Удивительно: монашество вовсе исключает жизнь, целью которой является достижение чего-то, что можно «потрогать руками» (за исключением, скажем, строительства Храма или Монастыря). Но монашество замечательно именно тем, что оно строит жизнь Духовную. Молитвы и послушание – это и есть строительство.
Смешно. Нам всегда говорили о скромности и аскетизме вождей. Ленин в единственном галстуке, Сталин в кителе, с единственной парой сапог. Говорят, что после смерти Сталина у него не нашли никаких сбережений.
Но что же нужно тому, для кого ничего, кроме неограниченной власти над другими жизнями, не важно? Зачем ему деньги или хороший костюм? Он владеет судьбой любого. И заодно всеми деньгами, домами и костюмами страны. Обыватель же меряет все по своим меркам: «Вот это настоящий вождь! Может иметь 100 костюмов, а у него только один френч». Какой самообман!
Выход из Галла никому не известного человека, что-то орущего толпе, которая молча на него смотрит, абсолютно не понимая – кто это?..
Самое ужасное в работе и рабочих отношениях, да и не только в рабочих, это превышение, нарушение уровня компетенции. Ты можешь быть замечательным вторым режиссером или классным аранжировщиком, но ты не должен забывать, что полировать хорошо – это трудная работа, но все же это не самое делание. Хорошо аранжированная музыка лучше звучит, но это не самая музыка, это ее подача. Потрясающе отреставрированный стул – это искусство, но это исполнение, а не создание. Это воссоздание, это хоть и творчество, но все же вторичное. И беда, когда замечательный реставратор начинает без особых на то прав претендовать на роль мебельщика. Нужно, и очень важно, всем оставаться на местах.
Подъезд сквозь толпу к театру, в котором начинается TV – галла (Италия). Люди липнут к стеклам, колотят руками по крыше, – пытаются понять, кто сидит в глубине машины. Прижатые к стеклам губы и лица.
Замечательно, если в одной из машин едет труп или еще что-то…
Машина медленно катит сквозь ревущую толпу.
«Гнаться» за другими – это естественно; опасно «гнаться» за самим собой.
Громко поют в ресторане немцы (или шведы). Рядом сидит компания русских. Немцы опасливо поглядывают на них. Один из русских успокоительно кивает певунам: «Пойте, ребята, пойте».
Немцы заканчивают ужин, собираются уходить. Русские их дружно останавливают: «Куда?! Не-ет, пойте, ребята! Сидеть! Пойте дальше!»
Опять заметил, как охотно люди сплачиваются, понося что-либо и кого-либо. Как губительно объединение в отрицании и как маняще привлекательно.
В Вашингтонской картинной галерее. Вечером звучит сигнал о том, что галерея закрывается. Полицейские, все в черном и все негры, ужасно похожие друг на друга, ходят по залам, подгоняя посетителей к выходу. Те потихоньку тянутся.
Уже почти при выходе напротив друг друга стоят двое охранников: он и она. Не замечая, что я наблюдаю за ними, он начинает танцевать брейк-данс на мраморном полу, она ему отвечает, максимально растянув в улыбке очень алые, накрашенные губы. За его спиной висит Дюрэр, за ней Рубенс.
Премьер-министр России (Иван Силаев) в личном самолете играет с министрами в подкидного дурака.
Министр иностранных дел России, «Нессельроде» (Андрей Козырев), ходит по самолету в носках и первый снимает пиджак, чтобы примерить халявную куртку. Обожает сырники и анекдоты. Всегда иронично спокоен и совершенно равнодушен ко всему, что его не касается.
Вообще, уровень кабинета невероятный! И, что самое чудовищное, что сами они уже ничего не чувствуют вокруг. Не понимают, насколько весь их вид и поведение ужасны, насколько оторваны все их движения от жизни страны, насколько все они мешают!..
Трогательная комедия. Венеция. Обедневший граф из старинного рода венецианских дожей в своем дворце. Тоска и никаких перспектив. Слуга сообщает, что, кроме двух яиц, на кухне ничего нет. Граф в тоске бродит по комнатам, разглядывая старинные портреты. На одном из них – члены Венецианского Совета времен Венецианского государства. Под ними фамилии, кто есть кто. Что-то забродило в голове графа…
И. С. Силаев, председатель Совета министров РСФСР (1990–1991)
А. В. Козырев, министр иностранных дел России (1990–1996)
Он открывает телефонную книгу, а до того листает сборник документов тех времен, из которого вдруг понимает, что Венецианская республика распущена незаконно, и Наполеон, вывезший ценности из Венеции, за них не заплатил. Кроме того, граф поднимает документы о том, что испанский король еще не расплатился с Тицианом, который 20 лет писал ему письма с просьбой о компенсации. И так далее. Короче, в телефонной книге наш герой находит фамилии потомков тех дожей – тоже теперь достаточно обнищавших духом и «телом». И, собравшись, они начинают кампанию по возвращению Венеции независимости и компенсации наследникам ее правителей утраченного.
В ролях наследников Марчелло Мастроянни, Витторио Гассман, Филипп Нуаре и т. д. пишут письмо Миттерану, испанскому королю и многим другим.
Нужно стараться вникнуть в общую архитектонику фильма: соединение ритмов, масштабов, растущий градиент этого соединения.
Понять изнутри красоту этих соединений. Глубину и объемность. Начиная от крупного плана лица и заканчивая последней мухой или звоном комарика.
Смерть барана: это безобразно и аморально на экране, если это средство, но возможно, если это цель!
Русская лень – тоже часть нашего менталитета. «Зачем торопиться? Еще успеется». А может быть, это просто жизнь при постоянном ощущении покрова Веры, Надежды и Любви?
Это истреблено почти, но в генах еще сохранилось.
В «Тайгу»: стрела, попавшая в медведя и пустившая ростки. Медвежья туша с растущим кустом на спине.
Потом Герой этот куст с наконечником на конце дарит Ей.
Если сцену можно смотреть и без музыки, то музыку можно ставить.
Учиться самоограничению. Часто, дойдя до конца, до итога идеи, принимаю совершенно противоположное решение.
Не торопить результат! Пытаться ощутить это целое, к которому идешь, через все его частицы! Через доскональную конкретику! Это принцип.
Затор. Трафик. Машины. Человеку нужно позвонить. Выйти из машины он не может…
Вдруг оказывается рядом с машиной, в которой есть телефон. Открывает окошко, просит позвонить. Дальше что угодно: они могут так рядом и ехать или что-нибудь совершенно другое, смотря какой разговор по телефону.
Может оказаться, что владелец телефона хорошо знает того, кому звонит герой.
Или владельцу телефона в авто наконец все надоело, он просто оторвал шнур и уехал.
Это может быть любовный разговор, полицейский, с мамой и т. д. Хорошая ситуация с перспективой.
Илья Ефимович Репин просил похоронить себя – сидящим на стуле перед мольбертом! Во как! Слава Богу, финские власти не разрешили.
Сын его, страстный охотник и, мягко говоря, странноватый человек, в день похорон отца ушел на охоту, принес двух зайцев и хотел положить их на гроб, рядом с цветами. Священник не разрешил. Потом и сын, и дочь Репина очень возмущались тупостью священника, не оценившего этого «романтически-поэтического» желания.
Удивительно по́шло все. Да и живопись самого Репина, искавшего, как он говорил, «потаенного граждански-социального смысла во всем».
Дочь его недурно пела, и он сам делал ей эскизы костюмов, в которых она исполняла арии из опер на художественных вечерах в «Пенатах». Затем, по ритуалу, нужно было долго упрашивать самого Илью Ефимовича почитать его воспоминания, от чего он очень долго отказывался, сетуя на скучность этого занятия, а потом соглашался – благо рукопись «случайно» оказывалась рядом.
После чтения воспоминаний Репин долго сидел молча и смотрел вдаль – как бы устремив взор в прошлое. А все гости молча, с благоговением, его созерцали.
Сын Репина, Юрий Ильич, в вечерах участия не принимал, сидел в стороне и набивал патроны. Страсть его к охоте проявилась даже в том, что он и сыновей своих назвал охотничьими именами – Тай и Дий.
В «Пенатах» никто не здоровался за руку, только кивали головами. Общались с гостями еще и табличками, повсюду висевшими: «Садитесь, где и как хотите», «Если вам не хватило стула, принесите из столовой»… На двери в столовую было написано: «Здесь – столовая».
В столовой стоял круглый стол с приподнятой вращающейся серединой с рукоятками, и тоже надпись: «Каждый берет, что хочет».
Вера Ильинична, затянутая в картонные латы, обклеенные серебряной бумагой, пела «Орлеанскую деву», опираясь на копье. Ей было далеко за сорок. Маленькая и полная. Костюм ей готовил Илья Ефимович лично.
Когда Илья Ефимович читал воспоминания о Париже, Вера Ильинична «для фона» пела «Песенку о сидре». Была соответственно случаю одета вакханкой с гроздьями винограда в распущенных волосах.
Илья Ефимович об импрессионистах: «Живопись талантлива, но тупа по содержанию; ни мысли, ни идеи… Он сидит, она сидит, а какие страсти ее волнуют, о чем она думает – неизвестно».
Ужасно трогательно: Андрончик в полном изумлении и растерянности раскланивается перед ликующей публикой со сцены «Opera Bastelle» после поставленной им «Пиковой дамы», целует ручки исполнительницам партий Графини и Лизы, а затем совершенно неожиданно целует руку и исполнителю партии Германа. Тот тоже очумел и не знал, что делать.