Наконец, обнаружив один из двух имеющихся в здании лифтов, я поднялась на пост отделения скорой и неотложной помощи. Меня провели в палату, куда положили отца. Рядом с кроватью дежурила мама, и я поймала себя на том, что почему-то избегаю ее объятия.
– Его уже осмотрели?
– Нет, – ответила мама. – Мы все еще ждем.
– Что они собираются проверить?
– Не знаю.
– Они в курсе его состояния?
– Да, – раздраженно сказала она. – Я схожу за кофе. Билл, принести тебе кофе?
Папа не ответил и никак не отреагировал, когда мама поцеловала его в голову и вышла. Я приблизилась к кровати. Было заметно, что проникающий из коридора шум разговоров и распоряжений нервирует отца. Пахло тошнотворно – смесью сахара, дезинфицирующих средств и недоваренного картофеля из школьной столовки. Казенный неуютный запах.
– Моя мама знает, что я здесь? – спросил он.
– Да.
Я села на стул рядом с кроватью и взяла папу за руку. Он остался безучастен.
– Когда она придет меня навестить?
– Неизвестно, папа, – сказала я. – Но она бы хотела узнать, как ты себя чувствуешь.
– Приведи мою маму, и она узнает, как я себя чувствую.
Мне хотелось заплакать.
– Расскажи, чем ты занимался в последнее время. Какую музыку слушал? Прочел что-нибудь интересное в газете?
– Я хочу с ней поговорить, – сказал папа чуть резче. Он был расстроен и имел на это право: я не отвечала на его вопросы, пыталась сменить тему. На его месте я бы точно вышла из себя. – МНЕ НУЖНА МОЯ МАМА! – неожиданно закричал он, отбрасывая мою руку.
Я подумала об Оливии и о том, какой капризной и несдержанной видела ее в последний раз, и как Марк успокаивал малышку на расстоянии.
– Папа, все хорошо. – Я нерешительно потянулась и ласково накрыла ладонью его руку. – Я здесь. Все хорошо.
– Никто меня больше не слушает.
– Я всегда буду тебя слушать. И серьезно относиться ко всем твоим словам. Обещаю.
– Я просто хочу поговорить с мамой, вот и все, – сказал он упавшим голосом. – Я хочу к маме.
Я продолжала гладить его руку. Он задышал ровнее, закрыл глаза и в конце концов уснул.
Вернулась мама с двумя чашками черного кофе, и я тихонько вывела ее из палаты, чтобы не тревожить отца. Мы вышли в холл за сестринским постом.
– Нам нужна сиделка, – сказала я.
– Не драматизируй. Люди его возраста постоянно падают.
– Дело не в возрасте. Это не несчастный случай, а прогрессирующее заболевание, и дальше будет только хуже.
– Я стану внимательнее за ним присматривать.
– Этого уже недостаточно. Ты не можешь обеспечить ему заботу и внимание, в которых он нуждается.
– Значит, я недостаточно хорошо справляюсь? Ты об этом? Тебе лишь бы меня упрекнуть. Может, тогда переедешь и попробуешь сама? Давай, посмотри, каково это.
– Меня беспокоит твое несерьезное отношение.
– Я серьезна!
– Нет, и я не знаю почему. Я долго выискивала оправдания. Но все равно не понимаю, почему тебя так мало заботит то, что твой муж растерян, раздражен и беспомощен…
– Как ты смеешь мне такое говорить? – Она вцепилась в один из металлических стульев, расставленных у стены, и стиснула зубы. – Меня это заботит. Сильно.
– В таком случае почему бы тебе не принять дополнительную помощь? Я помогу с подачей заявки. Поговорю с Гвен. Если нужны деньги, сдам свою квартиру и перееду к вам.
– Дело в другом… – сказала она тихо.
– Это еще не конец и не трагедия.
– Ошибаешься! – закричала мама и ударила руками по спинке стула. Передние ножки поднялись и с лязгом опустились на пол. Я вздрогнула.
– Почему?
– Потому что это означает, что мы состарились. А я пока не хочу стареть, я не готова.
– Не хочешь стареть?
– Тебе-то что, в твои тридцать рано об этом думать. Ты не представляешь, насколько унизительно, встречаясь с людьми, обсуждать только больные колени и раковые родинки. Теперь мы с твоим отцом ходим на похороны чаще, чем на дни рождения, и я не хочу, чтобы моя жизнь свелась к этому.
Я понятия не имела, что тут сказать и как ее утешить.
– Знаю, мне повезло, и все могло быть хуже, но такая альтернатива меня тоже не устраивает. Я не хочу умирать или чувствовать близость смерти. ПРОКЛЯТЬЕ! – закричала она, снова ударяя ножками стула о пластиковый пол.
– Мам, послушай…
– Я не собиралась ничего говорить. Это непозволительно. И совершенно точно не следовало говорить подобное своему ребенку. Но… – Ее голос дрогнул, она сжала губы. – Я еще столько хочу сделать и увидеть вместе с твоим отцом. Я не хочу переживать с ним последние мгновения. Не хочу умирающего мужа, не хочу, чтобы он ушел… – Мама закрыла глаза руками, как будто хотела спрятаться от меня. Задыхаясь, она попыталась сдержать слезы и не смогла. – Я не хочу, чтобы мой муж умер.
Я подошла к ней и усадила на стул. Она опустила голову вниз, нагнулась к коленям и продолжала всхлипывать. Я села рядом на пол, скрестив ноги, и погладила ее по спине. Через несколько минут она выпрямилась и медленно выдохнула. По ее щекам ползли серые потеки туши.
– Мама, рано или поздно он умрет. – Она закрыла глаза и яростно закивала. – Но мы не знаем когда. Возможно, пройдут годы. Поэтому наша задача – сделать все, чтобы облегчить его уход.
– Не знаю, что со мной станет без него, – сказала она слабым голосом, больше похожим на писк.
Я ощутила эгоистичное желание снова вернуться в детство, чтобы не видеть, как слабость гейзером выплескивается из моей несгибаемой матери. Мне хотелось, чтобы этот визит в больницу походил на последнюю встречу с бабушкой Нелли: я вошла, прочитала ей стихотворение, поцеловала в бархатистую щеку, пахнущую прессованной пудрой, и была избавлена от потрясений и организационных вопросов.
– Понимаю, мама. Наверное, тебя это очень пугает.
– Я была с ним с самой юности, Нина. Он мой единственный. – «Мой единственный». Ее слова натолкнули меня на мысли, которые до сей поры не приходили в голову. – Не знаю, кем я буду без него.
– Ты будешь секретарем по связям с общественностью в церкви, будешь устраивать литературные салоны и придумывать для них каламбуры.
– Я делаю все это лишь затем, чтобы не думать о происходящем с твоим папой, – сказала она. – Возможно, когда он уйдет, мне все будет безразлично.
– Ты останешься отличной подругой. Душой компании. Общепризнанным матриархом, который всегда улаживает все вопросы. – Она пожала плечами в знак согласия. – И моей мамой.
– Да. – Она обняла меня и крепко прижалась губами к моему лбу. В проявлениях любви мама не разменивалась по мелочам. Я замерла, наслаждалась этими редкими секундами физической близости. – Я приложу больше усилий.
– Правда?
– Обещаю.
– Мы пройдем через это вместе. Как бы ни было боязно и трудно, а иногда чертовски странно. – Мама рассмеялась, вытирая тушь со щек. – Но никто, кроме нас, не поймет, каково это. Мы должны стать одной командой.
– Точно, – сказала она и с вызовом улыбнулась.
На экране моего телефона высветился номер Гвен – мы уже несколько раз ей звонили.
– Привет, – произнесла я в трубку, сигнализируя маме, что сама все улажу.
– Привет. Извините, что перезваниваю только сейчас. Была с пациентом после обеда.
– Ничего страшного. Папа упал, мы в отделении неотложки.
– А, – ответила она, как будто нашла под диванной подушкой пропавшие очки. Ее было трудно смутить или шокировать, и это дарило ощущение глубокого спокойствия. – Его еще не осматривали?
– Нет, сказали, что проведут какие-то тесты. Но мы не знаем точно какие.
– Общий осмотр и артериальное давление. Они попытаются выяснить, упал ли он и ударился головой, или у него был мини-инсульт, и это стало причиной падения.
– Ясно.
– Его отпустят вечером. Утром я сразу же приеду к вам, и мы все обсудим.
– Спасибо, Гвен. Мы решили, что нуждаемся в дополнительной помощи, и хотели узнать, какие есть варианты найма сиделки.
– Конечно, – сказала она. – Мы просмотрим агентства по уходу в вашем районе и выберем наиболее подходящее.
– Здорово.
– У вас с мамой все в порядке? – спросила она.
– Сейчас – да, – ответила я, глядя, как мама усердно наносит консилер под глаза.
– Ясно, хорошо. Знаете, Нина, я давно на этой работе, и если чему и научилась, так это тому, что, когда люди в двадцать семь искренне произносят у алтаря: «В болезни и в здравии», никто не воображает себе такое.
– Вы правы, – согласилась я.
– Не давите на нее.
– Постараюсь. – Мама жестом показала, что хочет поговорить с Гвен. – Передаю трубку маме. Увидимся утром.
Когда я вернулась в палату, папа сидел в кровати. Взгляд его повеселел.
– Как дела? – спросила я, присев рядом и передавая ему бумажный стаканчик с водой. – Полегчало после того, как вздремнул?
– Да, – ответил он. – А как ты?
– В порядке.
Я сняла крышку с холодного горького кофе и сделала глоток.
– Нет уж, выкладывай, хочу знать все, – настаивал папа. – Потому что в последний раз я видел тебя, когда ты была Питером Пэном.
Я расхохоталась. Он оторопел, а потом тоже начал смеяться – громким лающим хохотом, переходящим в хрип. Едва смех стихал, один из нас ловил взгляд другого, и мы смеялись по новой. Папин смех теперь походил на мультяшное повизгивание. Я отдавала себе отчет, что смеюсь над той абсурдной ситуацией, в которой мы все оказались; над хаосом, который не могли предвидеть. Хотя папа этого не говорил, я знала, что и он смеется по той же причине.
Наблюдая за тем, как он отдается неукротимой радости глупого истерического хихиканья, я поняла: даже если будущее лишит папу собственного «я», останется нечто более ценное. Его душа продолжит существовать где-то в отдалении и безопасности. Никто и ничто – ни болезни, ни старение – не могли ее забрать. Его дух был непобедим.
– Боже, – сказал он, когда смех наконец утих. – Ты, кажется, чем-то обеспокоена. В чем дело?
– Честно?