, взял в аэропорту такси и попросил водителя отвезти меня в редакцию «Мадьяр Хирлап». По дороге я смотрел в окно и размышлял. Мне нравятся венгерская культура, кухня, замечательная цыганская музыка, песни, но самих венгров я не люблю. Тот энтузиазм, с которым они взялись содействовать уничтожению евреев – в том числе большей части моей семьи, – я не забуду никогда и по-прежнему считаю, что в каждом венгре скрывается маленький антисемит, который просто ждет своего часа. Мне неоднократно объясняли, что речь идет о том, что уже исчезло. Я вежливо выслушивал, но не верил ни единому слову.
Таксист привез меня к полуразрушенному офисному зданию, построенному в стиле венгерского барокко, падение которого предотвращали, казалось, только окружающие его строительные леса. Лифт не работал, я пешком поднялся на третий этаж, миновав десяток скучавших журналистов, сидевших за старыми пишущими машинками, в которых не было ленты, и свинцовые печатные станки девятнадцатого века, у которых возились рабочие в серых комбинезонах.
Я вошел в обшарпанный конференц-зал. За столом сидели четыре английских юриста в элегантных костюмах и четыре представителя венгерской стороны – трое мужчин и женщина – в поношенных костюмах. Как только я вошел, четверо англичан вскочили на ноги с выражением большого облегчения на лицах.
– Это главный представитель господина Максвелла, – сказал один из них венграм, – только он может решить, что нам делать дальше.
Венгры тоже поднялись. Первый, кто пожал мне руку, выглядел как настоящий комиссар-коммунист (позднее выяснилось, что так оно и было).
– Приятно познакомиться, – сказал он на ломаном английском, – мы вас ждали.
– Сервус, – сказал я ему по-венгерски, – рад к вам присоединиться.
У него челюсть отвисла. Услышав мой венгерский, они сразу поняли, что уважаемый британский представитель, прибывший из Израиля (что уже само по себе странно), – не меньший венгр, чем они сами. Единственным, кто улыбнулся мне, была женщина. В ней чувствовалась какая-то ловкость и сообразительность, я сразу понял, что быстро найду с ней общий язык. Звали ее Кати Башани, мы много лет поддерживали дружеские отношения, пока она не покончила с собой по непонятной мне и по сей день причине.
– Ты еврейка, – сказал я ей утвердительно.
Она удивилась:
– Откуда вы знаете?
– Все знать – моя специальность.
Мужчина, сидевший возле нее, расхохотался. Он, конечно, тоже был еврей. Оказалось, что комиссар – единственный нееврей на венгерской стороне стола.
– Так в чем проблема? – спросил я англичан.
Один из них смущенно прокашлялся:
– Мы никак не можем понять, кому принадлежит газета.
Это была типичная проблема времен заката коммунистических режимов. До падения «железного занавеса» правительство было хозяином всего имущества и, конечно же, крупных газет, а однажды утром оказалось, что старая игра закончилась, а правил новой игры они не знают.
– Давайте считать, – сказал я венграм, – что мне удастся убедить премьер-министра, что газета принадлежит журналистам, которые в ней работают. Вы тогда будете готовы ее продать?
Я, разумеется, даже не знал, кто в Венгрии премьер-министр или как к нему попасть, но они закивали с большим воодушевлением.
– Сколько у вас сотрудников?
– Больше двухсот, – поспешил ответить комиссар.
Что-то в его тоне мне не понравилось.
– Принесите мне список.
На следующий день я сидел и проверял все имена. Выяснилось, что по крайней мере четверти сотрудников в газете уже нет, включая четверых умерших, которые продолжали получать полную зарплату, и пятерых чиновников, которых никто даже никогда не видел.
На это ушло несколько дней, но с помощью Кати Башани мне удалось встретиться с новым премьер-министром Йожефом Анталлом в его роскошном кабинете. Анталл, мой ровесник, с седыми волосами и пристальным взглядом, был одним из героев восстания против коммунистов в пятьдесят шестом. Однако при общении с ним чувствовалось, что семьдесят лет его жизни прошли при власти, лишенной чувства юмора.
– Я дам согласие на сделку, – сказал он мне, – при условии, что газета будет дружественна по отношению к моему правительству.
Его слова поставили меня в затруднительное положение.
– Господин премьер-министр, – сказал я, – мы не можем обязать свободную прессу поддерживать правительство, но мы, конечно же, всецело поддерживаем ваши реформы.
– Хорошо, – сказал Анталл, – важно, что мы понимаем друг друга.
Выйдя от него, я подумал, что он прав только наполовину – я-то его понял, но он, похоже, не совсем понял меня.
Переговоры продолжались еще два месяца, и было много споров и препирательств. Я тем временем привык к своему новому образу жизни. Каждый понедельник утром я садился в самолет в Тель-Авиве, в Будапеште отправлялся в свой постоянный номер в отеле «Форум», а в четверг вечером улетал обратно домой или летел с докладом к Максвеллу в Лондон. Было нелегко, но после взгляда на первый выписанный мне чек я решил, что обязательно справлюсь.
Под конец переговоров в Будапешт прилетел сын Максвелла Йен, и в конце концов мы договорились о цене в два миллиона фунтов. Адвокаты составили договор, и Йен радостно позвонил отцу.
– Папа, – сказал он, – мы договорились на два миллиона.
– Недурно, – сказал Максвелл, – а сейчас вернись и сообщи, что мы готовы заплатить только миллион.
Йен чуть не заплакал.
– Но ты же сказал нам с Томи, что мы сами можем определить сумму!
– Да, – сказал Максвелл, – но они согласятся и на миллион.
– Откуда ты знаешь?
– А у них есть выбор?
Это заняло еще две недели, но оказалось, конечно, что он был прав. Мы купили «Мадьяр Хирлап» ровно за миллион фунтов. В качестве бонуса Максвелл решил отправить в Венгрию старое оборудование типографии «Дейли миррор», а мне поручил найти подходящее место для его размещения.
Один из журналистов, спортивный репортер, еврей по имени Нимрод Питер (который через два месяца стал главным редактором газеты), рассказал мне, что у венгерских военных есть большая казарма в центре города, которую они хотели бы продать. Однажды утром мы поехали туда. На улице рядом с двумя часовыми нас ждал венгерский офицер в форме. Когда мы подошли, все трое отдали честь. У меня перехватило дыхание. Такие же венгерские солдаты, в той же форме, вели меня в колонне смертников к Дунаю. А теперь я снова здесь, в Будапеште, и они отдают мне честь. Мы зашли внутрь. Сделав несколько шагов, я сказал: «Извините, забыл кое-что в машине». Вышел на улицу, прошел немного и вернулся назад. Часовые снова отдали мне честь. Я вошел, сосчитал про себя до двадцати, снова вышел и снова вошел. Они опять вытянулись по стойке «смирно» и отдали мне честь. Я мог бы ходить туда-сюда весь день.
В конце концов мы добрались до кабинета их начальника, подполковника, который был в стельку пьян (в десять утра!). Один из наших венгерских представителей, который был, видимо, в курсе, достал из портфеля бутылку виски и поставил на стол. Полковник набросился на нее, будто умирал от жажды, и подписал все, что мы положили перед ним. Под конец он попросил, чтобы я пошел с ним. Мы прошли по коридору и остановились у входа в огромный зал, битком набитый гипсовыми бюстами Маркса и Ленина на постаментах – две тысячи штук. Они напомнили мне армию терракотовых воинов, которую я видел в провинции Шаньси в Китае.
– Господин Лапид, – сказал мне полковник, – что мне делать с двумя тысячами бюстов Маркса и Ленина?
– Разбей их, – сказал я и ушел.
Через неделю в роскошном здании Генштаба венгерской армии состоялась праздничная церемония подписания. Вдоль красной дорожки с двух сторон стояли по стойке «смирно» солдаты почетного караула, а я шагал по ней вместе с начальником Генерального штаба. Затем нас снимали репортеры, его – под флагом Венгрии, а меня – под британским Юнион Джеком. Оркестр исполнял в мою честь «Боже, храни королеву!». Не знаю, хранит ли он королеву, но меня он точно уберег – от того, чтобы не расхохотаться.
На вторую церемонию – подписания контракта на приобретение газеты – Максвелл прилетел на своем самолете. Кортеж из черных «мерседесов» сопровождал нас до отеля, в котором он расположился. Как и я, Максвелл, родившийся в небольшом карпатском городке и потерявший большую часть семьи от рук нацистов, которым активно помогало местное население, был одержим желанием «показать им всем!». Во время Второй мировой маршрут его бегства проходил через Венгрию, так что он получал огромное удовольствие от триумфа, с которым вернулся в Будапешт. Вечером он дал интервью первому каналу венгерского телевидения.
– Как я понимаю, вы говорите на венгерском, – сказал ведущий.
– Да, – ответил Максвелл.
Его венгерский словарный запас был ограниченным, но понять его было можно.
– И где же вы выучили венгерский? – спросил ведущий.
– Я сидел в вашей тюрьме, – сказал Максвелл.
Вечером нам сообщили, что премьер-министр Анталл хочет встретиться с Максвеллом.
– Пожалуйста, – сказал Максвелл, – пусть приезжает.
Анталл не стал настаивать на соблюдении протокола и приехал. За минуту до того, как он вошел, Максвелл сказал мне:
– Быстро расскажи мне о нем что-нибудь.
– Что?
– Не знаю, что-нибудь личное.
– Его отец выдавал евреям спасавшие их документы во время войны, он признан Праведником мира, в его честь посажено дерево в «Яд ва-Шем».
Открылась дверь, и вошел Анталл со своей свитой. Максвелл поднялся во весь рост, широко раскрыл свои объятия и громовым голосом произнес:
– Господин премьер-министр, весь еврейский народ и я никогда не забудем того, что ваш дорогой отец сделал для нас во время войны. Он был выдающимся человеком!
Анталл едва не разрыдался от избытка чувств.
Через два дня все договоры были подписаны, и мы с Максвеллом сидели в его люксе с коньяком и огромным блюдом колбасок.
– Я ненадолго оставляю тебя здесь, – сказал он.