Макс отложил газету.
– Не представляешь, как я тебе завидую, Нина, – сказал он, допивая остатки пива. – Ты получаешь за это гонорар, которого хватает на выплату ипотеки. Потрясающе.
– Ну, интервью – особая тема, они случаются не так уж часто. В реальности все немного иначе. На прошлой неделе тысячи людей желали моей смерти в «Твиттере», потому что я неправильно рассчитала ингредиенты для рецепта и написала, что нужно десять килограмм чеддера, а не сто грамм.
Его смех гулко отозвался в стакане.
– Большую часть дня я созваниваюсь с бухгалтерией и прошу оплатить работу, выполненную несколько месяцев назад. А на прошлой неделе я поссорилась на съемках с упертым фуд-стилистом.
– Но ты же любишь свою работу.
– В основном – да. Мне с ней очень повезло.
– Тебе не просто повезло, ты вложила в нее душу.
– Многие вкладываются в работу и все равно ее ненавидят.
– Например, я, – сказал он, вертя на столе круглую пивную циновку.
– Ты правда ее ненавидишь?
– Ненавижу.
– Наверняка ты мог бы использовать свои навыки где-то еще, при этом хорошо зарабатывать и не чувствовать отвращение по утрам. – Макс кивнул. – Мы стали жить намного дольше, и работа отнимает основную часть нашей жизни. Нельзя ненавидеть большую часть своей жизни.
– Знаю, – вздохнул он. – Поверь, я много об этом думаю.
– У меня идея! – сказала я с пьяным энтузиазмом. – Давай составим список всего, что тебе нравится делать. Есть ручка? Извините, можно одолжить у вас ручку? – спросила я у проходящего мимо официанта. Он вытащил из кармана ручку и протянул мне.
– Спасибо.
– Нина… – запротестовал Макс.
Я вынула из сумочки блокнот.
– Так, давай составим список всего, что ты любишь и ненавидишь. Существенного и не очень, профессионального или какого угодно. Даже если это покажется неуместным, мы все равно запишем. Итак. Что делает тебя счастливым?
– Не знаю.
– Я знаю. Пребывание на открытом воздухе. Ничто не делает тебя счастливее.
– Может, не будем?
– Да ладно, это только между нами.
– Пожалуйста, перестань вести себя как школьный профконсультант, – вспылил он. – Извини. Знаю, ты пытаешься помочь. Но я чувствую себя ребенком.
– Ладно, – сдалась я. – Не заводись.
Я допила вино, и мы ушли.
На обратном пути к коттеджу Макс в основном молчал, и только я говорила с принужденным пьяным весельем, отчаянно пытаясь сохранить на плаву легкое настроение. Он же полностью ушел в свои мысли и не обращал на меня внимания.
В конце концов я бросила попытки завязать разговор.
– Зачем ты впуталась в историю со сгущенкой? – наконец спросил он.
– Сам знаешь. Я ведь говорила. Работа позволяет мне оплачивать счета.
– Бросай-ка ты их. Ясно ведь, лучше всего ты пишешь о том, во что искренне веришь.
– Я всегда верю в то, о чем пишу, иначе не писала бы. Я не настолько продажная.
– Как я?
– Макс, – сказала я, останавливаясь в пустом извилистом переулке, заросшем наперстянками. Он тоже остановился. – Если хочешь это обсудить, давай, я с удовольствием. Но, пожалуйста, не надо сначала говорить, что не желаешь трогать эту тему, а затем пассивно-агрессивно меня подкалывать.
– Я не пассивно-агрессивен. Просто даю тебе конструктивный отзыв.
Впервые за все время я заметила в нем хоть какой-то проблеск неуверенности. На мгновение панцирь хладнокровной мужественности треснул. Я увидела его без бутафории. Без большой зарплаты и спортивной машины, без альбома «Americana» на виниле и компакт-дисков с Бобом Диланом в бардачке, без изношенной одежды и засохшей грязи на ботинках. На несколько мгновений кирпичная кладка его «я» рассыпалась, явив моему взору скрывающегося за ней неуверенного мальчика. Пожалуй, сейчас я могла простить ему воинственный настрой.
– Твой нос, – сказала я, когда мы ночью лежали в постели, и провела пальцем по выступающей горбинке. – Это самый напористый нос из тех, что мне доводилось видеть. Он никогда ни в чем не ошибается.
– У меня отцовский нос.
– Вы похожи? Я не видела других его фотографий, кроме той, что висит у тебя дома.
– Вряд ли они у меня есть. Но да, я на него похож. Очень. – Макс взъерошил пальцами волосы. – Я где-то читал высказывание Фрейда, что, когда двое занимаются сексом, в комнате присутствуют как минимум шестеро. Пара и родители каждого из них.
– До чего отвратительная оргия.
– Согласен.
– По-твоему, так и есть?
– Вероятно, отец навсегда останется для меня недостающим фрагментом, в любой ситуации. Сколько бы я ни говорил и ни думал об этом, сколько бы ни анализировал. Это всегда исподволь будет меня грызть.
– Мальчики и их отцы, – сказала я. – Вряд ли есть более сильная связь между родителем и ребенком.
– Вероятно, – согласился он, потирая голову, словно пытаясь разгладить неудобные складки своих мыслей.
– Почему он ушел от твоей мамы? – спросила я. – Если не хочешь, не отвечай.
– Встретил кое-кого.
– Сколько тебе было?
– Два.
– Прости.
– Да ничего.
– Как твоя мама все пережила?
– Она никогда не показывала чувств. Просто смирилась. Было туго в плане денег. Помню, мне было восемь, и мама дала пять фунтов, чтобы я купил молока в магазине. Вместо этого я купил ей в подарок коробку конфет, зная, что у нее нет мужа, как у других мам. Когда я пришел домой и подарил ей конфеты, она разрыдалась. Только недавно она сказала, что плакала из-за последней пятифунтовой купюры, которая должна была кормить нас неделю.
– Господи, Макс. Какое ужасное воспоминание, прости.
– Наверное, именно поэтому я так держусь за работу, которую ненавижу. Чтобы никогда больше не думать о деньгах.
– Сколько тебе исполнилось, когда ты снова увидел отца?
– Девять. Я пришел домой, и мама сообщила, что он ждет в гостиной. Нам нечего было сказать друг другу, он не знал, о чем со мной говорить.
– А сейчас в каких вы отношениях?
– Ни в каких. Он до сих пор не знает, о чем со мной говорить. В прошлом году прислал мне имейл на день рождения с опозданием на два месяца и пожеланием счастливого тридцатилетия.
– Боже.
– Я давно понял, что лучший способ не разочароваться – не давать ему шанса меня разочаровать.
– Он живет с женщиной, ради которой оставил твою маму?
– Нет. Он бросил и ее, когда она забеременела.
– У него еще были женщины с тех пор?
– Да.
– Сколько?
– Сбился со счета, – сказал Макс.
– А дети после тебя?
– Ага.
– Сколько?
– Сбился со счета, – невесело усмехнулся он.
– Ты боишься походить на отца?
Я тут же пожалела о своем подстрекательском вопросе: в нем сквозил намек на наши отношения.
– Мы все похожи на наших отцов, – сказал он. – Ну а каких призраков ты привела на оргию?
– Если честно, не знаю. У моих родителей очень скучные отношения. Не думаю, что они родственные души. Они сильно расходятся во многих вещах, хотя и дополняют друг друга. И они лучшие друзья, им правда хорошо вместе. По крайней мере, так было раньше. Сложно сказать, какими были их отношения до папиной болезни. Вероятно, теперь его поведение сильно изменилось, да и мамино тоже. Не припомню, чтобы раньше мама была настолько одержима собой. Этому наверняка есть объяснение, но я все никак его не найду. Скорее всего, она просто делает вид, что ничего не происходит. Или, может, не хочет опекать папу, я знаю, как это ее расстраивает. Наверное, ей просто слишком трудно приходится. – Пока я рассказывала, Макс молчал. Мы никогда не говорили о наших семьях. – С папой я всегда была гораздо ближе, в подростковом возрасте в основном с ним и разговаривала. Он научил меня водить машину. Научил всему. С мамой мы и раньше не были лучшими подругами, как некоторые мамы и дочки. Но еще никогда я не чувствовала себя настолько далекой от нее, как сейчас. Это меня страшит, ведь папы скоро не станет. Не знаю, как скоро, могут пройти годы, однако раньше, чем я думала. Останемся только мы с ней. Она будет моей единственной семьей. Не знаю, как сложатся наши отношения, когда отца не станет. Возможно, он – единственное, что нас связывает.
Мои слова повисли в абсолютной тишине. Я не могла точно определить, когда Макс заснул.
В понедельник утром мы ехали в Лондон в полном молчании: мы вступили в ту стадию отношений, когда не требуется заполнять поездку разговорами. Мы больше не спешили жадно насытиться друг другом, словно опасаясь, как бы у наших отношений не истек срок годности. Теперь у нас было время. Оно простиралось бесконечно, подобно полосе автомагистрали. Моя ладонь лежала на ноге Макса, пока он вел машину. Жаркое, густое солнце заливало нас, нагревая кожу автомобильных сидений.
Макс высадил меня возле моего дома. Двигатель издал львиный рев, когда машина отъехала. Я встала на пороге и махнула ему – романтичный и банальный жест, который он оценил. Я послала ему воздушный поцелуй. Макс поднял руку и, не оборачиваясь, помахал на прощание. Машина свернула влево, и он исчез из виду.
17
Давая согласие на встречу с Лолой и Джетро в пабе, я подозревала, что меня ждет целое представление. На это намекал непрерывный поток их публикаций в соцсетях с пространными любовными признаниями и шутками для двоих. Но я не предполагала, что этим двоим окситоцин настолько ударил в голову. При встрече Джетро широко раскрыл объятия и не выпускал меня так долго, что даже стало неловко.
– Нина, – сказал он на глубоком выдохе. – Нина, Нина. Какая долгожданная встреча.
Во всем этом сквозила излишняя церемонность, будто я играла роль умудренного, престарелого вождя племени, а Лола привела партнера для одобрения. Лола тоже была хороша: всякий раз, когда Джетро говорил что-нибудь – любую банальность вроде «Я живу в Кларкенуэлле», – она смотрела на меня с выжидательной улыбкой и молчаливо спрашивала: «Разве он не потрясающий?!» Ее неотрывный взгляд требовал, чтобы я улыбнулась или кивнула в ответ, подтверждая, что да, он и правда классный. Они так складно заканчивали фразы друг за друга, как будто заранее это отрепетировали, а в тех редких случаях, когда один перебивал другого, они брались за руки и щебетали: «Нет, ты говори, дорогой, прости, что перебила. Нет, я настаиваю, любовь моя, ты говори первой».