е добился. Долго я присматривался, заходил с разных сторон, когда, наконец, на одной из елок сквозь густую сетку лохматых лап и толстых сучьев рассмотрел одного медвежонка. Потом кто-то чихнул на соседней, такой же могучей елке, и я увидел второго зимовщика. Медвежата были рядом, но настороженно молчали, и это было мне непонятно. Оставив их на елках, я пошел домой и, еще не добравшись до дома, понял причину их страха.
За зиму поведение медвежат сильно изменилось. Долгое пребывание в берлоге, в обедненной различными сигналами обстановке, способствовало обострению оборонительной реакции – вот они и затаились, взобравшись на дерево.
Дома, начертив схему троп вокруг берлоги, я обнаружил, что они тянутся в сторону, противоположную поселку и вольеру. Медвежата, конечно, хорошо слышали все, что творится в поселке. Около берлоги в ясную погоду даже я мог расслышать голоса отдельных людей, а ведь слух медвежат намного острее! Оставалось предположить, что зимовка в берлоге так подействовала на поведение медвежат, что они могли уйти от человека в лес, проявив реакцию избегания. Эти изменения нас вовсе не устраивали, так как опыт еще не закончился. Предстояло выявить возможности переживания медвежатами второго года жизни весеннего периода, который, по мнению всех зоологов, расценивался как экстремальный, бескормный и самый трудный для медведей. Считалось, что в это время звери вынуждены голодать, особенно молодые особи, которые не могут добыть себе лося или кабана, а ловить зайцев или птицу, добычу по зубам, конечно, бесполезно – это не их жертвы. Поэтому я целых три дня подряд «представлялся» медведям: ходил взад-вперед, подавал звуковой сигнал, нагрузил карманы любимым их кормом – хлебом в надежде скормить его медведям и тем завоевать их признание.
На второй день медвежата уже отвечали на мои сигналы, а на третий сначала Катя, а потом и Яшка спустились со своих елок и подошли, но, чего я никак не ожидал, отказались от хлеба – лишь чуть погрызли корочки, рассыпая по снегу крошки. Однако появившиеся около тропинок экскременты говорили о том, что медвежата уже едят. И вырытые в снегу до самой подстилки ямки были свидетельством того, что малыши что-то выискивали в лесной подстилке, основательно ее перекапывая. Потребовался еще целый год работы, чтобы можно было разгадать эту загадку: медведи не могут есть сразу после выхода из берлоги. Нужно время, чтобы их пищеварительный тракт разогрелся и начал нормально работать. Вот мишки и едят понемножку разную ветошь, корешки черники, хвою елок, труху гнилых пней, постепенно привыкая к пище. Уходящий от берлоги медведь способен есть все, так как он еще у берлоги много дней подготавливал свой пищеварительный тракт к приему пищи.
Итак, я снова подружился с мишками. Каждый день приходил к ним и приносил немножко хлеба. Мы гуляли по нескольку часов. Медвежата совершенно не боялись холодной воды и при нужде, когда нужно было перейти на другую сторону шумного весеннего ручья, да и без нужды, смело лезли в воду, барахтались в ней, а потом катались по снегу, зарываясь в него чуть ли не полностью, – так они сушили шерсть. Глядя на их забавы, я невольно ежился от пробиравшего озноба – вода-то ледяная! Потом я шел домой, а медвежата, проводив меня до просеки, возвращались в свою берлогу. И так каждый день. Мне не терпелось взвесить малышей, но я не хотел навязывать им свою волю, да и не время было им уходить от берлоги. В естественных условиях медведицы с медвежатами-сеголетками и второгодками уходят от берлоги поздно, когда в лесу появляются проталины. Сейчас в лесу еще только появилась подснежная вода да побежали первые ручьи.
Двадцать пятого марта, собираясь в очередной раз идти к медвежатам в гости, я увидел в вольере два темно-бурых пятна – мишки пришли сами. Не торопясь, обошли клетки, заглянули в дощатую будку, где хранился нехитрый инвентарь, погремели там лопатой, потом подошли к сетке, отделявшей двор от вольера, и с интересом уставились на окна дома. Я вышел к ним вместе с женой. Мы взвесили медвежат, зазывая их кусочком хлеба на площадку весов. Яшка похудел на семь килограммов, а Катя всего на пять! В это не верилось: ведь медвежата ничего не ели четыре долгих месяца! Мы проверили весы и снова взвесили медвежат. Ошибки не было.
Пережить зиму в берлоге – это еще не все. Нужно выжить весной, когда нет кормов, а расход энергии значительно возрастает. В берлоге медвежонок двигался мало, и расход энергетических ресурсов был минимальным, а теперь он должен перемещаться по лесу, преодолевать всевозможные препятствия, переворачивать колоды, камни, разрушать пни, выкапывать корешки и раскапывать норы мышей в надежде чем-нибудь поживиться. Снега в лесу было еще много. Днем он становился жидким, как каша, а ночью подмерзал легкой корочкой так, что нельзя было и думать о выходе из дома ни на лыжах, ни пешком. Мы решили неделю покормить медвежат кашей, давая им умеренную порцию один раз в день, а потом я решил уйти с ними на десять-пятнадцать дней на болото «Катин мох», чтобы посмотреть, как медвежата будут переживать весенний период.
Едва появились проталины, как я собрал рюкзак, вооружился тяжеленной кинокамерой и потащился в лес на далекое болото. Медвежата отлично разбирались, когда я выходил к ним погулять, а когда отправлялся на долгую экскурсию. И несмотря на то, что в таких экскурсиях их вовсе не кормили, они шли в лес с большой охотой, и веселью их не было предела. Первые пять-шесть километров пути они только и делали, что беспрестанно боролись, лазали по деревьям, бегали взапуски, однако при этом не забывали посматривать, куда я направляюсь, и далеко в стороны не отбегали. Вот и сейчас, едва я появился в вольере во всем походном снаряжении, как Катя начала сильно трясти дверь клетки, а Яшка от возбуждения залез по прутьям под самый потолок, перевернулся там вниз головой и в такой позе ждал, когда я отопру замок. Едва клетки были открыты, как оба медвежонка дружно зашлепали по многочисленным лужицам, собравшимся на лесной тропинке, и умчались вперед. Тяжело груженый, я плелся за ними. Пока дорога была знакомой, мы поменялись ролями – теперь не медвежата следовали за мной, а я за ними следом. Еще не скоро мишки пристроились сзади. Они мелькали то тут, то там, с ходу лезли в лужи, расплескивая воду, тузили друг друга. Я невольно им позавидовал и беззлобно подумал о том, что у меня еда в рюкзаке, а вот что им удастся добыть на болоте, неизвестно – вот тогда и посмотрим, как вы будете играть! Забегая вперед, должен признаться, что моим предположениям, порожденным завистью, не суждено было сбыться: медвежата, несмотря на лишения, так и остались высоко активными, веселыми и играли каждый день. Они ели скудную болотную растительность. Мокли под холодным весенним дождем, теряли вес, дожидаясь появления хоть какой-то травянистой растительности, – а весна, как нарочно, затянулась – и… играли! Играли азартно, весело, самозабвенно! Играли, радуясь простору, весне, воле!
На болоте и на еловых гривах, которые его окружали, мы прожили семнадцать дней. На солнцепеке уже полезли стрелочки злаков, которые медвежата выедали дочиста, а на болоте основным их кормом была пушица влагалищная и прошлогодняя клюква – веснянка, которая встречалась очень редко, кое-где, по одной ягодке – в прошлый год ягода не уродилась. Всех кормит весной пушица, неприхотливое, невзрачное болотное растение. Пасутся весной на пушице утки, гуси, глухари, тетерева и рябчики. Кормятся пушицей в далекой тундре северные олени. Как оказалось, едят ее и медведи. Вопреки всем моим ожиданиям, мне с моим рюкзаком пришлось гораздо труднее, чем медвежатам. Масса их стабилизировалась: не прибавлялась, но и не снижалась, и я пошел домой. Теперь Яшка весил двадцать два, а Катя двадцать три килограмма. Так что за пятнадцать весенних дней они потеряли в массе больше, чем за всю долгую зиму. И все же весенний период для медведей нельзя назвать трудным, что-то определяющим. Доживший до весны медведь жить будет. Другое дело, если топтыгин не накопил жира к зиме. Тут ему волей-неволей приходится становиться шатуном, а шатуны, как известно, почти все погибают. Так что осенняя пора для медведей – более ответственное время, определяющее благополучие зверя. В отдельных регионах России в неурожайные на кедровые орехи годы кочуют медведи из одних мест в другие, ищут урожайные на орехи места. Захватывает этих кочевников зима, становятся они шатунами, идут за сотни километров, нападают на все живое. Многие из них гибнут от бескормицы в первые месяцы зимы. В Центральной части европейской России, в том регионе, где мы работали с медвежатами, шатунов не бывает. Здесь нет кедровых орешков, и медведям не приходится рассчитывать на легкую нажировку. Так что приходится довольствоваться теми кормами, которые есть, и в каждый год удается накопить минимальное количество жира для благополучной зимовки. Трудные условия внешней среды заставляют больше работать, чтобы выжить в борьбе за существование в естественной среде.
Критическая ситуация
По лесу загулял май. Повсюду рассыпались первоцветы: печеночница, ветреница. Полянки запестрели зелеными латками прорастающей травы, среди которых кое-где уныло возвышались светло-рыжие кочки, еще прикрытые повислой, прошлогодней травой. Ожили муравейники, на деревьях появились первые клейкие нежно-зеленые листочки. На старой сосновой гриве оттоковали глухари, а на омшаре поутихли тетеревиные бои, и только рябчики не могли угомониться: дружно пересвистывались по утрам, слетались и азартно гонялись друг за другом по земле. По вечерам во всех направлениях тянули вальдшнепы, наполняя сумерки томным журчащим хорканьем. Весь день с раннего утра до позднего вечера лес гудел птичьей разноголосицей, разобраться в которой мог только специалист. Колония дроздов, ежегодно заселяющая группу елок на самой усадьбе заповедника, встречала каждого прохожего крикливым хором, а уж если на их территории появлялась кошка или собака, залетала ворона или сорока, то вся колония, осаждая нарушителя, поднимала такой скрипуче-трещащий гвалт, что пришелец старался убраться поскорее.