В пабе было малолюдно. Они нашли столик в углу рядом с камином. Виктория заказала джин с тоником для Мэйв, бокал красного вина для себя и села напротив своей собеседницы.
– Что вы хотите знать? – улыбнувшись, произнесла Мэйв. Она вела себя дружелюбно, а ее глаза необычного оттенка зеленого, частично прикрытые тяжелыми морщинистыми веками, смотрели пронзительно и удивленно.
– Вы знаете, что Лео больше нет? – спросила Виктория.
– Я читала об этом. Соболезную вашей потере.
Виктория сделала глоток вина. Она понимала, что это ее единственный шанс получить необходимую информацию.
– После похорон я узнаю о нем такие вещи, о которых даже не подозревала, – начала Виктория. Мэйв пристально смотрела на нее. – Он обещал, что напишет завещание и не оставит меня и детей без средств к существованию. Но ни завещания, ни денег я не обнаружила. Лео всегда говорил о том, что в Австрии у него есть жена, и поэтому он не может жениться на мне, а оказалось, что это ложь. А еще у него были отношения с другими женщинами, пока мы находились вместе. Вы меня понимаете?
– Разумеется, продолжайте.
Ее уверенность была обезоруживающей. А Виктории пришлось сделать паузу, чтобы собраться с силами для продолжения разговора.
– Я знаю, что во время войны Лео жил в вашей семье, но он никогда не рассказывал мне о вас.
Склонив голову, Мэйв рассматривала Викторию, которая чувствовала себя некомфортно под этим взглядом.
– Все это меня не удивляет, – наконец произнесла Мэйв. – А теперь спрашивайте о том, для чего вы пришли, и я поеду домой. У меня был очень длинный день.
– Да, конечно. Мне пришло письмо от человека, который познакомился с Лео в тридцать девятом году в поезде, направлявшемся в Великобританию. И в своем письме он упоминает об «ужасном происшествии» с вашей семьей.
Впервые за время разговора на лице Мэйв отразились ее эмоции. Взгляд затуманился, и она горько усмехнулась.
– Ужасное происшествие? Что ж, правильное определение.
Виктория сделала паузу, надеясь, что Мэйв продолжит рассказ, но тонкие губы женщины были крепко сжаты. Виктория приблизила свое лицо к ней.
– Что он имел в виду? Пожалуйста, объясните!
Мэйв сделала глоток из своего бокала и прищурилась, снова изучающе глядя на Викторию.
– Зачем вам?
– Более двадцати лет Лео являлся моим мужем, пусть и неофициальным, другом, партнером и отцом моих детей. Я на многое закрывала глаза, пока он был жив, но сейчас… Я хочу разобраться со всеми загадками. Понять, каким был настоящий Лео. Я чувствую, что не смогу жить дальше, пока не соберу вместе все фрагменты этого пазла.
Она откинулась на спинку стула в надежде, что ее мольба достигла цели и Мэйв услышала ее. Скрестив руки на груди, пожилая женщина вздохнула:
– Мне кажется, никто не способен понять Лео до конца. Но я могу рассказать вам о том, что случилось. Надеюсь, после этого вы больше не потревожите меня. Я старая, а все это случилось очень давно. Я давно пережила это и старалась не вспоминать.
Виктория кивнула:
– Обещаю, что больше я вас никогда не побеспокою.
Мэйв обхватила бокал ладонями: маленькими, ухоженными, покрытыми коричневыми старческими пятнами. На безымянном пальце – два широких золотых кольца, в одном из них сверкает бриллиант.
– Мы жили очень счастливо, когда в нашем доме появился Лео, – произнесла она, глядя на дно бокала. – И я полюбила его. В семье было четверо младших детей, и они выводили меня из себя, а Лео был старше. Он заботился обо мне, и я сильно привязалась к нему. Мои родители считали, что во время бомбардировок в перестроенном лодочном сарае неподалеку от Гуилдфорда будет безопаснее, чем в Лондоне, и мы переехали туда. Мы, дети, отлично проводили время, играя около реки посреди лодок или устраивая пикники. Забывали о том, что где-то идет война.
Мэйв сделала глоток из бокала, и Виктории неожиданно показалось, будто она резко постарела и хуже владеет собой.
– Мои родители обожали Лео и относились к нему как к собственному сыну. Они сразу заметили в нем талант к музыке и хотели приложить усилия, чтобы помочь ему раскрыть потенциал. Они сами очень любили музыку, готовы были оплачивать лучших учителей и даже выделили Лео отдельную комнату, где он мог заниматься. Мы все любили его, но дети способны испытывать ревность. В такие моменты нам казалось, будто мои родители уделяют Лео больше внимания, чем остальным.
Виктория внимательно слушала рассказ Мэйв. Она пыталась представить, что чувствовал Лео, оказавшийся вырванным из привычной ему жизни в знакомом городе, в лодочном сарае на реке с новой семьей и в окружении незнакомых детей, которые говорили на неизвестном ему языке. Ему наверняка пришлось привыкать к этому.
– Лео быстро выучил английский, – продолжила Мэйв, будто читая мысли Виктории. – Он умолял моих родителей помочь его матери, которая оставалась в Вене, и в итоге им удалось получить для нее визу. Эльза тоже приехала к нам и осталась, чтобы помогать в кухне и по дому. Нам она не нравилась, и родители считали, что она изводит Лео своими требованиями к занятиям музыкой. Но я думаю, Эльза немного побаивалась моего отца, осознавая, что это его дом и последнее слово всегда останется за ним. Когда закончилась война, моя мать сказала, что Лео и Эльзе пора уезжать. Мне кажется, к тому моменту Эльза надоела ей, и кроме того матери хотелось вернуться в наш дом в Пимлико и зажить прежней жизнью. Но в нем не было места еще для двоих человек. Однако отец возражал, считая, что они должны и дальше поддерживать Лео, или он растеряет свой музыкальный талант. По его мнению, нельзя было вынуждать Лео искать работу. В общем, мы остались в Гуилдфорде, Лео подал документы в Королевское музыкальное училище и получил стипендию. Мы все очень гордились им.
Мэйв замолчала, опустив голову. Виктория старалась не дышать, опасаясь, что ее собеседница вдруг передумает и не станет продолжать. Наконец она снова заговорила:
– Мой отец был религиозным человеком, принадлежал к римско-католической церкви. Религия являлась важной частью его жизни, но он считал это личным делом, никогда не выставлял напоказ и не пытался обратить в свою веру Лео и Эльзу. И не планировал этого, принимая их в семью. Им руководило лишь искреннее желание помочь, потому что он не выносил человеческих страданий и глубоко переживал по поводу тяжелой участи евреев. И все же отец был приятно удивлен, когда Лео заявил, что хочет принять нашу веру, и начал посещать занятия у священника местного прихода. Вскоре к нему присоединилась Эльза. Примерно в это время, после того как он получил стипендию, но еще не начал учебу в училище, я почувствовала, что атмосфера в нашем доме изменилась. Мой отец допоздна работал в Сити, он был очень хорошим адвокатом, а дома с нами занималась мать. Лео тогда будто погрузился в себя. Он отдалился от меня, и мы общались гораздо меньше, чем раньше. А вот с моей матерью они постоянно говорили о чем-то, смеялись, уютно устроившись в кухне, притворив дверь. Меня это возмущало, и мне было больно – я ревновала, чувствуя себя лишней. Я тогда была подростком и считала себя достаточно взрослой, хотя во многом еще была ребенком. Мне хотелось участвовать в их разговорах.
Сердце Виктории забилось сильнее. Они обе уже опустошили свои бокалы, но не собирались снова идти к бару.
– И вот однажды, – продолжила Мэйв, – отец вернулся домой раньше обычного. Я в это время делала домашнюю работу. Не знаю, где находилась Эльза и другие дети. Скорее всего играли на улице. До меня донесся ужасный скандал с верхнего этажа: крики, плач, стук падающих предметов… – Мэйв замолчала, чтобы перевести дух. – Отец застал мать с Лео. Они занимались любовью в постели моих родителей.
– Какой ужас! – воскликнула Виктория.
Мэйв посмотрела на нее и кивнула:
– Да, это было ужасно для всех нас. После того дня наша жизнь изменилась.
За соседний столик сели два молодых человека. Они о чем-то разговаривали, но, казалось, Виктория не слышит и не замечает их.
– Мне продолжать? – произнесла Мэйв.
Виктория молча кивнула.
– Мой отец был совершенно выбит из колеи. Разумеется, он сразу выгнал Лео и Эльзу из дома. Его предала женщина, которую он любил больше всех на свете, и мальчик, о ком он заботился, как о собственном сыне. И, самое страшное, Лео признался, что не собирался принимать христианство. Это была уловка, чтобы расположить мою мать к себе. И она сработала! С точки зрения моего отца, Лео не только спал с его женой, но и растоптал его веру – все то, что ему было дорого, основу его жизни. Это был удар, от которого нельзя оправиться. Отец винил их обоих. Моя мать – взрослая женщина, она не могла не осознавать, что творит, да и Лео был уже не ребенок, а молодой человек, который через многое прошел в жизни. В чем-то он был намного старше своих лет и прекрасно понимал, что делает и какие могут возникнуть последствия. В глазах моего отца они оба были одинаково виновны. Отец переехал в Лондон и забрал нас с собой, а мать осталась в Гуилдфорде. Каким-то образом им удалось не допустить попадания этой истории в прессу, но в округе, конечно, ходили сплетни. В те дни раздельное проживание супругов вызывало осуждение. Мой отец больше никогда в жизни не слушал классическую музыку. Выбросил все свои записи и запретил нам играть на музыкальных инструментах. Детям разрешалось видеться с матерью только в каникулы и в присутствии няни.
Некоторое время Мэйв сидела молча и крутила серебряную брошь на шее.
– Мне кажется, тот день, когда отец увидел маму с Лео, стал последним днем моего детства. Мы уехали, и мне пришлось принять на себя ответственность за младших детей, которые очень скучали по матери. Они были маленькие, и я заменила им мать, а также стала нянькой у своего отца, сломленного, вечно раздраженного, желчного. Несмотря на то, что когда-то отец сильно любил жену, он больше никогда о ней не заговаривал, как и о нашем доме у реки и о прежней жизни там. Ни слова он больше не сказал и о Лео. Мы знали, что он стал известным музыкантом. Эту новость невозможно было пропустить. Но мы не присутствовали ни на одном его выступлении.