– Я писательница. Массу рассказов написала и роман. Я и музыку пишу. Бондарчука не люблю, а Чухрай, он украинец?
– Нет, еврей.
– Да что вы говорите! Прелестный человек!
Понимаю, что во время передачи будет полный кошмар. Так и было. Вся передача была посвящена ее тонкому устройству. То она ничего не слышит, то меня ей не видно, то оттуда дует… «А можно капельку водочки?..»
Май. Пляж. Италия. На пляже одновременно – и голые дети, и люди в пальто. (Чудесное соединение весны.)
Повар из ресторана – на пляже, выбежал на минутку. И у него весна.
Шезлонги еще не покрашены… Ощущение замечательной жадности к теплу, к солнцу.
Когда юнкер Толстой (главный герой в «Цирюльнике») в первый раз испытывает с Джейн оргазм, помутневшим глазом смотрит в сторону… медленная крупная панорама по ночному столику с выходом на фотографию матери. Взгляд Джейн в другую сторону… ПНР с выходом на фото отца на стене.
Начал снимать рубашку, сел и заплакал. Так и не выпростал рук из рукавов, а голову из ворота.
Мы были язычниками, потом на 1000 лет стали христианами, а с 1917 года нас вновь превращали в язычников: вот тебе красная тряпка и лист бумаги, на котором что-то единственно верное начертано и стоит чья-то подпись – кого-то того, кого потом посадили за взятки; или портрет чей-то таскай на палке и кричи при этом то-то! – правда, потом того, кого ты таскал, расстреляют. И так далее.
Только вот те, кто из народа язычников делал, они-то сами не за тряпки и грамоты работали.
Они твердили о бескорыстии, энтузиазме, клеймили хапуг и мещан. Сами же коллекционировали зажигалки, к примеру, золотые, драгоценности, картины, многое другое.
Поразительный цинизм все это и обман.
Монотонное журчание водички за окном, текущей с крыши в переполненное блюдечко, забытое в саду. Серенькое и прохладное майское утречко на даче. Щебет птиц, запах сирени.
Запотевшее зеркало в ванной. Он и она отпотевают его горячим воздухом фена. Появляются лица…
«Кочевники»:
Приемник в юрте. Из него веет «ветер цивилизации»: то Горбачев, то рок, то «Bitls», то сведения о событиях… Герой приостанавливается в своем движении – и слушает, и волнуется, и улыбается…
То есть он стремится к цивилизации, но, подойдя к ней, останавливается.
Может быть, ввести нашего человека? (Гостюхин? мотоцикл сломался? или Леша Петренко).
В степи попытались отнять телевизор – отбились.
Конфликт с продюсером. Мой внезапный аргумент:
– Господин Рицоли! Вы себе когда-нибудь сами носки стирали?
– …
– Так какого хера вы меня учите жизни?..
Короткометражка или эпизод в большой картине.
Шофер везет к своему боссу кого-то и, будучи обозленным на босса, несет его «по пням и кочкам», выдает всю его подноготную – и что он уже четыре месяца не трахается, и что жрет из холодильника по ночам, и т. д. и т. п.
Потом сама встреча героя с боссом: все ужасно важно, солидно и чванливо (может быть, в середине всего этого гость представляет себе то, что рассказывал шофер).
Затем путь обратно и… продолжение рассказа шофера.
А может, иначе: шофер везет гостя и нахваливает хозяина, как только может. Потом встреча с хозяином, в течение которой тот за что-то «влепил» шоферу. А затем уже, на обратном пути, шофер поносит хозяина на чем свет стоит, раскладывая всю его жизнь «по нотам».
Нашла в пиджаке мужа «condom». Он приходит – и они летают с криками по комнате. Дивный скандал среди «мыльных пузырей».
– Господин Рицоли! Вы себе когда-нибудь сами носки стирали?
– …
– Так какого хера вы меня учите жизни?..
День. Лето. Дождь. Они почти голые. Она зашивает ему брюки. Шутя рассказывает, как ездила в Ялту с подружкой. Как брала с собой презервативы, но попала под дождь, и они в сумочке промокли. «Годятся ли теперь?»
Такой мерный, тихий разговор под шум дождя.
Он, мучаясь, расспрашивает о подробностях с болезненной улыбкой на лице. Она совершенно бесхитростно все рассказывает. Этакая «исповедь путанки».
Рахманинов, 3-й концерт или вариации на темы Паганини в контрапункте к совершенно бытовым событиям на улице. Примерно так: кто-то едет в машине, а перед ним идет троллейбус, у заднего окошка которого стоят девушки. Подробно и последовательно снимать эти отношения между «машиной» и троллейбусом.
Начал было обгонять – одна принялась в шутку плакать. Опять притормозил и едет следом…
«Судьба загадочна. Слава недостоверна».
«Жизнь невыносима без труда».
«Литературные среды» у гинеколога Сергея Г., где писатели сидят, читают и спорят вокруг гинекологического кресла («эшафота»).
За обедом: сначала высмаркивается, потом быстро ест. Никто ничего не понимает, но ни о чем не спрашивают. Потом он сам объясняет:
– Я, знаете, поесть люблю… А у меня насморк, простудился. Сначала высморкаюсь, а потом быстро ем, чтобы вкус чувствовать!..
Русская баня в N.-Y.
Человек в парилке, все время чистящий зубы без пасты.
Старый раввин, видимо, откуда-то из России.
Старики в молчании, застывшие над шайками, в которых они парят ноги.
Почему-то много глухонемых.
Сумасшедший венгр (это выяснилось потом) агрессивно кричит что-то в «джакузи», потом в бассейне поет «Интернационал», потом – почему-то голый – сделал на кафельном полу три кульбита. У него изуродован локоть – как выяснилось, сидел в немецком концлагере.
Грязно все и ужасно похоже на Россию, то есть на Совок. Что-то невытравливаемое есть во всей нашей жизни. И именно совковое, не русское, а совково-отвратительное.
После смерти мамы я ощутил ужасную пустоту, словно вместе с ее уходом безвозвратно ушел целый замечательный, естественный русский мир – с бытом, деланием, хозяйством, чаепитием на террасе, листьями салата, белыми чашками, запахом кофе, разговорами…
Удивительно: в прошлом веке то, что принимала Россия, потом принимал и весь мир – Достоевский, Толстой, Чехов, Чайковский, Рахманинов… Теперь же сама Россия с жалкой жадностью глядит на Америку, культура которой рядом и на версту не может находиться.
Яркое солнце, бассейн. Папа купает больного мальчика. На кромке бассейна – коляска мальчика. Он болен, но не безобразен. Потом папа со слугой переносят мальчика в кресло.
Сидит на солнце, смотрит по сторонам, иногда что-то пытается сказать.
Я прыгаю в бассейн и плаваю туда и обратно. Мальчик провожает меня глазами. Потом рядом с ним садится отец, начинает стричь ему ногти.
Медленно садится за дом солнце – медленно уходит из двора. Вот уже половина безвольного больного мальчика в тени… Я плаваю, он смотрит. Отец стрижет ему ногти…
Странно, но я никогда не слышал сочетания слов «американская культура» в положительном смысле слова культура.
И тем не менее именно это отсутствие культуры правит миром. Как это странно.
Мне снился чудный сон. Я что-то рассказываю Саше по делу, по профессии. И постепенно, как бы продолжая разговор, начинаю говорить о нас с ним, но совершенно не переходя в прямое по этому поводу общение. И вдруг вижу слезы у него на глазах. И словно прорвало… Он сказал, что ему ужасно одиноко, и я ему сказал, что до сих пор, кроме него, нет никого, с кем я мог бы обо всем поговорить. И что именно в этой возможности общения обо всем и есть радость необходимая.
Почему-то рядом с нами молодая женщина, которая говорит иногда по-армянски. Я спрашиваю Сашу:
– Кто это?
– Это мама.
– Сколько же ей лет?
С другом Александром Адабашьяном
– Она родила меня очень молодой.
И опять мы разговариваем и никак не можем наговориться.
Сколько трогательных и смешных вещей, сколько событий, шуток обтекало каждого из нас, так и не коснувшись друг друга!
Как жаль, как много потеряно! И как хорошо, что опять есть эта радость. Это счастье обретения и покаяния.
Микрофоны, с которыми работают театральные актеры в Америке, по искусственности то же самое, что AIR Condition.
Можно и наоборот: «Эр Кондишен» – то же самое, что и микрофоны у актеров в театре, – странная неестественность.
Необходима натурная простота.
Тема трехлетний, «балдеющий» в наушниках с классикой.
Постоянное ощущение старости испытываю я в Америке.
«И на весах мира слеза и вздох всегда перевесят расчет и алчность…»
«У Бунина слово всегда точно, сдержанно и безошибочно».
«…Религия священной жизни всегда близка И. Бунину».
«Поэзия есть ощущение мира с волшебным оттенком. Потому и мир, создаваемый поэтом, несет оттенок мифизма».
Мережковский о Толстом: «Тайновидец плоти»…
Чехов сказал о Максиме Горьком: «Голос сильный, но противный».