«Если уж нам не судьба обняться, пусть хоть они, – он кивнул на пол, – пообнимаются».
Через некоторое время она поменяла пиджаки местами.
«Теперь я сверху…»
Замечательно! Парад кораблей ВМФ. За ним наблюдают зрители. Там может быть и государь молодой, еще кто-то… И наши герои. Запретная любовь. Время от времени они через головы и прически смотрят друг на друга. Умирают от любви и желания. Парад набирает силу. Бьют пушки, летят ракеты…
Они смотрят. Происходит высадка десанта, мины… Умножается «война» – и умножается их страсть. Любовь – через взгляды и через сумасшедшую военную мощь. До оргазма! Страсть, любовь и разрушение – все вместе!
Мокрые тела. Жара. Маленький город. Маленький отель, маленький номер…
ПНР с его Крупного плана. Он смотрит. ПНР по мокрому плечу, руке, локтю, запястью. В его руке ее рука маленькая. ПНР продолжается по ее запястью, локтю, предплечью на ее Крупный план. Она смотрит на него. ПНР дальше по изгибу бедра на контровом свете из окошка. Бедро бликует влагой пота, нога чуть согнута в колене…
Некто позирует в фотоателье. Фотограф поправляет свет, чуть поворачивает голову тому, кого снимает. Щелкает затвор камеры. Время от времени фотограф смотрит на часы. Продолжает снимать. Наконец ставит камеру, в которой закончилась пленка, на стол. Сам идет поправить свет.
Камера на столе мотает пленку автоматически. Посетитель сидит на диване. Фотограф неожиданно бросается бежать. Камера докручивает пленку – и раздается страшный взрыв.
(Начало фильма)
За столом. Он тихо дует. Она незаметно ловит этот ветер. Это игра, в которую они играют везде. И чем более неподходящее место, тем более волнующей становится эта игра.
Какая-то любовная история с японкой или китаянкой. Потом возвращение домой – в Европу или Россию. Тоска…
Когда занимается любовью с женой, натягивает ей кожу у уголков глаз, делая раскосость. Жена не понимает… Потом, отдавая его пиджак в чистку, находит любовное письмо или фотографию восточной женщины.
История со старым сейфом. Хозяин какого-то кафе приобрел по случаю сейф, ключи от которого потеряны. И никто не знает комбинации цифр.
Практически все посетители кафе, каждый в свое время, пытаются его открыть. Хозяин назначает награду. Цена ее быстро растет. С каждым днем нарастает и интерес – что в сейфе? Кто его откроет?
Он подарил часы дочери. И ей подарил. Дочь ей похвасталась в машине. Она же инстинктивно потянула рукав свитера на свои часы.
«Абсолютная нравственность проявляется не как любовь к отечеству, народу и законам, но как абсолютная жизнь в Отечестве и для народа».
Вечеринка. Шестидесятилетние вспоминают молодость. «Лабают» твист и рок-н-ролл. Странно, смешно и печально смотреть.
Любовь вызывает любовь. И это не может быть иначе оттого, что Бог, проснувшись в тебе, тем самым пробуждает Себя и в другом человеке.
«Нет такого дурного дела, за которое был бы наказан только тот, кто его сделал. Мы не можем так уединиться, чтобы то зло, которое есть в нас, не переходило на других людей. Наши дела, и добрые, и злые, как и наши дети: живут и действуют уже не по нашей воле, а сами по себе».
«Бояться Бога хорошо. Но еще лучше любить Его. Лучше же всего воскресить Его в себе».
«Если бы Бог не любил Сам Себя в тебе, ты никогда не мог бы любить ни себя, ни Бога, ни ближнего».
Вера – не столько знание истины, сколько преданность ей.
«На земле жизнь и ложь – синонимы».
«Да, я шут, но только я из тех шутов, которые пляшут под свою дудку, а не под чужую».
Самое страшное, когда злодейство становится повседневностью.
Катали макет памятника Жукову по площади. Примеряли, где ставить.
Ангелиус Силезиус, немецкий христианский мистик, поэт
Любовная сцена в купе… Две вешалки колотятся о стенку в раскачивающемся вагоне.
(Воплощено в «Солнечном ударе», 2014 г. – Современный комментарий автора.)
Рим. Аэропорт. Югославская семья. Видимо, из провинции. Крестьяне.
Мама – толстая, с вечно приоткрытым, полуулыбающимся ртом. В платке с челкой прямых волос, стриженных «под горшок». Платок завязан под подбородком. Сидит враскоряку, сняв туфли.
Дочка – загорелая, с крупными чертами лица, в пиджаке с люрексом. Руки огромные, крестьянские. Укладка волос волнистая, как в сороковые годы. Сама сильная и смешливая. Рядом – два сына или, может быть, это ее младшие братья, ибо она еще совсем не стара.
Один парень – лет 25–27, в кожанке новой, недавно очень обстоятельно подстрижен, в «дудочках», с перстнем и в «ковбойских» остроносых сапогах на каблуках. Второй – видимо, помоложе, но крупнее, в кожаном черном пальто с меховыми гигантскими лацканами, в белых джинсах, тоже «дудочках», с длинными курчавыми волосами.
Они, видимо, ждали рейса. Парни все время куда-то ходили, что-то узнавали и докладывали. Женщины чему-то смеялись…
Что-то замечательно здоровое, веселое и трогательно-наивное было в этом семействе.
Рассказ Ю. Ф. Ярова о том, как сразу после войны в Латвии стояли наши корабли. И к каждому из них были «прикреплены» семьи из определенных домов. Когда какой-то корабль уходил, у латышей было ощущение, что уехала их мама. Потому что с этих кораблей их кормили.
Те же, кто оставался еще на довольствии у находившихся в порту кораблей, никого чужого к себе не пускали.
(Юрий Федорович Яров – в то время (начало 90-х) заместитель председателя Верховного совета РСФСР, затем – заместитель председателя Правительства Российской Федерации. – Современный комментарий автора.)
«Дух в произведении искусства – это его идея. Душа – атмосфера. Все же что видимо и слышимо – его тело!»
Михаил Александрович Чехов
Юрий Федорович Яров маленьким ложился спать голодным, и чтобы не думать о еде, засыпал. Мама приносила ночью картошку и жарила ему со шкварками, а потом будила и, сонного, ночью кормила.
Он же утром ничего не помнил, и маму это ужасно огорчало. Она плакала, потому что хотела сделать сыну приятное, а он даже не мог порадоваться еде, потому что ел во сне.
На рыбном рынке рано утром в Гамбурге. Танцуют похмелившиеся люди, остальные в такт музыке хлопают в ладоши. В толпе, спиной ко мне, стоит женщина в шубе, тоже хлопает. Потрясающей красоты руки… Медленно пытаюсь обойти ее и посмотреть, что за лицо принадлежит этим рукам. Оказалось, ничего особенного!
Три русских му…ка в костюмах и при галстуках пошли смотреть нудистов на пляже. Все повалились вместе с забором.
Пора бы всем понять, что с нами ничего не сделать. Но самим нам что-то с собой нужно делать обязательно.
О русской гордости мы вспоминаем, когда нужно отдавать долги, берем же, совершенно об этом позабыв.
К «Детству»
Школа моисеевцев и фигуристов. Коридоры четвертого этажа. На переменках соревнуются, кто с места, да еще и с одной ноги впрыгнет на подоконник открытого окна! И застынет, держа равновесие!
С нами учился третьеразрядник по боксу Володя Мещерский. Он на три года был старше всех нас, так как оставался уже в третий раз в пятом классе. Несмотря на свои спортивные успехи, он был совершенно плоскостопый, словно с изуродованными ногами, ходил в ортопедической обуви. Обезьянье лицо, будто высушенное, и руки с дикими костяшками на пальцах (видимо, артрит врожденный).
И вот этот Мещерский в своей борьбе за лидерство в классе решил весьма оригинальным способом расставить все точки над «i» и организовал секцию бокса. Причем он отобрал туда одних отличников (то ли чтобы на них отыграться, то ли по иным каким соображениям, более утилитарным). Заодно и меня туда засунул, хотя я отличником не был. Собрал со всех нас по рублю, «на секцию».
В парадном на «черном ходу», как бы на маленьком ринге, всех нас собрал, выдал одному боксерские перчатки и надел перчатки сам. Проводил занятие он так: показывал, как встать, а после въебашивал в лоб. И отличник улетал. Помню, дальше всех летел отличник Слава Соболев. Он грохнулся спиной о батарею и сказал, вставая, что ему на сегодня занятий достаточно. И Володя великодушно отпустил его домой, не забыв забрать его тетрадки, чтоб списать домашнее задание.
Все ждали своей участи, поняв, что никуда уже не деться. Я в этой очереди был последним. Наконец, оставив по рублю, все отличники исчезли с набитыми рылами, и настал мой черед. Я надел с помощью «тренера» перчатки, он небрежно их зашнуровал… Но я левша, и встал невольно в ту позицию, которая для меня естественней и проще. Он этого не понял. И так как до того он бил правшей, то и повел себя по прежнему стереотипу, то есть правая часть его лица оставала