вкуснятину.
Немалую часть жизни в детстве провела под одеялом. Что-то все время придумывала, но для пущего страха – обязательно под одеялом.
Соседка-армянка – проститутка огненно-рыжая, крашеная. Собирала солдатиков. Девочкой ее обожала и вечером всегда ждала, когда можно будет попасть в ее комнату. Там была куча чудесных пластинок. Веселые солдатики.
Кстати, всегда выносило. Никто не приставал.
В детстве, еще совсем маленькой, украла рубль, купила конфет. Уличили. Отчим избил. На всю жизнь ужас от этого.
В институте обвинили, что украла у однокурсницы рубль. Плакала, оправдывалась, Богом клялась. Решили устроить собрание. Мастер предлагал его не устраивать. Сама настояла. Какие-то девочки на этом собрании сообщили, что ее «подозреваемый рубль» пах так же, как пахло в сумочке и карманах у потерпевшей. Она продолжала апеллировать к имени Божьему. Тут какой-то мальчик вдруг спросил, что она ела в буфете? Она стала путаться. Назвала один сок другим… В итоге – унижение и кошмар. Стоимостью в один рубль.
Отправилась в Никольскую церковь. Подошла к священнику. А он спросил у нее документы.
В отчаянии стояла у ворот собора, старушки на службу шли. Дождь, Ленинград. И полное отчаяние.
Лариса Гузеева и Никита Михалков в фильме «Жестокий романс» (1984)
В холле гостиницы «Волга» видел девушку и парня. Самые обыкновенные. Но подумалось: а как у них все происходит друг с другом? И с миром вокруг?.. Как в них проникнуть? Как их ощутить?
Скандал с сыном. Отец дал ему подзатыльник или пощечину. Сын непроизвольно дал ему сдачи.
Отец начал истово крестить сына и плакать:
– Господь тебя прости! Прости тебя Господь!
Потрясение сына.
– Дорогая, печень хочешь?
Муж долго держит перед женой миску с печенью трески. Жена долго смотрит на миску. Потом отворачивается и продолжает разговор с подругой.
Понимаю, почему Рязанову необходимо все время смотреть телевизор. Он определяет правду происходящего не по тому, что происходит на площадке живьем, а по тому, насколько это возможно в ограниченном рамками кадра мире, то есть заведомо уже условном и лживом.
Вот отчего ему не важно, насколько серьезно и правдиво то, что происходит на площадке. Заведомое занижение критериев. Заведомая надежда на всеядность зрителя (может быть, и подсознательная).
Женщина хочет зарезать спящего мужчину. Он спит, она стоит над ним с ножом. Неожиданно он просыпается, садится. Смотрит на нее, на нож.
Она смотрит на него. Он встает, голый, в трусах, идет в другую комнату. Она идет тихо следом, замахивается ножом ему в спину, бьет, но удара мы не видим – он уже за дверью. Долгая пауза.
Мужчина разминает руку, женщина сидит в кресле, из ее носа течет кровь. Нож на столе.
Понимаю, почему дорога всегда была так нужна художнику. Чехов отправился на Сахалин лечить душу… Оторваться от привычного, дальше которого перестаешь видеть.
Два костромских художника-реставратора с детишками пошли в баню, с большого похмелья. У одного в руках – огромная авоська. Выяснилось, что это он взял с собой в баню гармонь. На полатях сидят в парилке мужики, а им на гармошке играют. Потом гармонист пропал, выяснилось, что играл в предбаннике, а мужики плясали. Бабы через стенку услышали. Дождались, когда гармонист выходил, стали его уговаривать зайти к ним поиграть. Он отнекивался, а они его уже раздевать начали. Привели в подштанниках к себе, завязали глаза полотенцем и давай плясать, а тот играет, наяривает! (И маленький его сыночек рядом.)
Режиссер Эльдар Рязанов, Лариса Гузеева и Никита Михалков отсматривают снятый материал на съемочной площадке «Жестокого романса»
1. Охота. Осень. Лошади, собаки, леса. Волна чувства. До слез.
2. «Русский остров» в Тегеране. Посольство. Цыганенок. Казаки. Песни, службы, родные обычаи среди минаретов и мулл.
Записные книжки 1989–1991 гг.
Какой-то официальный прием какой-то делегации у какого-то Премьера.
Долго и подробно видим подготовку: охрана, автобус, рации, переходы, лестницы, коридоры, стая журналистов, протокол, рассаживание по именным местам, торжественная тишина ожидания… «Идет!» Суета охраны. Опять проходы, все готовятся к встрече, все чопорно и торжественно… Кончается ужасным и стремительным скандалом, с пощечиной кому-то наотмашь.
Подробно снимать аэропорт. Спящие…
Красивая надменная малазийка в белом пальто, из-под которого видны красные рейтузы и черные туфли на босу ногу.
Пожилой человек, тянущий со страшным грохотом по шашечному полу свой чемодан за ремешок. Человек нервничает, видимо, опаздывает, потому то бежит, то приостанавливается (звуковая доминанта катящегося чемодана).
Очень крупная американка или, скорее всего, немка, одетая, что называется, «в цвет» (все этакое коричневато-бежевое) и с великим носом.
Сильно нервничающая девушка маленького роста и с тяжелой сумкой. (Не помог.)
Замечательный эпизод для истории: «Россияне – там…»
Отец коммерсанта Романа Полевского гостил у него в Западном Берлине. Утром Роман сидит внизу с клиентом – ведет переговоры. Роман строг и внушителен, клиент суетится, хочет понравиться.
В это время сверху спускается папаша – босой и в семейных трусах. Клиент очумело глядит на него. Папаша ласково улыбается, делает успокаивающий знак рукой:
– Ничего-ничего. Я вам не помешаю… – и прошлепал на кухню.
Роман теряет всю осанку, весь напор, что-то начинает суетливо говорить клиенту о его делах. Тут же решает в его пользу все вопросы, даже денег не берет с него.
Потом может быть хороший разговор с отцом на кухне.
Я побежал перед Таней по коридору гостиницы и захлопнул дверь. Она же, оказывается, даже не помнила номера комнаты. Стала хохотать и метаться, о чем-то упрашивая несколько закрытых дверей. (Видел все это через «глазок».)
Светлана Аллилуева говорила, что вернулась в Россию, посмотрев нашего «Обломова», но вскоре уехала опять. Почему? Да потому что Обломова я тоже снимал не про ту страну, в которую она вернулась.
Режиму не нужен Обломов, ему нужны Павлики Морозовы и Корчагины…
Хорошего мне сказать об этом режиме нечего, а о плохом говорить не хочется. Совсем.
Панорама по окнам небоскреба, может быть, снимать с вертолета до 35-го этажа, где выезжаем на сидящего за столом человека. Человек сидит на среднем или крупном плане, и дальше пошло действие.
Снимая про «Фиат» («Fiat»), нужно забыть о «Фиате»! Нужно снимать для них, но свое! И только свое!
История в шикарном автобусе, набитом всякими «примочками»: Air/con., бар, стереофоника, бархатные кресла и так далее.
Никита и Татьяна Михалковы
С этим автобусом в дороге начинаются всякие приключения. В результате он постепенно теряет свой шикарный вид и становится для пассажиров просто повседневной необходимостью, домом с битыми стеклами, пыльным, замызганным, но живым и настоящим.
Все пропало, все просрано, раскрыта ужасная ложь! Последние под звуки утренней гимнастики уходят «туда» – за шлагбаум. Остались старорежимники, идеалисты, «хозяева» (все это придумавшие) и дураки.
Пауза. Поднимается ветер. Он тоже в «ту» сторону. Ветер тащит бумажки, обрывки, тряпки и вообще всякий сор. И вот эти оставшиеся начинают от ужаса и безысходности собирать этот сор под видом «демократического кинематографа»! Собирают мусор и шелуху! Хоть и грязно, плохо, да свое. И не дай бог, кто тронет!
Они (японцы) уважают не только иностранцев, как мы, искренне считающие, что сервис иностранцу действительно нужен, а наш и так скушает. Нет, в японцах есть и это, правда, с несколько иным посылом – «мы после покушаем, кушайте вы!», но обращаться так с ними извне никто не смеет.
Мы же перед иностранцами приниженно заискиваем, а потом сами у них и крадем! Ибо если не украдешь, то иначе уже никак и не получишь, хотя бы тебе и полагалось!..
Вообще-то отношение к закону у нас и раньше было достаточно вольное в Отечестве. Закон трактовался совершенно самодеятельно, и никакими увещеваниями заставить следовать его «букве» было невозможно. И тогда все решали личные отношения.
Это важно вообще для понимания России.
Господин в самолете, салоне первого класса, – в разных носках. То есть по цвету они примерно одинаковые, но от разных пар. Видимо, одевался, торопился, а уже осень, в гостинице темновато, потому и ошибся.