ого совершенства. Мамаша в это время здесь же питается снытью и подрастающей медвежьей дудкой. Позже медведица переводит семейство в черничник. Детеныши ее обучаются поедать чернику. И так до самой осени следуют кочевки с одного места на другое.
Конечно, нельзя думать, что реакция подражания в медвежьей семье играет небольшую роль. Это было бы неверно. Но малыши в определенном возрасте являются столь хорошо подготовленными к потреблению отдельного вида корма, что достаточно только обеспечить им контакт с этим кормом, чтобы сформировалось пищедобывательное поведение, в своей основе не отличающееся от поведения взрослых медведей. Эта важная особенность отмечалась нами в продолжение всего периода наблюдения за формированием поведения у медвежат. Естественно, особенность эта проявляется и у диких молодых медведей после того, как семья медведей распадается. У полуторагодовалых, отошедших от матери медвежат еще продолжает формироваться поведение, направленное на добывание отдельных растительных кормов (например, рябины, на которую в предыдущем году был неурожай, и т. п.), и проявляются элементы других форм поведения (социального, полового), которые не могли быть получены от матери через реакцию подражания.
Реакция страха
Еще когда я вытаскивал медвежат из берлоги, то обратил внимание на их оборонительную реакцию: от протянутой руки они забивались в самый дальний угол берлоги, фыркали, дрожали мелкой дрожью. Если я не шевелил рукой, они быстро успокаивались, и кто-нибудь из них начинал медленно, бочком, двигаться к руке. Но стоило ей пошевелить, как храбрец тут же отскакивал в свой угол. Из этого можно заключить, что уже в берлоге у медвежат двух-трехмесячного возраста существует реакция избегания, но выражена она слабо и, возникнув от какого-то раздражителя, быстро затухает. Иными словами, медвежата до определенного возраста не способны по-настоящему пугаться и быстро успокаиваются. Предположение это подтвердилось затем в процессе нашей работы с мишками. Каждый раз, попадая на новое место, после небольшой трусливой передышки малыши начинали обследовать все вокруг: заглядывали в каждую щелку, толкали лапами и царапали новые предметы, обнюхивали их и нередко пробовали на вкус. При этом внешний вид их выражал явное любопытство. Отдельные пни и камни, причудливо торчащий из земли, выбеленный солнцем еловый сучок, куски коры, выдолбленная дятлом у самого комля засыхающей елки дырка, невесть откуда затащенный на вырубку кусок пакли, шелестящие на ветру листочки обломанной ветром осиновой ветки – все, что попадалось на глаза вездесущим медвежатам, тщательно обследовалось. Они вдоволь меня позабавили, когда нашли неизвестно как попавший в лес старый ссохшийся ботинок. Строго соблюдая субординацию, сначала Тоша, потом Катя, а затем и Яшка с самым серьезным видом нюхали ботинок, лизали его со всех сторон, кусали, лазали лапой внутрь, долго там шарили и, ничего не выловив, совали в башмак как можно глубже голову, фыркали там, вытаскивали голову и вновь лезли лапой. Пока один медвежонок обрабатывал ботинок, другой стоял рядом и терпеливо дожидался своей очереди. Каждый из них не меньше двух минут возился с ботинком, а потом Яшка схватил его зубами и понес. Яшку тут же атаковала Катя, к ней присоединился Тоша, ботинок полетел далеко в сторону, а все три медвежонка устроили кучу малу.
Бывали случаи, когда во время прогулки к нам подходил человек. Малышей это вначале настораживало, а затем они, приблизившись к подошедшему, пробовали затеять с ним игру, проверяя когтями на прочность его одежду. Обычно это действовало, и посетитель ретировался. Но иногда приходилось убеждать, упрашивать умильно улыбающегося, растроганного «чудесной прелестью» человека. Длительные контакты с чужими для медвежат были вредны, но иногда какой-нибудь упорный «знаток животных» не желал взять в толк моих пространных объяснений, и тогда приходилось уходить, уводя за собой малышей. К счастью, такие встречи были очень редкими, а позже и вовсе прекратились.
Каждая прогулка приносила медвежатам новые впечатления, обогащала их представления об окружающей среде. Не ведая страха, подходили они к заинтересовавшим их предметам, которые чем-то выделялись на общем фоне, привлекали их внимание звуком или запахом.
Как-то мы шли по лесной тропинке. Свежий ветер гулял над лесом. Под его порывами лес кряхтел, ухал, натужно вздыхал, плакал старыми трещинами и трущимися друг о друга сучьями. Внезапно прямо перед нами сильно затрещало, и на тропу грохнулся огромный осиновый сук, сломанный ветром. Медвежата зафыркали, зачихали от страха, но тут же успокоились и бочком-бочком направились к упавшему суку. Понюхали, полазали около него, пожевали молоденькие листочки и спокойно направились дальше. Испуг их был коротким. Любопытство оказалось сильнее страха. И хотя каждый новый резкий звук настораживал, а иногда и пугал медвежат, эта настороженность вскоре уступала место любопытству. У зверюшек проявлялось исследовательское поведение. Так длилось до середины июня. Когда медвежатам минуло пять месяцев от роду, я стал замечать, что они все более осторожно воспринимают новые предметы и звуки. Если их что-то беспокоило, они тут же бежали к ближайшему дереву и нередко взбирались на него. При этом шум от медвежат, их фырканье, царапанье когтями по коре дерева были далеко слышны. Если я оставлял медвежат одних, а потом пытался подойти к ним, не подавая звукового сигнала, мое появление всегда вызывало у них панический страх. Однако, знакомое пощелкивание языком быстро меняло картину. Малыши буквально съезжали с деревьев и с веселым фырканьем бежали навстречу.
От опасности – на дерево
Одежда моя состояла из штормовки защитного цвета, таких же брюк и резиновых сапог. В холодную пору поверх штормовки я надевал серую шерстяную куртку. На голове была серая шляпа. Изредка в местах, где было посуше, я менял сапоги на кожаные бродни, которые сшил сам. Обувь эта была легкой и удобной. Медвежата привыкли к моему облику и, если я находился от них не далее 20–30 метров, хорошо узнавали меня в лицо. Чтобы проверить их реакцию на мою внешность, я уходил в кусты, появлялся в другом месте, но не дальше тех же 20 метров, и это не вызывало у малышей беспокойства. Услышат шум, посмотрят в мою сторону – и продолжают заниматься своим делом. Стоило мне отойти на 50–70 метров в сторону, а потом выйти на открытое место и начать двигаться к медвежатам, как они сразу настораживались, становились на задние лапы, беспокойно фыркали, разворачивались, бежали к ближайшим деревьям и с шумом карабкались на них. Дальнейшее молчаливое движение в сторону медвежат пугало их еще больше, и они забирались на самые вершины. Когда я подходил совсем вплотную, они узнавали меня и начинали спускаться, но при этом все еще недоверчиво фыркали. Так удалось выяснить, что маленькие медвежата хорошо различают знакомые движущиеся предметы в «лицо» на расстоянии до 30 метров, но пугаются, если такие предметы находятся на большем от них расстоянии. В стойку медвежата становились довольно часто. В возрасте двух с половиной месяцев они во время игры становились на задние лапы, приподнимались на цыпочках и всей своей тяжестью обрушивались на партнера. Но уже первые выходы в естественные угодья показали, что медвежата становятся в стойку, как правило, тогда, когда их что-то беспокоит. Если медвежонок отставал, уходил немного в сторону и терял из вида «семью», он начинал беспокойно фукать и, становясь на задние лапы, вертел во все стороны головой, стараясь кого-нибудь увидеть или услышать. Резкий крик сойки, впервые услышанный дробный стук дятла, треск сучка, голос и звуки шагов идущего человека, цоканье белки, всевозможные шорохи, а также свежий запах лося или медведя непременно вызывали у медвежат положение «стойка на задних лапах». Постояв так около пяти секунд, редко дольше, медвежонок успокаивался – значит, ничего опасного не обнаружил – и вновь принимался за прерванное занятие. В других случаях после короткой стойки он бежал к ближайшему спасительному дереву. Стоило одному из медвежат испуганно фыркнуть и побежать к дереву, как два других тут же следовали его примеру.
Как-то мы все четверо кормились в черничнике. День был пасмурный, постоянно моросил мелкий дождь. Все вокруг промокло насквозь. Вначале я пытался прикрыться небольшим куском целлофана, который носил с собой, но дождевая пыль оседала вокруг, превращаясь в крупные тяжелые капли воды. Стоило начать двигаться, как они горохом сыпались с кустов, с высокой травы – отовсюду! Целлофан не помогал. Струйки воды затекали в сапоги, в рукава, за воротник – все пропиталось холодной водой. Не было никакой возможности писать что-нибудь, да и желания не было. Сырой лес тоскливо молчал, погрузившись в ватную дремоту. Лишь медвежата не страдали от этой прохладной купели – шерсть надежно защищала их тело.
Самая высокая точка тела стоящего медведя – холка. Она прикрыта густым пучком длинных волос. От холки волосы растут в радиальном направлении, так, что попадающая на них вода скатывается во все стороны: к голове, к хвосту и по бокам – по направлению растущих жестких остевых волос. Довольно густой мех почти не пропускает воду. В дождь медвежата время от времени энергично встряхиваются, освобождаясь от излишков воды, и чувствуют себя прекрасно. Я позавидовал рационально скроенной шубе малышей и с нетерпением ждал, когда они, наконец, насытятся, чтобы уйти к спасительной палатке. С унылой тоской я вспоминал то время, когда маленькие медвежата в пасмурные, дождливые дни почти ничего не ели, отлеживались, отсыпались, пережидая непогоду. Теперь же наоборот, казалось, что дождь, прохладный сырой воздух только прибавляют им активности. Я окончательно замерз, по телу гуляла знобкая дрожь, а медвежата переходили от одного кустика черники к другому и спокойно их обрабатывали. Вид их выражал сплошное удовольствие.
Только сейчас я узнал, как много черники может съесть маленький медвежонок, если он кормится в спокойной обстановке. Я уже собирался уходить, так как не было видно конца мерному чавканью медвежат, как вдруг все они встали на задние лапы и замерли. Я прислушался, но ничего не услышал. Неожиданно зверюшки все разом напролом, путаясь в густом черничнике, бросились к деревьям. Тоша и Катя с разных сторон ствола, обгоняя друг друга, полезли на толстую ель, а Яшка влетел на березу и сразу все замерло. Сквозь мерный шелест падающих капель до меня донесся неясный чавкающий звук. Прошло немного времени, и совсем рядом треснул крупный сучок. Я присел, пригляделся и увидел вначале длинные серые ноги, а затем и самого нарушителя лесного покоя – лося. Он, конечно, слышал возню медвежат, но не побоялся подойти ближе и теперь стоял, как изваяние, прислушиваясь. Прошло не меньше минуты, прежде чем лось – молодой самец с рожками-шпильками – медленно повернул голову, стронулся с места и побежал подпрыгивающей рысью, смешно переставляя ноги-ходули. От шума, который он создал, медвежата полезли еще выше, и я не на шутку испугался за них – как бы кто не свалился вместе с тонкой, ломкой вершинкой в обнимку. Но все обошлось благополучно. Я подал серию позывных сигналов, с трудом ворочая сводимой судорогой челюстью, медвежата спус