И пары дней не удалось понежиться на отведённом Дону соломенном тюфяке в пустом и холодном склепе, что некогда звался покоями самого нара. Единственное место, где фурычил камин. В нищей крепости даже солома — богатство. А его героические армы за полдня нашинковали гору дров, которую их першероны заколебались таскать в крепость. Так что тепло и горячая ванна входили в программу реабилитации организма, истощённого погоней за счастьем.
Но от нападок оголтелой военщины Дону не помог отбиться даже дед. Те прямо в горло вцепились: по коням, шашки долой, айда нечисть поганую потрошить! За что воевали, если так тормозим на финише? И всё в таком же духе. Ужасный век, ужасные сердца — ворчал Дон, когда Тарьяс погнал их с Лэти и Лэйрой на охрану вышедших на сенокос крепостных аборигенов. Сестрички явились из лесу на побывку с помывкой, но вернуться в леса к грагам не успели — мастер припахал их к сельхозработам. Этому тоже неймётся, хотя…
Куда деваться? Ладно, днём они с щупами ещё могут присмотреть за коровами на лужку. А когда двинут в Утробу? Аборигены за стены не ходят, а шмыгают на минуточку. Поход на озеро за рыбой — целое событие. А косить — это несколько дней угробить. Особенно, когда косари сплошь ходячие скелеты — только на мужиках Мурана сенокос и вывозили. Для Дона стало делом чести оградить своих коров от голодной смерти в этом концлагере.
Как и в походе на Черногорье, самую разумную предусмотрительность выказала Дайна. Наплевав на интересы каких-то там сельских задротов, девчонка целиком и полностью посвятила себя интересам системы. Ладно мужики — даже взыскательные сварливые барыньки-южанки благосклонно взирали на то, как глубоко в их системное хозяйство внедрилась бывшая сельская чучундра. Ничтоже сумняшеся, Дайна сволокла в общую кучу все рюкзаки, мешки и прочий багаж бестолковых господ путешественников. Вытряхнула каждую тару и придирчиво проинспектировала невзрачный пованивающий хлам. Затем потребовала у армов натаскать ей воды и организовала нескольких баб на грандиозную стирку. Работу прачек эта умница оплатила привозным мылом, над которым бедные женщины аж обрыдались — видать, уже не надеялись свидеться при жизни.
— Понятно, почему она тебе нравится, — одобрительно констатировала Паксая, сунув братцу гамбургер и кружку с горячим чаем.
Он только взошёл на двор крепости, дабы пообедать в свою очередь. Пообедать — уныло оглядел он гигантский бутерброд с остатками вчерашнего варёного мяса и вялой зеленью — а не давиться всухомятку.
— Некогда готовить! — тотчас окрысилась Паксая на невысказанную критику. — Не видишь? Мы собираемся, раз кое-кому приспичило на базу без пересадки.
Дон видел. И весьма благодарно оценил усилия носящейся по двору Дайны. Всё их личное и общественное барахло сушилось на многочисленных приспособах. Высохшее аборигенки под неусыпным надзором Дайны утюжили громадными утюгами, нагретыми на жаровне. На диво цивилизованная крестьянка терпеть не могла блох с прочей поганой живностью и умела с ней бороться — даже в её отсутствие с целью профилактики.
— Девчонки уже переоделись в чистое, — заметила Паксая, готовясь стартовать по своим делам. — Ребята тоже. Сейчас твоя зазноба и тебе притащит.
— Чего это она моя? — машинально отбрехался Дон, прихлёбывая чай.
— Ну и дурак, — хмыкнула сестрица и дёрнула колотиться по хозяйству.
— Чего это я дурак? — проворчал Дон, прицеливаясь, с какой стороны удастся куснуть гамбургер и не завязнуть в нём заклинившей челюстью. — Я первый её заметил. И не ваше собачье дело, как употреблю.
Он раззявил пасть и вонзил зубы в свежеиспечённую жёсткую буханку с заветрившимся мясом. Одновременно внимательно разглядывал несущуюся к нему через двор Дайну. Не модель, но такая ладная, что полный улёт. Всё на месте. И всё оно вполне себе. Ещё как — прямо, никакого удержу от такой прелести. Но это так, дребедень и тлен. Главное, эта умница способна в кратчайшие сроки сделать счастливыми всех членов системы. Вон как благодарно стрельнул в её сторону взгляд Фуфа, хотя его супруга тоже умеет сделать жизнь приятной в смысле обеспеченности и окружения заботой.
А Дон чем хуже? Он тоже заслуживает, чтобы кто-нибудь покладистый да сексапильный беспокоился по мелочам и в целом о его благополучии с благоустройством. Хватит с него прекрасных дворянок — толку с них, как с козла молока. Пусть ими другие дураки пробавляются. За всю жизнь он чувствовал себя в душевном уюте лишь с мамой да с Паксаей. Однако на них жениться никак — уже заняты. Теперь вот появилась эта прелесть, как нарочно для него…
— Вот, чистая! — выдохнула Дайна, подлетев к господину манипулятору с рубахой.
Ни малейшего кокетства и всяких там завлекательностей во взгляде с телодвижениями. Дескать, принесла, исполнила долг, а там уж ты сам. Будто он ей не красавец мужчина, а хлам какой-то. Сосед по деревне, об которого она глаза измозолила, но мужика так и не разглядела.
— Устала? — ревниво осведомился Дон, шаря глазами по фигурам армов, разгружающих воз с дровами.
Если хоть одна сволочь попробует увести у него девчонку, он… Порвёт! Воображение услужливо нарисовало картину нападения манипулятора на арма. И Дон чуть не подавился, внезапно честно заржав над своими претензиями.
— Устала, — не стала лукавить Дайна, как, впрочем, и драматизировать. — Спешить нужно. А мы пообносились, просто страх, — указала она руководителю на просчёты в материально-техническом обеспечении системы. — Штопки-то, кажется, не густо. Сама поштопаю, что нашла. А вот с прочим, — развела она руками, дескать, сам видишь сей бардак с разрухой. — Ты б рубаху скинул, — попросила она. — Да я побегу.
— Посиди со мной, — вырвалось у Дона от всей чистоты сердца.
Дайна не зарделась, не залыбилась и не законфитюрилась на какой-нибудь иной манер, как это у девок включается, если к ним подкатывается смазливый молодчик. У неё — слава создателям и сказителям — имелось достоинство, что обнадёживало на установление искренних и честных отношений. Понятно, что его девки попытаются научить Дайну ломаться и выделываться. Но есть надежда, что она не поддастся.
— Я б…, — мявкнула она, опустив глазки, споткнулась на полуслове, но призналась: — Хотела бы. Так времени нынче ни капельки. Вот кабы ты поход в Утробу попридержал…
— Смерти моей хочешь? — брякнул Дон привычную шутку.
— Да уж, — заулыбалась понятливая девчонка. — Армы не пощадят. Уж больно грозны, как чего им приспичит. Они и в грязном потащатся, лишь бы завтра, как задумали. Да в грязном бы не хотелось, — почти попросила она господина манипулятора не отвлекать её от важного дела.
— Ты права, — выдавил Дон из себя верное управленческое решение. — Беги. Мне тоже пора. Девчонки и без меня грагов прищучат, если случится, — усмехнулся он. — Но мне бы на них посмотреть. Прощупать, чего им там навнушали всякие…
Дайна хмыкнула, догадавшись, какое словцо он пропустил, демонстрируя ей господское воспитание. Потом внезапно сжала его руку — даже не руку, а два пальца. Смутилась и поскакала трудиться на благо интересов системы и диктаторской требовательности армов, угнетающей светлый дух их стабилизатора. Дон тоже направился в сторону трудового поста, разместившегося на вершине близлежащего холма. Вокруг него как раз и гнали ускоренными темпами сенокос.
Так уж вышло, что на подходе к этой долине девчонки засветили грагов перед Мураном с его мужиками — дед прошляпил. Те, как ни странно, с глузда не съехали: всего-навсего убедились в правильности гипотезы о связи ведьм и кабанов. Поэтому нормально отнеслись к идее поработать «под прицелом», дабы местные не уморили бедных коров. Как-то сразу поверили в надежность колдовской защиты заезжих чародеев, коли сами кабаны у тех на побегушках. Да взялись злорадно рассуждать, как там оно полетят перья их хвостов местных ведьм, когда за них возьмутся заграничные. Ибо у заграничных, по всему видать, совесть есть — не то, что у некоторых сучек драных.
Дон перекинулся с Мураном парочкой двусмысленных забористых фраз о природе баб, и полез на холм. Там его встретили не менее лестными высказываниями о мужиках, их породе, опять же природе и прочих малонаучных вещах. Лэйра с Лэти рвались обратно к своим визгливым поросям, которых отогнали к перевалу. Тарьяс с Руфом и Ганечкой погнали им несколько коров: как следует заправиться в дорогу. Для полноценного отдыха грагам, собственно, больше ничего не нужно, раз покой да жрачка обеспечены. Но сестрички-гадючки свято верили, что их присутствие заменит грагам и то, и другое. Рвались к ним, как дуры, мня себя пупками свинячьего брюха.
О манипуляторе так никто не заботился — родилась в голове Дона склочная мысль, едва в него вцепились с требованием отпустить их на волю из этого тупого сельскохозяйственного рабства. Раз манипулятор жив, значит, в путь — готовей всех готовых. Поход за счастьем из долгого и трудного почти превратился в бесконечный и вконец задолбавший. А он-то уже положил глаз на бесхозную крепость. Аборигены клялись и божились, что диктатору Рунии — местного царства-государства — на Черногорье плевать со всех точек зрения. Отрезанный ломоть — никому на хрен не нужен.
Вычленив в его нытье зачатки конструктивизма, Лэйра бросила терроризировать барчука. Привычно подключилась к проектированию нового развития событий. Внимательно оглядела крепость, на которую прежде плевала с колокольни собственных интересов, и выдала профессиональную оценку:
— А что? Стены крепости целы. Внутренние постройки тоже. Капитальный ремонт, конечно, неизбежен. Но это дело наживное. Грагам мозги причешем и законопатим в систему. Такое войско получится, что ни один диктатор не сунется, — желчно ухмыльнулась смертоносная помесь потусторонней бизнес леди и местного мутанта. — Жители Черногорья в благодарность за наведение порядка и установление режима максимального благоприятствования обязательно провозгласят Дона своим царём, — не преминула старая стерва проехаться на его счёт. — И непременно полюбят незлобливого государя-инфантила, который даже налогов собирать не станет. Так, чистый пустячок: говядину на прокорм свинячьего войска.