Вечером посидели на кухне за "Каберне", слегка перемыли косточки Вознесенскому, чтоб не задавался. Да лучше бы мы его не трогали! Не успел Паша вторую бутылку открыть, как Кассандру уже понесло.
– Это не стихи, а понтёрство! – вещала Кассандра на весь дом (это так в её устах слово "фрондёрство" звучало). – Нет поэтов в России! Был один – Петя Вегин, да и тот весь вышел. Такую поэмку в "Юности" начирикал – хоть в унитазе топи.
Я представил поэта Вегина, тонущего в унитазе, и мне стало не по себе. Называется, в гости пригласили! Хорошо, что магазины уже закрылись, не то бы топила поэтов Кассандра до утра. А так повещала, повещала, да и успокоилась.
Всё бы ничего, одно плохо: жить в гостинице стало невмоготу. Придешь, бывало, с работы, дверь откроешь, а в накуренной комнате топор висит. В четырёхместном номере шестеро сидят, в карты режутся. Мат-перемат, не до душевных газетных строк. И утюг у дежурной не выпросишь.
Через пару недель после моего приезда в Смирных разыскал меня по телефону Витя Ксенофонтов. Оказалось, работает он в Корсакове, в городской газете "Восход". Сказал, что вакансий у них пока нет, но возможно, скоро появятся.
– Наш корреспондент из отдела промышленности третий год собирается уехать на материк, да всё решиться не может. Но уедет, я думаю. Так что держись! Если что, я тебе позвоню, – обнадежил Витя, и отключился.
Словом, все хорошо, одно плохо: с жильём никакого просвета. Подумал я и пришел к выводу: пора уезжать. Когда ещё вакансия в Корсакове откроется!
В те годы устраиваться в газету было гораздо проще, чем теперь: в каждом областном (краевом) комитете партии имелся сектор печати, который курировал местные издания. Сел я за стол и написал штук восемь писем – в Хабаровск, Благовещенск, Омск, Барнаул… и еще куда-то. Мол, так и так, с детства мечтаю работать в вашем крае (области), идейно подкован, хотя и не член партии, но это дело поправимо, лишь бы Леонид Ильич нас и дальше ленинским курсом вел… Что-то вроде этого. Не совсем чтобы слово в слово, но приблизительно. Отправил письма по адресам – и стал готовиться к отъезду. В смысле, гадать на географической карте, откуда раньше всех ответят.
В конце января 1979 года пришли сразу два письма: одно – из Кемерово, другое – из Барнаула. И здесь, и там нашлись газеты, которым до зарезу не хватало молодых перспективных журналистов. Хотя жильё ни там, ни здесь сразу дать не обещали. Однако, насчет общежития клялись активно посодействовать – и здесь, и там.
После недолгих размышлений, выбор пал на Алтай. Во-первых, Шукшин из тех мест, а во-вторых, газета не районная, а городская – в Рубцовске. Опять же, к Москве поближе.
Я сходил на почту и дал телеграмму, мол, собираюсь приехать. В ответ прилетела "срочная": ждем! Редактор Лаптев с увольнением упираться не стал – подписал заявление, не глядя, хотя и попросил отработать хотя бы неделю – для виду, чтобы в райкоме с расспросами не приставали.
Услышав, что я увольняюсь, Суков от радости два репортажа и очерк в один номер накатал. Потом неделю сиял, как полтинник. Лаптев, думаю, тоже перекрестился тайком, даром что коммунист и редактор. Нет человека, и жилищной проблемы нет! А я вздохнул, собирая чемодан: и на фига я сюда приехал?..
В день отъезда разыгралась нешуточная метель. На Сахалине, если метель началась, так продолжается дня три, не меньше. Несколько раз наш пассажирский поезд останавливался и стоял, ожидая, пока расчистят пути. Пассажиры терпеливо курили и играли в карты.
До Южно-Сахалинска добрался я к вечеру. Последним автобусом пробился в Холмск, потом на паром – и через Татарский пролив до Ванино (навигация там круглый год). А дальше поездом – и в Хабаровск.
Восьмого февраля я купил билет на рейс до Барнаула. До отлета оставалось часа полтора, самое время ехать в аэропорт. И здесь я решил позвонить напоследок Вите в Корсаков.
– Что же ты, Сережа, мне ещё из Смирных не позвонил? – голос у Вити был расстроенный. – У нас уже два дня как вакансия открылась! А ты уезжаешь.
– Я же не знал, что открылась, – отвечал я. – А теперь уже поздно: пора ехать в аэропорт.
– Да плюнь ты на этот Алтай. Ну, что ты там забыл? – загудела мембрана. – Сдавай, Серёжа, билет, и приезжай в Корсаков. Жду!
Прикинул я, где Корсаков, а где – Барнаул. И отправился в кассу.
Глава четвертая
Родионов В.А. оказался вполне душевным редактором. Росту хоть небольшого, но почти без амбиций. И в общении демократ. Дай бог ему здоровья (если еще жив, конечно).
– Так вы из Хабаровска решили обратно на Сахалин вернуться? Ну, и даёте! – удивился Родионов. – Пока у Виктора остановились? Ничего, жилищный вопрос мы решим. – Посмотрел мои документы, улыбнулся, сказал. – Прямо не Трудовая книжка у вас, а блокнот журналиста!
Поселили меня для начала в общежитии торгового порта. а недели через две дали комнату в бывшей музыкальной школе. Это было жильё! Помещение метров двадцать, тёплое и светлое. Не иначе как бывшая комната для занятий по классу фортепиано. Даже портрет Скрябина на стене висел. Такой приличный на вид старичок. До сих пор лицо его помню.
И вот мы снова с Витей Ксенофонтовым работаем в одной редакции. Он пишет что-то о местной промышленности, а я – все вперемешку: сегодня, скажем, беру интервью у начальника военкомата, завтра – сижу в Доме культуры на смотре-конкурсе художественной самодеятельности. А послезавтра у Родионова вдруг мелькает идея отправить меня в порт – написать репортаж о разгрузке очередного судна, пришедшего с грузом перевыполненных соцобязательств с Южных Курил.
– У меня же отдел писем, Василий Алексеевич, – пытаюсь возразить я редактору. – Я же к рыбной промышленности ни пришей рукав!
– А вот мы сейчас его и пришьем, – улыбается Родионов. – Ничего страшного, Сергей. Обычный морской порт! Подойдешь завтра утром на проходную, выпишешь пропуск, спросишь, где у них восьмой причал, там найдешь стивидора, он тебя познакомит с докерами, расспросишь их о досрочном выполнении плана… Короче, сам разберешься. Действуй. И чтобы в среду материал был на столе!
Ну, как такому редактору откажешь?
И вот идешь в порт. Долго ищешь, где у них проходная. Наконец, находишь, а тебе говорят, что без личного указания начальника порта пропуск не выпишут. А начальника порта нет, он в Министерство улетел с докладом, а может, в обком партии вызвали. От расстройства ныряешь в какую-то щель между морскими контейнерами – и попадаешь прямо на погрузочную площадку. Случайно встречаешь взъерошенного стивидора. А тот и сам с утра бригаду найти не может, потому что диспетчер на планёрке. Начинаем искать вдвоем. В конце концов, выясняется, что бригаду срочно перебросили на обработку японского судна "Хидзио-мару", которое опять же найти надо: порт-то вон какой большой! Кошмар, да и только.
Самое удивительное то, что материал в среду утром уже лежит у Родионова на столе. "У нас в порту" называется.
– А ничего, забавно у тебя получилось, – бывало, скажет Родионов, и задумчиво пригладит волосы на затылке. – Только я не уверен, можно ли про японское судно в материале упоминать. Ладно, иди, Сергей, работай, я тебя потом позову.
Позже выясняется: писать о судне можно, но осторожно. Прежде всего, слово "японское" следует заменить на "иностранное". Эпизод со стивидором желательно убрать, а можно и оставить. Но только чтобы не стивидор докеров искал, а докеры бы стивидора искали, чтобы тот им сверхплановое судно под разгрузку дал. Начальника порта лучше вообще не трогать, он в городе – фигура заметная, член бюро горкома, опять же, место в общежитии для редакции выделил… Короче, от греха подальше. А вот щель между контейнерами надо срочно из материала вычеркнуть, тем более что ее еще вчера заделали. Или позавчера. Это неважно. Зато работа портового крана – выше всяких похвал. Очень живо процесс погрузки описан! Только не надо цифру суточного грузооборота показывать. За это в Обллите по головке не погладят. А так, ничего материал. Выразительный. Вот что значит – журналисту в гуще рабочего класса побывать!
Понятно, что я утрирую, но смысл примерно такой. Была цензура, имелся перечень сведений, не подлежащих размещению в открытых источниках информации. Всё-таки порт, иностранцы… Опять же, военная часть недалеко. А вдруг на этом "Хидзио-мару" японский шпион под маской палубного матроса скрывается? Вот покажи такому в открытой печати цифру суточного грузооборота, так он тебе в пять минут численность местной военной части определит. Или нормы обеспеченности личного состава белками, жирами и углеводами рассекретит. Они же такие, иностранцы… Глаз за ними да глаз! И вообще, лучше к "Хидзио-мару" не лезть, а то хлопот не оберешься.
Давно уже канул в небытие Обллит вместе с нормами обеспеченности и воинской частью. Нынче в порту можно встретить много всяких судов под иностранными флагами. С начала девяностых столько японских гостей побывало на Сахалине, что без "кённица-ва", пожалуй, нынче и в приличную компанию не пустят. Мне же Корсаков запомнился этаким уютным портовым городком,- не то Лисс, не то Зурбаган. Прямо хоть писателя Грина открывай и заново перечитывай.
Ответственный секретарь газеты "Восход" Саша Калинин в свободное от макетов время писал стихи. Признаюсь сразу: я не запомнил ни одного его стихотворения. Иногда такое бывает. И причина здесь не только в мере отпущенного поэту таланта.
Тот же Гена Давыдов: никогда не занимался стихами, за всю жизнь пару-тройку четверостиший сочинил, и всё. Но вот однажды прочитал их за столом – и хоть одна строчка, да осталась у меня в памяти:
Я как прежде, молодой и шустрый!..
Не Пушкин, согласен. Да Гена на лиру Александра Сергеича никогда и не претендовал. Но ведь цепляет же строчка? Запоминается своей шутливой бесшабашностью? Сашины строчки подобной бесшабашностью не отличались. Какие-то правильные были у Саши стихи. Это когда температура у автора – 36,6, а пульс – 60 ударов в минуту.