Виктория выпрямила плечи и заколола волосы на затылке. Ей не нравилось, что они очень вьются. Зато теперь стали хорошо видны ее длинные серебряные серьги, которые посверкивали в свете ламп.
Она злилась и готова была сбросить с себя одежду и улечься под одеяло. Зачем только она согласилась? Что взбрело ей в голову в тот момент? Но сейчас уже не было выбора. Ладно, но она не станет задерживаться у Оливера долго. Он поймет ее. Ведь сегодня рабочий день.
Подъехав к дому Оливера, Виктория с удивлением заметила, что он гораздо просторнее и роскошнее, чем она представляла: солидное здание викторианской эпохи из красного кирпича с окнами по обе стороны от входа недалеко от Ричмонд-парка. Над крыльцом приветственно горел приятный мягкий свет. Она припарковала свой старый «опель-астра» и постояла около кованых ворот, разглядывая дорожку, выложенную черно-белой плиткой и ведущую к красивой входной двери черного цвета. Декоративные деревья по обеим сторонам дорожки отбрасывали причудливые тени.
Виктория медленно направилась к дому, чувствуя, что у нее сдают нервы. Как же она сглупила, считая, что готова к новым знакомствам! Ей хотелось развернуться, прыгнуть в машину и уехать отсюда. Но потом она вспомнила, что Оливер пригласил ее с единственной целью: познакомиться с его подругой, тоже вдовой, и она не могла подвести его. Виктория дернула ручку старомодного медного звонка, и из-за двери послышались мелодичные переливы.
Оливер открыл дверь, она протянула ему бутылку красного вина и позднее, когда он помогал ей снять пальто, воспользовалась возможностью оглядеться по сторонам. Холл производил такое же грандиозное впечатление, как дом снаружи: широкий и просторный, с лакированным деревянным полом и широкой изогнутой лестницей. Стены холла украшали настоящие произведения искусства: черно-белые гравюры, картины. Один холст особо привлек внимание Виктории. Она даже остановилась, чтобы лучше разглядеть его. Темно-синие маки с фоном из темно-зеленых стеблей. Синий цвет был холодного оттенка и таким насыщенным и бездонным, что казался почти фиолетовым.
– Это Энди Уорхол? – спросила она. – Я люблю его.
Оливер был польщен:
– Я купил ее в Нью-Йорке несколько лет назад. Мне она очень нравится.
– Это оригинал? Я подумала, что копия.
Он покачал головой:
– Это была одна из импульсивных покупок. Знаешь, когда ты что-то видишь и понимаешь, что просто обязан это приобрести.
Виктория задумалась. Она никогда не была одержима вещами, хотя не сомневалась, что с удовольствием покупала бы произведения искусства, будь у нее на это деньги.
– Я с удовольствием повесила бы ее у себя дома. Сидела бы и смотрела на нее часами, а потом еще и еще…
Оливер рассмеялся:
– Сначала она висела у меня в спальне. Мне нравилось просыпаться и засыпать, глядя на нее, но я часто меняю обстановку в доме: переставляю мебель, перевешиваю картины. Наверное, это все из-за моего неугомонного нрава.
Виктория последовала за Оливером в гостиную, где, к своему ужасу, поняла, что пришла первой. Он удалился за бокалами для вина, и это дало ей возможность осмотреться. Обстановка дома напоминала ей о пещере Аладдина. Виктория стояла в большой квадратной комнате с высоким потолком. Французское окно на противоположной стене выходило на сад перед домом и было закрыто старыми деревянными ставнями. Стены выкрашены белой краской, пол – снова натуральное дерево, покрытое лаком. Под ногами раскиданы экзотические половики темных оттенков красного и зеленого, а также золотистых тонов. В чугунном камине потрескивали поленья, и пламя отбрасывало золотистые отблески. По обеим сторонам камина высились встроенные стеллажи. Они достигали потолка и были заставлены рядами книг всевозможных размеров, а между ними – самыми разными вещами: гипсовый бюст, три затейливых емкости из граненого стекла с серебряными крышками и небольшой кусок гладкого, бледного мрамора овальной формы с круглой дырой в середине. Он как будто нетерпеливо ждал, когда же его возьмут в руки и погладят.
Куда бы Виктория ни посмотрела, там обязательно находился предмет, вызывающий у нее интерес или успокаивающий душу, но этот дом не напоминал музей. Он предназначался для жизни. На полу напротив камина лежала пачка газет, с ручки кресла свисал бежевый джемпер. Виктория не могла не отметить отличный вкус Оливера. Удивительно, как она раньше этого не замечала. И все же для человека, живущего на зарплату, дом выглядел чрезмерно большим.
Оливер вернулся с подносом, на котором стояли бокалы и шампанское в ведерке со льдом.
– У тебя очень красивый дом, – сказала Виктория, снова осматриваясь. Она заметила в углу виолончель, а рядом с ней металлический пюпитр. – Ты играешь?
– Не очень хорошо, – ответил он, откупоривая бутылку и наполняя бокал Виктории. – Я учился в детстве, но не слишком преуспел. Просто упражняюсь время от времени.
– Я тоже играла… когда-то… Так я и познакомилась с Лео. Музыка свела нас вместе. Я ведь была профессиональным музыкантом.
– Правда? – воскликнул Оливер.
Виктория кивнула:
– Но я уже лет сто не прикасалась к виолончели. Перестала играть, когда Ральф был маленьким, и с тех пор почти не брала ее в руки. В общем, инструмент собирает пыль в углу моей спальни.
– Но почему? – удивился он. – Почему ты не играешь для себя?
Он присел на диван рядом с ней и сделал глоток вина. Оливер был в широких темно-синих джинсах и белой льняной рубашке с закатанными рукавами. Виктория заметила, что его темные, с легкой сединой на висках волосы влажные, словно он недавно вышел из душа. Она принялась теребить сережку.
– Я не могу. Даже не знаю почему. Пальцы не слушаются меня, и я плохо играю. Я так сердилась на себя, что в итоге решила больше не садиться за инструмент. Наверное, просто разучилась.
– И ты не скучаешь? Я бы не смог без музыки.
– Нет. Мне кажется, сейчас в моей жизни много всего другого.
Некоторое время они молчали.
– Расскажи о себе, – попросила Виктория, желая сменить тему. – Ты ведь разведен?
Оливер кивнул.
– Ты хорошо с ней ладишь… я имею в виду твою бывшую жену?
Оливер сделал еще один глоток шампанского, и Виктория заметила, что у него крепкие, но изящные кисти и руки. Он держался дружелюбно, и в нем не было ничего пугающего. Почему она раньше этого не понимала? Может, ей нужно было время, чтобы лучше узнать его?
– Боюсь, не очень, – ответил он и почесал в затылке. – Сейчас она живет с другим мужчиной. Когда наши мальчики были моложе, нам приходилось общаться, но сейчас уже нет.
Виктория вспомнила, что Дебс говорила о его браке. Эмоции в нем зашкаливали, а развод был долгим и мучительным.
– Около пяти лет я не мог прийти в себя, – продолжил Оливер, – но сейчас не сомневаюсь, что все осталось в прошлом.
– А почему вы развелись?
– Много проблем накопилось. И то, что я завел роман, только ухудшило ситуацию.
Виктория старалась скрыть свое неодобрение. В последнее время она чувствовала, что не готова оправдывать поведение неверных мужей.
– Я не горжусь этим, – добавил Оливер, – но, должен признать, у меня имелись смягчающие обстоятельства.
Виктория притворилась, будто понимает его. Она помнила свое первое собеседование с Дебс перед началом подготовки к работе семейным консультантом. Тогда Виктория из кожи вон лезла, чтобы объяснить своеобразие их отношений с Лео и почему она смирилась с его романами, хотя для большинства женщин подобная ситуация могла быть крайне неприятной и они не стали бы терпеть ее.
Тогда Дебс жестко разговаривала с Викторией, пытаясь выяснить мотивы, которые ею движут, и насколько сильно ее чувство самоуважения. Она просто разрывала ее на части, проверяя, сумеет ли Виктория стать семейным консультантом. В итоге Виктории пришлось признать: одна из причин, почему ей интересна эта работа, заключается в том, что она сама ищет ответы на многие вопросы.
Судя по всему, Дебс приняла ее точку зрения. Заявила, что не бывает правильных или неправильных отношений. А Виктория согласилась, что для некоторых семей продолжительный роман на стороне может оказаться критическим. Но у нее имелся серьезный аргумент: не каждая женщина живет с таким гением, как Лео. Смягчающие обстоятельства? Единственное, что приходило ей в голову, это его гениальность.
– А сейчас в твоей жизни есть женщина? – поинтересовалась Виктория и, взяв чипсы из протянутой им тарелки, почувствовала, что снова краснеет. Нелепо! Она привыкла задавать личные вопросы, ведь это являлось частью ее работы.
– Не совсем, – промолвил Оливер.
– Что это значит? Есть или нет?
– Я встречаюсь с одной женщиной, но, честно говоря, немного устал от этих отношений. И не хочу, чтобы они причинили мне боль.
Виктория кивнула. Что ж, она недооценивала его. Оливер вовсе не был высокомерным, просто немного застенчивым, осторожным или боящимся ошибиться. И, сомневаясь, что сможет когда-то довериться мужчине настолько, чтобы полюбить его, Виктория прекрасно понимала, почему Оливер осторожен.
В любом случае, заменить Лео нельзя. Как у лебедя, у нее мог быть только один партнер на всю жизнь.
Наконец раздался звонок дверь, и Оливер пошел открывать. Виктория взглянула на его виолончель и неожиданно подумала о своем детстве. О тех днях, когда она запиралась в гостиной, брала свой обожаемый инструмент и растворялась в музыке. Тогда музыка значила для Виктории все, а комната являлась ее убежищем, святилищем, и, казалось, единственным местом, где она могла спрятаться от домашних проблем. Но долго скрываться не получалось. Вскоре кто-нибудь из младших братьев или сестер врывался в гостиную с какой-нибудь просьбой:
– Я хочу пить! Сделай мне сандвич! Я разбил коленку!
Ее мать обычно проводила дни в своей комнате, где были задернуты шторы и на полную громкость включен телевизор. Она постоянно болела или делала вид, будто больна. Проблемы возникали одна за другой: простуда, переутомление, конъюнктивит, недовольство жизнью – все, что угодно.