Мы вернулись в кухню, где папа изучал содержимое шкафчиков.
– Пап, что ты ищешь? – спросила я.
– Банку сардин. Обычно она хранит их здесь. Хочу тост с сардинами.
– Давай вернемся в Пиннер, и я его тебе сделаю. Нелли, похоже, сегодня нет. Может, нам лучше уйти? По дороге ты мне расскажешь все о своей маме и об этом доме.
Папа на мгновение нахмурился, а затем повернулся к женщине, на чьей кухне хозяйничал.
– Вы ей передадите, что я приходил? Скажете, что заглянул поздороваться?
– Конечно, Билл. Обязательно передам.
Он кивнул и закрыл дверцу шкафчика.
Я заказала такси до дома, смирившись с грабительской ценой за долгую поездку, лишь бы не раздражать папу еще сильнее в многолюдном метро субботним вечером. Я позвонила маме, чтобы рассказать о случившемся, и она вздохнула с облегчением. Большую часть пути мы ехали в тишине: папа смотрел в окно, загипнотизированный шоссе A40.
– Не знаю, почему мамы не оказалось дома, – наконец произнес он.
– Наверное, сегодня она ходила по делам или с кем-то встречалась.
– Отца не было, потому что он ушел.
– Да.
– Когда мне было десять лет. К Марджори, которая жила на соседней улице. Они оба уехали.
– Верно, – сказала я, вспомнив папины альбомы с детскими фотографиями: там едва ли набралось бы с десяток снимков деда, которого я никогда не знала. Дальше, до конца альбома, на каждом втором снимке пустовало место отсутствующего мужчины.
– Мама до сих пор его ждет, – сказал он. – Думаю, всегда будет ждать. Она стоит у почтового ящика каждый день, когда приходит почтальон, но от папы так и нет вестей. Он не вернется. Мы никогда больше с ним не увидимся и не поговорим.
– Ну вот мы и дома, – весело сказала я, открывая входную дверь и аккуратно возвращая папу в реальность. – Приятно иногда предаться ностальгии, правда?
– Ностальгия – греческое слово, – заявил он, вешая темно-серое пальто на крючок в коридоре. – От сочетания «nostos» и «álgos». Отличное слово. – Он улыбнулся мне. – Я вымотался, пойду спать.
– Хорошо. Я останусь на ночь. Увидимся утром.
– Спокойной ночи, – сказал он и зашагал наверх, держась за перила.
В предрассветные часы, не в силах заснуть, я подошла к папиной книжной полке и взяла этимологический словарь английского языка. Я села на пол, скрестив ноги, прижалась спиной к дивану и открыла на букве «Н».
Ностальгия – от слияния греч. «nostos» (возвращение домой) и «álgos» (боль). Дословный перевод «ностальгии» с греческого – «боль от старой раны».
10
Раздался звонок в дверь. После папиного исчезновения прошло несколько дней, и я жила с родителями с тех пор, как вернула его домой. Мы с мамой в томительном ожидании сидели за кухонным столом. Папа наверху перебирал книги в своем кабинете, который вскоре ждала перестановка.
– Хорошо, не забудь рассказать ей все как можно более четко и подробно, – говорила я, пока мы шли к двери.
– Да, я помню.
– Нам невероятно повезло получить патронажную сестру, поэтому нужно извлечь максимум из ее присутствия. Пожалуйста, не приукрашивай факты, рассказывая об отце.
– Хорошо, хорошо.
Мы открыли дверь. На пороге стояла женщина с коротко стриженными седыми волосами, одетая в ярко-красное однобортное пальто. Она была невысокого роста, ниже нас с мамой, с маленькими сверкающими карими глазами, носом-кнопкой и ребяческой щелью между передними зубами.
– Здравствуйте, – произнесла она с мидлендским акцентом. – Я Гвен.
– Входите, Гвен, – пригласила я.
– Спасибо. Черт возьми, ну и холодина!
– И не говорите. Я Нина, – сказала я и протянула руку.
Прежде чем ее пожать, Гвен сняла свою флисовую перчатку. Милый и старомодный жест, который сразу же расположил меня к гостье.
– Нина, чудесно. А вас как зовут?
– Мэнди, – ответила мама.
– Мам.
– Не начинай, – прошипела она.
– Ее зовут Нэнси, – сказала я.
– Меня зовут Мэнди.
– Ладно, просто для соблюдения формальностей с документами: ее настоящее имя Нэнси, но она почему-то хочет, чтобы все называли ее Мэнди.
– Отличная мысль! – воскликнула Гвен, снимая пальто. – Я бы хотела изменить свое имя, Гвен мне всегда казалось ужасно скучным.
Мама бросила на меня убийственный взгляд и выразительно округлила глаза.
– Спасибо, – торжествующе произнесла она.
– Красивое имя, Мэнди. Так звали мою любимую тетушку. До чего забавная была леди.
– Это забавное имя, – гордо сказала мама.
– Точно! – отозвалась Гвен.
– Гвен, могу я предложить вам чашку чая или кофе?
– О, чай, пожалуйста. С молоком и ложечкой сахара, если можно.
– Скоро будет, – пообещала я.
– Поговорим в гостиной?
– Да, – сказала мама.
– Вообще-то сначала я хотела бы поговорить только с ухаживающим. Кто из вас ухаживающий?
Мы с мамой переглянулись. Это слово мы никогда между собой не использовали, тем более не обсуждали. Гвен не пробыла здесь и двух минут, а уже ясно дала понять, насколько плохо мы справляемся. Мамино лицо приняло несвойственное ей удрученное выражение. Какое-то мгновение мы обе молчали.
– Полагаю… – начала она едва слышно, – полагаю, я.
– Чудесно. Не возражаете, если мы поболтаем тет-а-тет? А вы, Нина, присоединитесь к нам позже.
Я сидела в кухне и слушала тикание часов, безуспешно пытаясь разобрать голоса в соседней комнате. Я все вспоминала мамино лицо, когда Гвен произнесла слово «ухаживающий». Маме можно было дать множество определений: деловая, организованная, предприимчивая. Надежная мать, веселая подруга, любящая жена. Но никогда – ухаживающая. Она познакомилась с моим отцом очень молодой, и их отношения всегда, так или иначе, определялись разницей в возрасте. Это он выступал в роли ее главного защитника. Когда я была помладше, меня раздражало, как папа вечно оправдывал мамино слегка неразумное поведение. Он был ей предан. Заботился о ней. Ни разу в жизни я не представляла, что настанет время, когда ей придется опекать и защищать его.
Примерно через час в кухню вошла мама и позвала меня. Мы сели рядом на диване, Гвен заняла папино кресло.
– Мама, ты все рассказала?
– Да.
– Об инсульте, обо всем, что посоветовал доктор? Передала все медицинские справки и выписки из больницы?
– Нина, хватит говорить со мной как с ребенком.
– Да, Нина, – вмешалась Гвен. – Мэнди очень мне помогла и сообщила всю историю болезни вашего отца.
– Просто у меня такое ощущение, что я единственная, кому до всего этого есть дело, и я так больше не могу, не могу. Я ужасно боюсь, что с папой что-то случится и кто-нибудь спросит все подробности, а я забуду или упущу и…
– С каких пор ты единственная, кому есть дело? Тебя здесь никогда не бывает! – не удержалась мама.
– Вот именно! Это-то меня и беспокоит! Меня здесь никогда не бывает, и все же только я воспринимаю проблему всерьез!
– Погодите, погодите, – прервала нас Гвен. – Ваша мама относится к этому очень серьезно, и мы вместе позаботимся о том, чтобы впредь записывать всю важную информацию. Нина, скажите, что вас больше всего волнует в состоянии Билла на данный момент?
– Больше всего меня волнует то, что мама снова позволит ему выйти из дома в мороз и на этот раз папе не так повезет встретить понимающих и милых людей.
– Хорошо, – изрекла Гвен. – Входная дверь – частая проблема, но вполне решаемая.
– Я не собираюсь вешать на дверь амбарный замок и превращать дом в тюрьму строгого режима! – закричала мама.
– Этого и не требуется, есть масса других способов. Как насчет шторы? Если занавесить дверь, у него не возникнет стремления к ней подойти.
– Какую-то определенную занавеску?
– Мама, сейчас не время думать о дизайне.
– Просто темную занавеску, – сказала Гвен. – И еще нам следует разобраться с протоколом Герберта[30]. Мы можем заполнить форму сейчас и обновлять по мере изменения состояния Билла. Таким образом, она будет у нас под рукой, чтобы тут же передать в полицию, если он снова пропадет.
– Хорошо, – сказала я. – Давайте займемся этим сегодня же.
– Вы хотели бы обсудить что-нибудь еще, Нина?
– Да, – ответила я. – Папа неправильно помнит некоторые вещи. Подобное периодически случалось и раньше, но в основном он сохранял ясную память. Теперь он все чаще погружается в вымышленный мир. Путается в людях и событиях прошлого. Говорит о том, чего не было, или о тех, кого здесь нет, и я считаю, что лучше ему не перечить.
– Исключено, – отрезала мама.
– Один человек сказал мне, что это самое разумное решение. Можно не вступать с ним в противоречие, не поощряя его заблуждения.
– Не понимаю, как это ему поможет, – сказала мама.
– Он расстраивается, потому что уверен в своей правоте. Представь, как бы тебя раздражало, если бы кто-то раз за разом говорил, что ты ошибаешься в том, в чем убеждена.
– Точно, – согласилась Гвен. – И Нина права, есть способ уладить это деликатно. Вы можете привести пример из последнего?
– Он думает, что его мама жива, хотя она умерла двадцать лет назад, – сказала я.
– Хорошо. В следующий раз, когда он заведет речь о своей маме, не говорите ему, что ее больше нет, а лучше попросите поделиться счастливыми воспоминаниями о его детстве. Или вместе просмотрите фотоальбом и обсудите ее фотографии.
– Ты сможешь это сделать, мама?
Она ковыряла свои покрасневшие и истерзанные кутикулы и отказывалась смотреть мне в глаза.
– Да, – сказала она.
Гвен остановилась в коридоре и сняла с крючка пальто.
– Значит, у вас есть мой номер телефона и адрес электронной почты, чтобы связаться при необходимости.
– Спасибо, – сказала мама.
– И я зайду снова через неделю.
Папа спустился по лестнице. Не успели мы с мамой что-либо придумать, как Гвен подошла к нему с протянутой рукой.