В конце мая – начале июня у медведей наступает важная пора: начинаются свадьбы. Старые самцы в здешних местах занимают отдельные участки, которые ревниво контролируют, оставляя повсюду свои следы: специальные следовые метки на тропе, по которой они ходят, задиры и закусы на стволах деревьев-маркеров. На них же они оставляют и свой запах. Поднимаясь на задние лапы, медведь поворачивается к стволу спиной и трется о кору холкой, а потом затылком и лбом, высоко задирая при этом голову. Другой медведь придет на это место, посмотрит на ободранную кору, «прочитает» на дереве-маркере запах хозяина и уже знает, что участок занят, что хозяин не отдаст его без жестокой драки. Так в основном и решают медведи спорные вопросы о разделе территории мирным путем, через опосредованные сигналы, даже не встречаясь друг с другом, что, конечно, избавляет их от необходимости выяснения отношений с позиции силы. Популяция медведей от таких отношений только выигрывает, так как дерутся медведи жестоко, могут серьезно друг друга поранить и даже убить.
В это самое время, когда медведи готовятся к своим свадьбам, происходит распад семейных групп. Медведицы-матери находят себе «женихов», а медвежата-второгодки остаются жить самостоятельно. Долго оставалось загадкой, как же мать изгоняет медвежат. Мне после проведенных наблюдений было совершенно непонятно: как медведица-мать может прогнать своего подросшего детеныша? Медвежата в это время уже умеют так четко выводить след, что скрыться, убежать от них в лесу куда-нибудь просто невозможно. Как бы ни прогоняла их мать, как бы жестко она с ними ни обращалась, они все равно будут идти за ней по следу. Оставалось предположить, что медвежата отходят от матери, когда она встречается с медведем-самцом. Ведь если самец поймает медвежонка, он его попросту съест. Пытаясь подойти к решению этого вопроса как можно ближе, совершенно не представляя, чем эта затея кончится, я отправился на очередную экскурсию. Следует напомнить, что между мною и медвежатами существовала связь через реакцию следования, т. е. такая же или близкая к той, которая существует между медвежатами и матерью. Я, разумеется, вовсе не собирался лезть знакомиться к медведю-самцу, но рассчитывал побывать не только на занятом им участке, но и посетить места кормежки и отдыха, походить по следовым меткам и около деревьев-маркеров. Важно было зарегистрировать реакцию медвежат на все эти медвежьи сигналы. Мы пришли на знакомое нам болото «Катин мох». Я старался жить с медвежатами так, как это принято в медвежьих семьях, – подолгу держаться на одном месте.
Как-то мы прохаживались по болоту, собирая прошлогоднюю, уже присохшую к плодоножке клюкву, и вдруг я заметил, что медвежата насторожились, стали подниматься на задние лапы, беспокойно оглядываться вокруг, а потом зафыркали и убежали в лес. Я не придал сразу особого значения их беспокойству – может, где-нибудь близко прошел зверь – и продолжал лакомиться кислой ягодой. Но прошло уже достаточно много времени, а медвежата не возвращались. Это беспокоило. Я подал звуковой сигнал, уверенный, что теперь они сразу прибегут (обычно они отвечали на мой сигнал дружным фуканьем), но стояла тишина, и это было необычно. Подавая звуковой сигнал, я пошел на то место, где медвежата забежали в лес. Походил у края болота, зашел чуть дальше в глубь леса – медвежат нигде не было. Я отыскал их след и, внимательно присматриваясь, медленно пошел по нему. Мишек я нашел минут через двадцать, с трудом выпутывая направление их движения по едва заметным следам. Они ушли от меня почти за километр. По пути меня не раз брало сомнение – неужели медвежата без видимых причин ушли от меня? Я готов был повернуть назад к болоту, но след, который можно было разобрать по пригнутым стебелькам редкой травы, говорил о том, что медвежата пошли дальше, и я решил протропить его до конца или столько, сколько это будет возможно. У ручья след прервался, я стал ходить кругами, надеясь напасть на него вновь, но тут откуда-то сверху фыркнул медвежонок. Поискал глазами и нашел Катю и Яшку сидящими на отдельных березах. Видно было, что они забрались на деревья давно и не собираются спускаться. Я несколько раз принимался их звать, но безрезультатно. Тогда, чтобы не тратить время попусту, я наломал сухих веток, сделал из них постель на солнцепеке и улегся спать под березой, на которой сидела Катя. Каждую ночь мне приходилось спать по три-четыре часа, и лимит сна давал о себе знать.
Проснулся от того, что кто-то потащил меня за нос. Открыл глаза – и встретился взглядом с медвежонком: Катя пыталась пососать мой нос, соблазнившись его видом! Посмотрел вокруг – и у самого ручья увидел Яшку, беззаботно ковырявшего трухлявый осиновый пень. Не надеясь разгадать причину, породившую у медвежат испуг, (с того момента прошло около 2 часов), я, тем не менее, пошел обратно на болото, на то место, с которого мишки убежали. Звери пошли следом. Когда мы пришли на место, я увидел глубоко вдавленные в мох следы крупного медведя, и у меня зародилось подозрение, что именно этих-то следов и испугались мои косолапики. Но вот мишки подошли к следам, понюхали их, пофыркали немного и отошли – обычная реакция на след крупного зверя. Чтобы проверить свои предположения, – след на мху мог уже остыть, – я решил походить с медвежатами, пока не найду свежий, теплый след медведя-самца. В этот день и в два следующих такой возможности нам не представилось. Мы были на следах медведей, находили их метки, медвежата вели себя настороженно, но никуда не убегали, т. е. их поведение оставалось обычным. Зато на третий день я попал на совсем теплый, даже «горячий» след медведя-самца.
Сначала мы услышали зверя: невдалеке что-то глухо буркнуло, сломался сучок. Медвежата пофыркали для порядка, но дружно пошли за мной. Однако, едва мы вышли на след медведя, как Катя испуганно рявкнула и напролом рванулась в сторону. Яшка шел в стороне от нас, бросился за испугавшейся Катей, но наткнулся на след медведя и, как будто ударившись о невидимую стенку, метнулся в противоположную сторону! Мне только оставалось крутить головой, стараясь на слух определить направления, по которым разбежались медвежата. Теперь мне стало совершенно ясно, что разрыв семейных связей у медведей происходит в период гона и основным механизмом, обеспечивающим разрыв семейных связей, является панический страх медвежат, вызываемый свежим запахом самца. Медведице-матери вовсе не нужно отгонять от себя детей, да она и не смогла бы это сделать – не так-то просто ей освободиться от настырных деток. Природа распорядилась проще. В процессе эволюции у медвежат выработалась и закрепилась, зафиксировалась реакция избегания запаха медведя-самца в период гона, что, конечно, обеспечивает им известную безопасность. Так вот, когда медведица-мать, движимая инстинктом размножения, идет по следу медведя-самца, медвежата отбегают в сторону и теряют свою мать, так как тропить ее из-за запаха самца они уже не могут. После спаривания медведица, несомненно, на какое-то время принимает запах медведя-самца и поэтому также оказывается «чужой» для медвежат. По этой причине повторное сближение медвежат со своей матерью очень затруднено, почти невозможно. Так мне удалось разгадать еще одну загадку, весьма важную в понимании биологии развития бурого медведя.
С большими трудностями я отыскал разбежавшихся медвежат. Через два дня я еще раз, для проверки, выводил мишек на след другого медведя-самца и потерял почти весь день, лазая по лесу, разбираясь в следах на просеках, пока не наткнулся в буреломе на одуревших от таких проверок медвежат. Теперь я старательно обходил эти два участка, придерживался знакомых троп, известных мест кормежки и так благополучно прожил целую неделю, пока на наш участок не забрел крупный медведь. Он старательно потоптал тропу, где мы ходили, оставил на ней большую кучу помета, а рядом сломал вершинку небольшой, метров пять высотой, елки. Ясно, что этими действиями он как бы давал нам понять, что обнаружил нас, о чем и свидетельствовала его «визитная карточка». Но, как ни странно, эти медвежьи метки не произвели на медвежат такого сильного воздействия, которое я наблюдал в их поведении неделей раньше. Они деловито обнюхали и обошли все вокруг, пофыркали и спокойно остались жить на этом участке вместе со мной. Возможно, следы медведя были недостаточно свежими, но стало очевидно, что медвежата уже перестали панически бояться запаха самца. А может быть, их успокаивало мое постоянное присутствие, и они поняли, что я от них никуда не денусь, и убегать от меня не нужно, или прошел тот критический период, когда реакция избегания проявлялась наиболее остро. Как бы то ни было, но медвежата от меня больше не убегали. И все же это поведение осталось загадкой, которую я так и не смог разгадать.
Нажировка
Лето быстро прошло в обычных хлопотах. Начался август – пора нажировки медведей, наиболее ответственное время, когда нужно за короткий период накопить жир для зимовки. Конечно, проще всего нам было откармливать медвежат на овсяных полях, поэтому мы перебрались в «Токовье» – уже знакомое и удобное урочище. Теперь вместе с медвежатами поселилась целая компания: я, моя жена и выпускница МГУ Аня Шубкина. Иногда на нашем стане появлялись и другие люди. Дело в том, что, согласно нашим планам, наблюдения за формированием поведения медвежат были в основном завершены, но предстояло провести еще ряд опытов с участием других людей, поэтому мы несколько изменили методику общения со зверюшками.
Прежде, работая с медвежатами, я старался не вступать с ними в прямые контакты, не навязывал им своих желаний, чтобы не вносить посторонних возмущений в их поведение, не мешать естественному проявлению различных реакций на компоненты окружающей среды. Теперь около них появились чужие. Они разговаривали, даже трогали медвежат руками, что было далеко не безопасно: медведь мог мгновенно схватить за рукав или за руку. Так оно и вышло – нескольких угрожающих щелчков зубами оказалось достаточно, чтобы у каждого отпала охота погладить этих «домашних» зверей.