ЯН. Это так. Но… А у тебя разве график сменился?
ИННА-НАСТЯ. Почему?
ЯН. Позже стала приходить.
ИННА-НАСТЯ. Сама стала заниматься. Плаваю. А то других гоняю, а сама два килограмма набрала.
ЯН. А может, ты забеременела?
ИННА-НАСТЯ. Нет. Я проверялась. Телевизор включу? Что там в стране происходит?
ЯН. Не надо. Как бы выборы там происходят. Всем все заранее понятно.
ИННА-НАСТЯ. Это плохо?
ЯН. Все равно. Результат, которого они и добивались — чтобы всем было все равно. Нет, но появляются же у вас новые люди?
ИННА-НАСТЯ. В стране?
ЯН. У вас, в вашем салоне! Новые клиенты или как вы их называете?
ИННА-НАСТЯ. Не клиентами, по крайней мере.
ЯН. Знаешь, чем ты мне понравилась?
ИННА-НАСТЯ. Конечно. Молодость и красотой.
ЯН. Ты не любишь врать. Мое поколение изовралось до предела. Не привыкать — в советское время врали, сейчас опять врем. Для бизнеса, для политики, для пользы дела. Вы, мне казалось, другие. Может даже хуже. Но честнее.
ИННА-НАСТЯ. Вряд ли. (Направляясь к кухне). Ты к чему это?
ЯН. У тебя есть кто-нибудь? (Пауза). В конце концов, я фактически твой муж и имею право на такие вопросы! Ты слышала, что я спросил?!
Встает, идет в кухню.
Ян в одних плавках, с двумя пластиковыми стаканами идет к двум лежакам под зонтом. Это пляж. Озирается, не видит Инну-Настю. Но вот, кажется, обнаружил. Делает шаг, другой. Останавливается. Опускает руки. Из стаканов льется жидкость. Он бросает их. Поднимает, относит к урне.
Инна сидит за столиком. Входит Ян, подсаживается.
ЯН. Извини, опоздал. Привет.
ИННА. Привет. Я сама только что приехала. Пробки.
ЯН. Ничто не вечно в этом городе, кроме пробок.
ИННА. О чем ты хотел поговорить?
ЯН. Ну…
ИННА. Угадала.
ЯН. Я еще ничего не сказал.
ИННА. За что тебя всегда ценила — ты неглупый, но при этом очень простодушный. Легко прочитываемый.
ЯН. Я?
ИННА. Конечно.
ЯН. Интересно! И что я хотел сказать?
ИННА. Что хочешь вернуться.
ЯН. А если нет?
ИННА. Тогда что? С Костей и Юлей у тебя нормальные отношения, передавать через меня ничего не нужно — что тогда? Страшно заинтригована.
ЯН. Недавно вспомнил, как ты меня била по роже. Ну, тогда…
ИННА. Я помню.
ЯН. Вспомнил и, смешно сказать, заплакал.
ИННА. Опа-на! Наконец стало больно?
ЯН. Нет.
ИННА. От умиления? Понимаю. Такие вещи через много лет вспоминаются с приятной сентиментальной слюнкой.
ЯН. Язвишь? Имеешь право.
ИННА. Как и ты. Я на все имею право, ты на все имеешь право. Все на всё имеют право. Такое время. Право имеют — но взять это право трудновато.
ЯН. Да, время…
ИННА. Только не об этом! Я сразу вспоминаю, что мне через три года шестьдесят. Кошмар. Только что была девочка Инночка, стояла с бантиком и цветами, в пионерки принимали…
ЯН. Да… Союз нерушимый республик свободных.
ИННА. Сплотила навеки великая Русь.
ЯН. Да здравствует созданный волей народов… У тебя тоже так? Я недавно поймал себя на этом — старые слова помню до конца, влипли в память, не выковырнешь! А новые — не помню. Не могу выучить, хоть тресни.
ИННА. Что, ушла твоя девочка?
ЯН. Я сам… Просто… Исчерпалось все. Да и не было ничего особенного. Фантом.
ИННА (долго смотрит на него). Похоже на то. И что теперь? Мотив — у нас дети общие — не проходит: дети сами по себе. У них у самих дети.
ЯН. У Юли с Михаилом не наладилось?
ИННА. Сам не спрашивал?
ЯН. Как-то постеснялся.
ИННА. Нет, похоже, они разбежались насовсем.
ЯН. Не умеет она прощать. Как и ты.
ИННА. А кто-то пробовал просить прощения?
ЯН. К нам подойдет кто-нибудь или нет? (Поднимает руку). Красавица, мы что, прозрачные? Я вам, вам говорю! Где у вас тут менеджер вообще?
Встает, уходит.
Ян идет с устройством в руке, которое и телефон, и записная книжка, и все остальное. Инна сидит перед телевизором, вяжет.
ЯН. Ты как классическая бабушка. Кого еще пригласить?
ИННА. Я бы посоветовала, если бы знала, кого ты уже наметил.
ЯН. А я не говорил?
ИННА. Нет…
ЯН (смотрит на дисплей). Позвонил одному… Ты его не знаешь, но мы с ним по работе постоянно. Николай Васильевич его зовут, как Гоголя. А мы последнее время как-то не контактировали. Но раньше большие дела вместе делали. Короче, думаю, надо позвонить. Звоню: Николай Василича. А мне говорят: Николай Василич умер. Неделю назад похоронили… Вот так. Не звонишь годами, а может, тут уже половина списка — мертвые души? … Или вообще никого не собирать?
ИННА. Не знаю. Все-таки шестьдесят лет, дата.
ЯН. Ага, приятная дата. (Садится рядом с Инной). Если подумать, у нас совсем нет друзей. Почему, как думаешь?
ИННА. У меня есть. Просто тут не принято в гости ходить. Да и какая это ходьба, это ехать надо, как правило, через всю Москву или в Подмосковье, потом возвращаться, потратить целый день…
ЯН. Не в этом дело. Настоящие друзья с детства, с юности, они все остались там. А новые как-то не укоренились. Знакомых полно, приятелей куча, друзей…
Звонки.
ЯН. Это что за звуки?
ИННА. Домашний телефон.
ЯН. Первый раз слышу, как он звонит. Отвык. Переключи на меня.
Инна нажимает кнопку на ручке кресла, Ян берет свое устройство.
ЯН (удивленно). Привет. Спасибо. (Зажав трубку, Инне). Это Антипов! (В трубку). Да нет, я никого не собираю… Спасибо… Если надумаю, позвоню. (Отключается, Инне). Он сказал, что, если мне нужен кредит под небольшие проценты, всегда готов помочь.
ИННА. Чего только в жизни не бывает! Думаешь, человек под забором помер, а он владелец банка. Или наоборот, думаешь, человек должен банк иметь, а он под забором валяется… Странное время.
ЯН. Да нет никакого времени. Есть люди, и они…
Инна встает, идет на кухню.
ЯН. Ты куда?
ИННА. Чаю хочешь?
ЯН. Нет. Хотя, можно вообще-то…
Идет вслед за ней.
Инна выходит из кухни — в другой одежде.
ИННА. Ян, для меня праздники и юбилеи — сплошная мука, честное слово! Ты не любишь праздники, ты психуешь, с тобой невозможно говорить! Главное, ты сначала не хочешь никого собирать, а потом радуешься, что все-таки собрал! В конце концов, шестьдесят два года — не дата, можно пропустить. Ты слышишь меня? Ты где?
Уходит.
Выходит Ян. В другой одежде. Проходит через сцену.
ЯН. Дело не в этом. Действительно, шестьдесят пять — не такой уж круглый юбилей. Но не в нем дело. Ты не только этим недовольна, ты всем недовольна. Ты всю жизнь мной недовольна! У меня ощущение, что ты простить себе не можешь ошибку, которую совершила сорок два года назад! Где мои очки? Можно не убирать их оттуда, куда я их кладу?
Пересекает сцену от кулисы к кулисе, ищет очки.
ИННА. Если бы я знала, куда ты их кладешь! И не надо свой маразм приписывать мне! И вообще, я тебя уже боюсь. Боюсь лишний раз заговорить, спросить о чем-то. Все время ощущение, что я тебе мешаю. Ну да, ты работаешь, а я бездельничаю, да еще болею, какое я имею право, жены вообще не должны никогда не болеть! Согласна! Но пять минут со мной можно поговорить? Можно хотя бы не смотреть на меня, как на муху, когда я вхожу?
Ян пересекает сцену в противоположном направлении.
ЯН. Ты не входишь, а подкрадываешься! Ты будто следишь за мной, хочешь меня врасплох поймать — не дай бог у меня будет счастливое выражение лица! А оно таким бывает, кстати! Я еще бываю счастлив! И ты меня ненавидишь за это!
ИННА. Неправда! Господи, хотя бы в такой день перестал меня упрекать! Семьдесят лет человеку, а он никак не успокоится! Всю жизнь ты живешь со мной и всю жизнь хочешь уйти. Так уходи! Но больше не возвращайся, я этого не выдержу! Ян, ты меня заставляешь чувствовать, что я тебя ненавижу!
ЯН. Я тебя тоже люблю. Странно. Вот говорят: молодость летит, старость ползет. У меня не так. Я вспоминаю — и молодость кажется такой долгой. Столько всего было. А зрелость уже быстрее. А вот старость как раз летит.
Выходит Инна.
ИННА. Уже пролетела.
Ян тяжело садится на диван, Инна садится рядом, берет его за руку.
ИННА. Опять плохо?
ЯН. Легче сдохнуть.
Долго сидят так: Ян морщится, сжав зубы, Инна с жалостью смотрит на него. Но вот лицо Яна расслабляется, он даже пробует улыбнуться. С шумом выдыхает. Отпустило.
ИННА. Пока ты не умер, скажи. Когда ты стрелял в Бориса, ты хотел его убить?
ЯН. Не знаю. Я просто в него стрелял. Нет, наверно, я думал так: не попаду так не попаду. А попаду, убью — сяду в тюрьму. И никаких проблем. Взять с меня все равно нечего, зато отрабатывать не придется. То есть я тогда даже не понимал, что я так думаю, но думал примерно так.
ИННА. А говорил, что хотел убить.
ЯН. Хотел. Сначала его, потом себя… (Смеется). То есть наоборот. Я, Инночка, тогда весь мир хотел убить. Я Костику недавно говорил: жизнь — это труд, работа. Эта мысль кажется неприятной. Как это, жизнь — работа? Жизнь — удовольствия, радости, иногда печали, но труд — почему? А потому. Потому что — надо. И любовь, кстати, тоже работа. Труд.