«Совершенство формы есть преимущество падающих эпох…»
«Фантазия бесценна, лишь когда она бесцельна».
По-настоящему скучно только тогда, когда не по кому скучать.
Девушка идет по воинской части мимо плаца, на котором занимаются строевой подготовкой.
Едва она поравнялась со строем солдат, офицер дает команду: «Кру-у-гом!» Весь строй оборачивается. И стоит, не шелохнувшись, «держа равнение» на девушку (для этого даже не нужно особой команды).
Она проходит и опять звучит: «Кру-у-гом!»
Он не любил, когда на него обращали внимание, но когда внимания не обращали – не прощал.
Страшенный ливень. Проливной. Они ругаются на даче. Ничего не слышно (зрителю уж точно). Дождь по крыше заглушает все. Скандал разрастается. Он должен уезжать. Подойти к машине невозможно. Он находит старый зонтик. Прыгая через лужи, кое-как добирается до машины. Она тоже собирается уезжать, но на своей машине. Дождь останавливает ее на крыльце. Пауза.
У него включены дворники. Он открывает окошко, бросает ей зонтик. Тот не долетает, падает в лужу. Проливной дождь. Они смотрят друг на друга… Ливень вдруг начинает его веселить. Он включает скорость, сдает назад – смотрит на ее фигуру на крыльце сквозь дождевые струи. Опять подъезжает, открывает окно и бросает ей маленький букетик, оставленный ею вчера в машине.
Уезжает под ливнем.
Н. М. Карамзин: «Кто был в Москве, знает Россию». Так ли это теперь?
Паша Лебешев звонит в Праге в гостиницу, ищет Журавлева. Его не понимают. Он повторяет имя: «Журавлев!» Потом обращается к присутствующим:
– Ну, кто знает, как по-английски Журавлев?
– Журавлев, он и есть Журавлев.
С Павлом Лебешевым, оператором-постановщиком восьми своих кинокартин
Мне иногда, как воздуха, не хватает общения со страной, с Россией. Ужасно не хочется, чтобы это пошло прозвучало, но не знаю, как точнее объяснить. Просто если я долго не бываю в глубинке, не общаюсь с людьми оттуда, я словно теряю покой, уверенность, ровное дыхание. Телевидение создает вакуум. Оно как бы выкачивает воздух, рождает ощущение, что страна – это одни и те же люди, одни и те же их взгляды, одни и те же «тусовки», один и тот же искусственно навязанный образ жизни. По сути, это преступление. И в конечном счете – удивительно недальновидная политика, потому что она притупляет и без того уже достаточно тупой взгляд на мир нашего правительства.
Это приводит к полному непониманию того, что для возрождения народного самосознания и достоинства важнее сесть в самолет и прилететь на празднование 150-летия гениального художника Василия Сурикова, чем сесть в лимузин и потом весь вечер просидеть на гламурной московской тусовке, посвященной 60-летию «великого комбинатора» Иосифа Кобзона.
В России можно жить либо под Богом, либо под страхом.
Отказавшись от Бога, народ приговорил себя к страху.
«Петр Великий много сделал и ничего не кончил».
«Padrino» («Крестный отец») по-русски.
Очень подробная картина. Видимо, готовится какое-то невероятно «сложнопостановочное» покушение. С детальными подстраховками в разных странах. С учетом всевозможных неожиданностей. С включением самых маловероятных случайностей. Отрабатывается сложнейшая схема.
Все это в обрамлении флешбэков воспоминаний двух героев – того, на кого покушение, и исполнителя. Должно быть чрезвычайно напряженно и независимо. Нужно найти новый язык в рассказе подобных историй. Это роман-боевик, роман-детектив. Важно насытить историю теми фактурами, которые бы не раздражали ни кондовостью, ни лживостью.
Мне приснилось ощущение счастья. Я, видимо, не смогу описать его полностью.
Лето. Я не очень помню, где это. Скорее, Москва, чем дача. Женщина, которую я привлекаю к себе, – в сарафане с тонкой ниточкой бретельки на горячем, обтянутом сухой загорелой кожей плече. Она улыбается. Я держу ее за талию и спрашиваю:
– Ну, а ты сегодня где была?
– На старой работе, – очень просто, с улыбкой отвечает она.
И то, что она говорит, – безусловная и какая-то удивительно приятная правда. Видимо, «старая работа» – это то, что было до меня, и она счастлива, что ее, эту «старую работу», бросила. Она сказала еще что-то, не помню что, но из этого было понятно, что те, кто остался на «старой работе», ей завидуют. То ли завидуют ее «новой работе», то ли тому, что она со мной, то ли и тому, и другому.
Я обнимаю ее, совсем просто, без значения, нюхаю шею под волосами… и вижу улыбающуюся девочку в наискосок залитом солнцем проеме двери.
Я проснулся от удивительного чувства безмятежного счастья, потому что эта женщина, из образа которой я запомнил только ее плечо и улыбку, – моя жена. Счастье заключалось в том, что сочетание с ней было полным, покойным, а власть над ней законной.
И еще важна была улыбка девочки в проеме двери. Это была улыбка, в которой было что-то очень взрослое и лукавое, мол: «Ну-ну, все понятно. Нечего про работу говорить – все видно, о чем вы сейчас думаете и чем займетесь». Что-то простое и волшебное было в этом солнечном видении и еще что-то из тех лет, с пионерскими маршами по радио, сладкими творожными сырками и трясущимся под тобой по корням дачных тропинок велосипедом.
Вся так называемая «мировая история» началось с того, что, перестав бояться Бога, люди начали бояться друг друга. Это главная причина всего, что с нами сейчас происходит.
Приснилась совершенно чеховская ситуация.
Какой-то телецентр в провинции. Ведущий местной популярной программы даже не может представить себе, что все то, что происходит с ним, интересно не каждому. И будто бы я приглашен на передачу этого субчика. На улице идет дождь. Уже в студии, смахивая дождевые капли с волос, я говорю:
– Дождь на улице.
Он отвечает с пафосом:
– Нет, снег.
Я не понимаю. Он наклоняет рыжую потную голову, показывает на затылок.
– Видите?
Я не понимаю. Он тычет пальцем в свой затылок – там видно несколько седых волос.
– Седые, видите?
Я киваю головой.
– А ведь этого в прошлом году не было, помните?
И он с философической усталостью начинает говорить что-то своим, смотрящим ему в рот сотрудникам, работая явно на меня.
«Однажды в России». Это не история про мафию. Это история о том, как, перестав бояться Бога, люди начали бояться друг друга.
Хозяйка готовилась кормить гостей. Должно было прийти 3 человека, а пришло 11. Еды явно не хватит. Сели за стол. Мгновенно все смели… Хозяйка откинулась на спинку стула:
– Ну, я, собственно, наелась… и вам советую.
Все хотят, чтобы было как-то по-другому, но никто толком не знает что по-другому и как это сделать.
Женщина куда-то собирается ехать. Принимает ванну и, обдумывая, что ей еще предстоит сделать (или что взять с собой), загибает пальцы: взять то, взять это, купить то, позвонить тому-то…
Потом, по мере выполнения того, что наметила, она разгибает пальцы. Остался загнутым один, но она так и не выполняет последнее из всего того, что нужно сделать…
В процессе развития истории это что-то становится основой интриги.
Париж. По радио – в утреннем прямом эфире – балдежный диалог со слушателями. Ведущему все время кто-то звонит. Наконец раздается еще один звонок: женщина начинает что-то говорить по-русски (может быть, с небольшим неуклюжим вкраплением французских слов). Никто ничего почти не понимает. Она же явно сообщает что-то очень важное!.. Но вот дозванивается еще кто-то и переводит все то, что она сообщала. Интрига!
Париж. К отцу приезжают две дочери – 12-и и 24-х лет. Две красивые, умные, самостоятельные и обожающие отца. Девочки эти от второго брака. Так случается, что в один вечер в одной компании оказывается и он, и девочки, и его первая жена, от которой у него есть сын (брат этих девочек, с которым они очень дружат).
Ресторан «Будебар». Без всякой задней мысли он общается со своей бывшей женой, девочки же ужасно напряжены, а младшая просто «перевернута». Наконец ревность достигает такого накала, что младшая начинает плакать…
А бывшая жена между тем, видя все и понимая всю ситуацию, постепенно надирается…
«Государство – ограниченная местностью и овеществленная религия»!!!
Федор Иванович Тютчев
Там, где нет достоинства, не может быть и стыда.
По сути «реформаторы» – те же большевики. Они точно так же стали ломать все, что было до них. Они совершенно лишены исторической памяти и корневого, органического ощущения своей связи с теми, кем они должны руководить и для кого они будто бы и затевали эти реформы.
Самое главное, что они пытаются построить страну, общество без Бога. Это и есть самая главная ошибка. Ничего они не чувствуют в своей стране. Боятся ее и надеются что-то сделать, не прикасаясь к тем людям, для которых они как бы должны жить.