Эскильстуна. Город железа и стали. Старинная кузница страны. Колыбель ее индустрии. Шведская Тула.
На центральной улице города, как священные реликвии, нетронутые, открытые для посетителей, сохраняются и по сей день со всеми своими нехитрыми орудиями — клещами, закопченными горнами, наковальнями, скрипучими кожаными мехами — шесть кузниц. Дощатые вишнево-красные домики с белыми плоскими, вровень со стеной, рамами окон. Такими, какими они были и лет триста назад.
В прошлом веке в Эскильстуне сделали первый в Швеции паровоз. А сейчас город славен своими тракторами.
В начале нашего века здесь родились знаменитые плитки Иогансона. Эти плитки такие гладкие, что, если их поверхность слегка потереть ладонью и приложить друг к другу, они прилипают с силой давления в тридцать три атмосферы. Плитки эти стали во всем мире эталоном тех измерительных инструментов, без которых невозможен конвейерный способ производства.
Форд испробовал все, чтобы изготовить в Америке такие же сверхточные, отполированные стальные измерительные плитки, но и ему пришлось сдаться на милость старому провинциалу — эскильстунцу Иогансону, чье мастерство полировки пластин было тогда выше разумения американской техники.
И Форду пришлось купить у Иогансона секрет плиток за десять миллионов долларов.
Ныне японцы, стремясь открыть своим товарам новые рынки, пытаются возможно точнее скопировать удобные, оригинальные, современного стиля эскильстунские ложки, ножи и вилки из нержавеющей стали, форма которых и качество безупречны.
Лучшие в мире хирургические инструменты тоже идут отсюда.
В парке Эскильстуны на высокой каменной четырехугольной колонне простерта огромная бронзовая рука — рука Творца. На ней, тревожно озираясь, стоит голый, только что сотворенный господом человек. Правой ногой он опирается на большой палец создавшей его руки, левой — на указательный. И вся его фигура — олицетворение любопытства и недоумения. В какой неизвестный мир он ввергнут Творцом? Что ждет его здесь?
А на одной из площадей Эскильстуны бьет необычный фонтан… Среди рвущихся со всех сторон могучих струй воды, обдающих его россыпью брызг, в страшных потугах корчится кит — нелегко ему было исторгнуть из чрева своего библейского Иону. У самого же выброшенного наверх Ионы лицо обезумевшего, обалдевшего человека.
Да может ли оно быть другим после трех суток, проведенных во чреве поглотившего его морского чудовища? Никакой святости! Из-за этого, говорят, церковники и отказались принять заказанную ими скульптуру-изваяние…
И эскильстунцы приобрели фонтан для вящего прославления своего города! И «Рука Творца» и фонтан «Ионы, исторгнутого из чрева кита» — творения великого скульптора XX века шведа Карла Миллеса.
Но не из-за плиток Иогансона, не из-за эскильстунских ножей и вилок и даже не из-за прекрасных, умных и вдохновенных творений Карла Миллеса припомнилась мне в тот весенний день в одном из стокгольмских музеев Эскильстуна.
Когда я впервые приехал в Стокгольм, этого музея здесь еще и в помине не было. Он мирно покоился на дне гавани, погребенный толщею морской тины. Теперь же, всплыв из глубин, он стал новой достопримечательностью столицы и влечет к себе толпы туристов — и старых морских волков, и бесконечные экскурсии школьников.
Имя его — королевский флагман, трехпалубный, шестидесятичетырехпушечный фрегат «Васа».
Мы на Неве охраняем «Аврору» как реликвию тех десяти дней, которые потрясли мир. Норвежцы в Осло сберегают под крышей деревянный «Фрам» Фритьофа Нансена и плот Тура Хейердала «Кон-Тики», знаменитые своими необыкновенными плаваниями.
В отличие от них, фрегат «Васа» известен тем, что ни в какие плавания не ходил, ни в каких морских сражениях не участвовал. Просто-напросто, выйдя под парусами первый раз в море, он через полчаса, едва пройдя восемьсот ярдов, от налетевшего шквала перевернулся и пошел ко дну со всем экипажем и многочисленными гостями, собравшимися отпраздновать спуск на воду нового флагмана.
Пролежавший 333 года на дне стокгольмской гавани, затянутый сотнями тонн ила, корабль в 1962 году был поднят со всеми пушками, ядрами, кухонной посудой и даже разменной мелкой монетой, принадлежавшей матросам.
Корабль очистили, поставили у берега острова, вблизи которого он затонул.
Вокруг его огромного дубового тела, высотой в шесть этажей, возвели стены из алюминия, крышу — и превратили в музей.
Высокие стены музея-ангара видны с многочисленных набережных столицы.
Сюда на краснобоких автобусах спешат по большим и малым стокгольмским мостам экскурсанты. Их перевозит к «Васе» теплоходик, неустанно круглый год снующий по заливу.
Конечно, любопытно в парах влажной атмосферы, искусственно создаваемой, чтобы лучше сохранять корабль, увидеть, как же выглядели линейные корабли-флагманы лет триста с лишним назад.
С уважением думаешь об инженерах и водолазах, благодаря точному расчету и мастерству которых удалось в целости поднять этот дубовый, набухший соленой водой трехмачтовый левиафан.
Но то были следы исчезнувшей, канувшей в историю воинской мощи и славы, которая, несмотря на всю храбрость «сынов любимых победы», несла шведскому народу лишь несчастья и разорение. Слава, обращенная в прошлое!
И, проходя по дощатым подмосткам, которыми в три этажа обнесен фрегат-флагман, я думал о новой славе шведского народа. Славе, обращенной к будущему.
Символом этой новой славы надо бы поставить у причалов и превратить в музей небольшое торговое судно каботажного плавания «Эскильстуна».
Внешне оно, вероятно, ничем не примечательно. Гривастый раззолоченный лев, искусно вырезанный из дерева, не поддерживает его форштевня. Внешне «Эскильстуна» — обыкновенный, видавший виды морской ломовик, коммерческий пароход. Но, оторвавшись от родного берега, он совершил великое и опасное плавание в будущее.
Это было первое судно, прорвавшее блокаду, которой интервенты пытались задушить молодую Советскую республику.
С грузом лекарств, бинтов, хирургических инструментов «Эскильстуна» пришла в Петроградский порт в мае 1919 года.
Она была первой ласточкой мирного сосуществования, прилетевшей в колыбель революции — Петроград, когда еще вокруг раздавался грохот орудийной пальбы.
Пусть «Эскильстуна» уже пошла на слом, думалось тогда мне, но память о ней жива и в душах и в делах шведских рабочих.
В этом еще раз я убедился вскоре, уже в Москве.
На вечере в Политехническом музее, рассказывая о Швеции, среди слушателей я вдруг увидел группу шведов. И между прочим, почти не надеясь получить ответа — ведь с тех пор прошло сорок четыре года, — спросил, не помнит ли кто-нибудь из них об «Эскильстуне», не знает ли хоть одного моряка из ее смелого экипажа.
В перерыве ко мне подошел высокий, стройный немолодой человек в пиджаке, застегнутом, несмотря на страшную духоту в зале, на все пуговицы.
— Хотя я тогда был еще очень молодым, совсем подростком, но кое-что помню об «Эскильстуне», — сказал он.
На его красном от загара лице особенно ярко голубели глаза.
Это был участник гостившей в то время у нас делегации общества «Швеция — СССР» Ялмар Вернер, кассир стокгольмского отделения профсоюза разнорабочих.
— «Эскильстуна» — небольшой пароход. Вряд ли он смог бы взять на борт и триста пассажиров. Нелегко было набрать команду, найти капитана для того рейса в Россию, и еще труднее оказалось зафрахтовать судно, потому что ни одно страховое общество не соглашалось застраховать такое опасное плавание. Но нашелся капитан, он-то и подобрал экипаж. Это был Эфраим Эрикссон, идейный человек. Ему тогда не стукнуло еще и тридцати пяти лет. Умер он не так давно. Я его лично знал. Третьим штурманом на «Эскильстуну» Эрикссон взял в это плавание Свена Линдерута.
— Свен Линдерут? Тот самый?..
— Да, тот самый…
Речь шла об известном деятеле рабочего движения Швеции, профсоюзном организаторе, депутате риксдага многих созывов, одном из создателей компартии, неоднократно выбиравшемся ее председателем…
— Этот рейс имел тогда большое политическое значение, — вспоминал Ялмар Вернер. — Иначе бы старик Эрикссон не взял такого третьего штурмана. Ведь Линдерут по профессии не моряк. Вероятно, важно было установить личный контакт с советскими товарищами. В наших газетах промелькнуло сообщение о том, — продолжал рассказ Вернер, — что в Петрограде и во фронтовых госпиталях раненым красноармейцам делают операции без наркоза. Нет ни эфира, ни кокаина, ни хлороформа — никаких анестезирующих средств. Помню, какое страшное впечатление произвела на нас всех эта статья. Пожалуй, тогда во всей стране не нашлось бы такого рабочего, который не уделил бы хоть самой малой толики на медикаменты для русских.
Подросток Ялмар Вернер жил тогда вблизи Нючёпинга, зарабатывал крохи, но был счастлив, что и на его взнос можно обезболить две или три операции.
Конечно, это простой случай, что корабль, прорвавший блокаду и первым пришедший с самым мирным грузом в запустелый петроградский торговый порт носил название «Эскильстуна» — города, который часто именуют здесь «город труда», — но случай знаменательный.
Вместе с Ялмаром Вернером в делегации был и директор Народного парка города Эскильстуны Эрик Андерсон. Грузный, мешковатый и бесконечно добродушный человек. Он также внял моей просьбе. И вскоре «Эскильстунский курьер» рядом с фотографией, на которой Андерсон был снят с балалайкой в руках перед столом с бутылками «Советского шампанского», опубликовал и его интервью о поездке в Советский Союз. В этом интервью он, между прочим, просил тех, кто что-нибудь знает о судьбе судна «Эскильстуна», в свое время курсировавшего с шумными пассажирами между «городом кузнецов» и столицей, сообщить об этом.
Мою просьбу Эрик Андерсон повторил и по радио.
На нее откликнулись. На страницах столичных и эскильстунских газет появились воспоминания о необыкновенном плавании зафрахтованной рабочими организациями «Эскильстуны».