Пока мы добирались до «Токовья», нам попались ночные следы еще двух медведей, но они уже «остыли» и на мишек не подействовали. Как только мы пришли на место, я спрятал в доме рюкзак с провизией так, чтобы до него не смогли добраться медвежата, и отправился в обход овсяных полей. В лесу, рядом с полем, уже появились первые тропы медведей, но выходов на овсы было еще очень мало. Зато кабаны не стеснялись: то тут, то там виднелись двухрядные отпечатки острых копыт; смятые, как срезанные, стебли овса и выплюнутые остатки жеванных зерен – «жвачка», как ее называют охотники. Кабаны разжевывают сорванные зерна, высасывают молочко, а оставшуюся шелуху частично выплевывают, частично проглатывают.
Овсы стояли хорошие. Чуть зажелтевший ковер поля перекатывался живыми волнами под порывами упругого, налетевшего из-за леса ветра, шумел ровно и спокойно. Над полем стоял особый, сладковато-пряный дух, от которого тревожно и радостно щемило в груди, перехватывало дыхание. Когда-то довелось мне сидеть за штурвалом комбайна. Вот с тех пор и осталось, крепко засело во мне особое волнение от запаха хлебного поля, особая потребность – подойти к полю, подержать в ладонях золотые колосья, вдохнуть запутавшийся в них ветер.
Добывание муравьев
На краю поля медвежата нашли полусгнившее бревно и, отдирая со всех сторон щепки, стали доставать из него уже полностью сформировавшиеся куколки муравьев. Им еще не было знакомо вязкое, приторное молочко наливающихся овсяных зерен, чувство сытости и довольства после пастьбы на поле. За все время нашего пребывания в лесу на экскурсиях медвежата ни разу не наедались досыта. Постоянное чувство голода толкало их вперед и вперед, заставляло рыскать вокруг, находить съедобные части растений, насекомых, мышей. Голод являлся тем самым главным механизмом, который вынуждал их искать в лесу пищу и, таким образом, обеспечивал формирование пищевого поведения, образование связей с окружающей средой, тех связей, от которых зависит благополучие подрастающих животных.
В этот вечер медвежата лишь попробовали овес, сорвали всего по несколько зерен. На поле, которое было для них еще совсем незнакомым местом, они не пошли. Я решил их не принуждать – пусть ходят, где им вздумается, и едят то, что найдут. Для ночлега медвежата выбрали уютный уголок в полуразрушенном сарае, а я поселился на просторной русской печке, занимавшей треть избы.
Первый выход на овсяное поле
В первые пять дней медвежата съедали по сто-триста граммов овса в сутки. Основная их пища состояла из травы. Потом быстро перешли на питание овсом и на восьмой-десятый день съедали до шести-восьми килограммов зерна за сутки. Вначале их действия при добывании зерен овса неумелые. Выйдет медвежонок на край поля, свалит несколько колосьев лапой, сядет или ляжет около них и выбирает по одному зернышку, как муравьев из муравейника. Иногда Катя или Яшка подвигали к себе пучок колосьев и обирали с них зерна, но все так же, по одному. На поле они выходили лишь тогда, когда я был рядом. Стоило чуть отойти в лес, как медвежата сразу уходили за мной. Было видно, что ведут они себя настороженно. Лишь на шестой день картина их поведения заметно изменилась: они выходили в овес, садились или ложились среди колосьев так, что их едва можно было различить по ритмично поднимающимся над полем черным головам, и начинали есть. Захватив когтистой лапой сразу несколько стеблей, медвежонок подтягивал их к себе, при этом из метелок формировался целый пучок зерен. Широко открытой пастью мишка забирал весь пучок в рот и плавным, но быстрым движением головы вбок или вверх отрывал зерна, пропуская стебли через зубы, как через расческу.
Как-то мишки увлеклись едой, и я решил оставить их на поле одних. Тихо отошел к лесу и забрался на старую, изрядно подгнившую вышку, что была установлена здесь несколько лет назад специально для наблюдений за дикими медведями. С вышки было хорошо видно и медвежат, и окрестности, да и комары донимали меньше. Была у меня надежда и на то, что с вышки удастся посмотреть на медведя, который регулярно ходил кормиться в дальний угол этого же поля. Но едва я полез вверх по шаткой, полусгнившей лестнице, как медвежата разом прекратили кормиться, ушли с поля, подошли ко мне и сели рядом – так они чувствовали себя уверенней. Я все же взобрался на вышку, удобно устроился на почерневшей от дождей и солнца доске-сиденье и осмотрелся. «Сижа» (местное название вышки) была построена со знанием дела, и с нее открывался хороший обзор – было видно все поле. Медвежата постояли внизу, как бы раздумывая, а потом полезли на соседнюю березу, взобрались чуть не на самую вершину и удобно расселись на сучках, рассчитывая, по всей видимости, на продолжительный отдых. Отломив мешавшую наблюдениям веточку, я откинул капюшон штормовки, так лучше слышно, обработал лицо и руки мазью от комаров и затих. Теперь нужно было сидеть очень тихо, иначе рассчитывать на приход медведя нечего. По следам, которые я обнаружил на тропе вблизи поля, медведь был средних размеров, а такие звери иногда выходят на поле и засветло. Старые крупные самцы обычно приходят на овсы ночью, в светлое время суток увидеть их удается очень редко.
Мои размышления прервал скрежет, прозвучавший в вечерней настороженной тишине особенно громко. Мишкам наскучило сидеть на своей березе, и они с шумом полезли вниз, а потом вышли и на поле – кормиться. Увидеть медведя я уже не надеялся. Зато было удобно наблюдать за моими малышами, и, пользуясь тем, что еще было светло, я принялся описывать их пищевое поведение, фиксируя действия по секундомеру. Медвежата иногда поднимались в стойку на задних, осматривались вокруг. На открытом месте они чувствовали себя незащищенными, не то, что в лесу.
Опасный сигнал
У них постепенно накапливалось внутреннее беспокойство, и, поднимаясь на задние лапы, осматриваясь, они от этого беспокойства как бы освобождались. Но вот Катя в очередной раз встала в стойку как-то особенно резко, напряженно уставилась в сторону леса, фыркнула и побежала к лесу. Яшка тоже принял положение стойки, постоял 10 секунд, поводил головой из стороны в сторону, но, видимо, не обнаружив ничего подозрительного, не спеша пошел за Катей. Медвежата углубились в лес метров на 50–70, и слышно было, как они полезли на дерево, царапая когтями ствол, – некоторое время оттуда было слышно негромкое фырканье Кати. Потом все стихло. Я так и не понял, что заставило мишек уйти с поля, и решил посидеть тихо и подождать – может, что и прояснится.
Сумерки сильно сгустились, и рассмотреть что-либо на поле было уже трудно. Не выдержав бездействия, я пошел посмотреть на мишек. Отыскал старую ель и едва рассмотрел медвежонка, который тихо сидел на высоте около 20 метров. Попробовал позвать малышей, но они на мой сигнал не отреагировали. Решил, что они устроились на отдых. Теперь они не будут мне мешать, не будут мешать и медведю, если он придет поесть овca. Я был рад возможности посидеть около поля и послушать уходивший день.
Была та самая пора, когда вечер переходит в ночь, и многие лесные обитатели выходят из своих укрытий – кто покормиться, кто прогуляться.
На овсах
Вскоре мои ожидания оправдались. За перелеском, там, где были лисьи норы, несколько раз тявкнула лисица – наверное, вышла на охоту. По овсу кто-то неторопливо, степенно прошуршал, а потом и выдал себя кряхтеньем да хрюканьем – это шел барсук, он тоже любит кормиться на овсах. Потом с елки слезли медвежата и подошли прямо под мою сижу. Я не стал упрямиться и слез. Мы вышли на овес. Мишки сразу улеглись и заработали лапами – слышались только шелест колосьев да треск обрываемых зерен. Это было по-настоящему первое длительное кормление – до половины первого ночи! К двум часам пыхтящие, раздувшиеся, как шары, мишки (я потрогал их руками) подошли ко мне и устало ткнулись в ноги. Уразумев, что их ужин окончен, я пошел к своему дому, но только мы приблизились к дороге, которая разрезала два поля пополам, как вдруг послышалось мерное чавканье: кто-то шел, шумно хлюпал по лужам, которые никогда не пересыхали на этой дороге. Медвежата сразу куда-то удрали, а я притаился у запотевшего от росы тонкого ствола одинокой березки и на всякий случай вытащил топор. Равномерное чавканье приближалось. По звуку шагов я определил, что идет не медведь, а, скорее всего, лось. Звук от шагов был уже совсем рядом, когда вдруг всхрапнула лошадь и раздался спокойный голос человека. По голосу я узнал егеря В. П. Гуляева, охотника и следопыта, который жил на кордоне в шести километрах от «Токовья» и теперь возвращался домой из деревни Жердовки. Его лошадь хорошо знала дорогу, была на редкость спокойной и не боялась зверей – ни кабанов, ни медведей, ни лосей. Я окликнул егеря. Он обрадовался поздней встрече, и мы обменялись новостями. Из-за густой темени осенней ночи мы совершенно не видели друг друга, но, как водится у людей, проживающих вдали от шумного людского общества, обстоятельно обменялись информацией. «А я слышу, – говорит егерь, – лошадь всхрапнула, значит, есть кто-то рядом. Она у меня зря голос не подаст. Выходит, это ты тут со своими подопечными кормишься». Лесник поехал своей дорогой, пожелав нам всего доброго. Я дождался, когда затихнет шум, и позвал медвежат. Они дружно откликнулись на мой зов фуканьем и прибежали. Не успел я сделать и двух шагов, направляясь к дороге, как левая нога заскользила в сторону, правая крепко зацепилась за пучок переплетенной травы, и я, прикрывая рукой глаза, полетел вниз головой в какую-то яму. Ямой оказался совсем неглубокий придорожный кювет, но воды и ила в нем вполне хватило, чтобы все лицо мое оказалось в грязи, а пальцы слиплись от глины. На ощупь стал искать лужу, чтобы обмыться. Пока шарил руками по жидкой грязи, перемазался еще больше, но небольшую лужицу воды нашел. Мое падение ничуть не испугало медвежат, а полоскание в луже явно привлекло их внимание. Не успел я вымыться и наполовину, как оба медвежонка влезли в воду и подняли возню, добросовестно перемешав остатки воды с илом. Ничего другого не оставалось, как поискать другую лужу, нащупывая ее ногами и руками, а она, как назло, не попадалась. Отчаявшись что-либо отыскать в этой темноте, я пошел на стоянку, к дому, где как следует вымылся при свете имевшейся в моем хозяйстве керосиновой лампы.