— Все может быть, — говорит она. — Именно здесь моя депрессия прошла. Нашлись новые друзья. А незнакомец помог найти себя. Моя «Под аптекой» собирает немало людей. Вечерами я хожу между столами, помогаю официантам и чувствую себя причастной к жизни.
— Выпьем за это! — провозглашаю.
Новый глоток настойки на красной релле имеет для меня привкус жизни: пряный, капельку острый, он собирается ярким солнцем в желудке и стекает огнем в пальцы рук и ног. Неожиданная горечь на языке внезапно сменяется легкой сладостью. С этого момента печальные темы никому из нас поднимать не хочется. Я качаю ногой под столом и подыгрываю небольшому ансамблю. Музыканты расположились в центре зала и выбивают бешеные ритмы, от которых мне хочется задыхаться от любви к миру. Ктена подпрыгивает на месте и одновременно поглядывает на заполняемость зала и на то, как справляется коллектив. Когда же клиентов становится много, а гам вокруг еще сильнее, она встает и потягивается.
— Пора помочь, — она кивает на вереницу не разнесенных бокалов на барной стойке. — Столик на этот вечер в твоем полном распоряжении. Еду заказывай, не стесняйся. Правда, не могу обещать, что никто не подсядет. Это место специально для моих гостей, их у меня немного, но наведываются они сюда часто…
— Обещаю их не обижать, — прижимаю руки к груди и церемонно кланяюсь. Ктена смеется, громко, искренне, от недавней печали не осталось уже и следа. Напоследок я спрашиваю:
— А скажи, почему ты не хотела ехать в Феникс?
Ктена смущается, хотя вопрос довольно обычный. Она бормочет что-то в кулак, кажется, кляня себя в чем-то, а потом отвечает:
— Город, на самом деле, мне очень нравится. Даже не смущает, что эти земли гораздо беднее Манияра. Но все беспокойства из-за истории моей семьи, — она наклоняется и, глядя мне в глаза, шепчет: — Мне так стыдно за них! Они подвели своих радетельных, своего оберега и его семью! Из-за этого я даже район выбрала такой, чтобы не встретиться ни с кем из Флеймов. Мне кажется, что если кто-то из них на меня посмотрит, то сразу узнает тех самых Хаттов из Фишера. И тогда меня точно разобьет паралич или молния поразит… Правда, глупости?
Ктена подхватывает пустые тарелки и исчезает в гуще людей. Мне остается лишь жевать безумно вкусную лепешку, слишком вкусную. Мысли о проклятье не глупости, они поддерживаются традициями и за этот счет существуют. Но даже если бы прокляли мои предки когда-то давно род Хаттов, то оно снялось в тот момент, как меня подобрала Ктена, или чуть позже, когда она меня накормила. Потому что ни одна старая обида не стоит дороже отличной компании, вкусной еды и темно-алой настойки на красной релле.
11. Чужое благо
Шум в кафе не стихает, даже когда время начинает неукротимо близиться к полуночи. Музыканты постепенно переходят от резвой плясовой к более медитативной фоновой музыке. Посетители — распыленные, разгоряченные, надышавшиеся алкогольными парами и сытно закусившие — теперь что есть сил перекрикиваются не только между соседями по столику, но и активно беседуют со всеми в окружении. Компании больше не придерживаются своих границ, все перемешалось и объединилось. Все, кроме меня.
Не нужно многого умения, чтобы избежать этого порыва единения от людей вокруг. Я сижу за особенным столиком вполоборота к другим посетителям и не ищу чужих взглядов, а, если кто и окликнет меня, то я не поднимаю глаз. В другом настроении все, возможно, происходило бы иначе, но сейчас для меня не самое лучшее время, чтобы забываться во всеобщем веселье.
Как и все в моем поколении, я особо не придерживаюсь старых обычаев. В другую эпоху мне стоило бы запереться в высокой башне на восемь поминальных и три восхвалительных дня. Сейчас же я просто отпиваю очередной крохотный глоток из рюмки. Память душит. Горячая волна сожаления и ощущения упущенной возможности накатывает, погребает с головой, давит на барабанные перепонки. Веки нестерпимо жжет. Я сжимаю губы: еще немного, и по щекам снова покатятся слезы. Не хочется так выделяться среди всеобщего веселья. На столе, как назло, ни одной чистой салфетки.
С шаткой надеждой проверяю карманы, ищу потерянный еще в Викке платок. Надо бы уничтожить все следы своих переживаний. Платка, конечно, нет. Слезы начинают катиться неожиданно. Они не похожи на те, что лились из-за настойки, это просто слезы, просто печаль.
— Возьмите мой, он чистый.
Из-за моего плеча появляется мужская рука с платком в жизнерадостную розово-карминовую клетку.
— Спасибо, — неловко благодарю и тут же скрываю лицо в мягкой, слегка пахнущей лимонником ткани.
Когда картинка перед глазами становится четче, неизвестный доброжелатель обретает облик. Первым делом в глаза бросаются нетипичные для уроженцев земель Флеймов черты лица: слегка раскосые глаза, острый длинный нос и короткие брови. Кожа у незнакомца даже в полумраке «Под аптекой» имеет явственный бронзовый оттенок. Постепенно к образу добавляются черные слишком прямые волосы и маленькие, прижатые к голове, уши. Передо мной, можно сказать, типичный представитель южно-западных земель. Если бы не акцент, характерный для земель Флеймов, и еще одна странность. Мне из-за особенностей моей работы, происхождения и переездов встречается немало людей. Но такого тощего южанина я вижу впервые. И он, к моему удивлению, не узкий в плечах, не истощенный на вид, да и вообще выглядит довольным жизнью. Только рубашка приталенного кроя из тонкого летнего шелка, модного в Викке в этом году, не скрывает выпирающих худых ребер, торчащих ключиц и костлявых верхних конечностей.
— Алилль, — представляется он и громким шепотом подсказывает: — Дома меня кормят, если это вас заботит, просто вырваться с работы домой получается не так часто, как мне того хочется. А за работой и поесть некогда.
Хорошо, что в кафе даже слишком жарко, несмотря на своенравную и часто прохладную в этот сезон ночную погоду. Так что мои щеки и без того в румянце. И вовсе я не думала о том, что кого-то недокармливают!
Между тем новый знакомый достаточно свободно обустраивается напротив меня. Меня не расстраивает то, что кто-то нарушает мой относительный покой. Этот Алилль выглядит достаточно безобидно, дружелюбно и ненавязчиво. Слегка припухшая кожа вокруг глаз выдает его усталость. А вымотанные работой люди обычно не растрачивают энергию попусту.
Действительно, он не спешит завязать беседу. Мы ограничиваемся именами и вежливыми комментариями о вечере. Едва ли это можно называть полноценной беседой, но подобное ленивое перекидывание вопросами расслабляет и настраивает на позитивный лад.
— Сегодня хорошая погода, не правда ли?
— Да-да, слегка прохладно будет к полуночи, но запах цветущего силенция даже слишком силен. Так что завтрашний день будет жарким.
— К сожалению, мой нос забит мешками книжной пыли, чтобы учуять это! А вы?..
— Неплохо варю зелья. Так что неосознанно заметить, что и как пахнет, это, можно сказать, профессиональная деформация.
Я чувствую облегчение. Хорошо, когда неожиданный собеседник кажется тебе легким, когда не нужно настораживаться. Давление обстоятельств, которые столкнули нас, понемногу спадает, и можно расслабиться. Поэтому меня тянет положить голову на локоть и из такого положения поглядывать на случайного нового знакомого.
— Когда-то я мечтал стать великим зельеделом! Первый же мой эксперимент был настолько удачен, что дед пообещал, что вторая такая выходка будет стоить мне пальца… Да, он был воспитан в лучших традициях кочевых южан. А там со смутьянами и разрушителями разговор очень короткий. Сейчас, конечно, таких наказаний нет. Но тогда, в детстве, эта угроза меня впечатлила. Да и не было у меня никакого желания учиться еще чему-то. Хватило и навыков строителя!
— Почему строителя? — Алилль рассказывает эмоционально, закатывая глаза, морща нос и даже размахивая руками. Я то и дело едва успеваю убирать с его дороги все бьющееся и способное разлиться. Кажется, дедушку Алилля понять можно.
— Потому что результатом был взрыв, который обвалил западную стену кухни и существенно покосил мансарду. Всю осень я ремонтировал стену: носил стройматериалы, выкладывал кирпичи, ровнял, штукатурил и белил. Взрослые, конечно, помогали, но основную работу я должен был сделать сам. Я успел вернуть дому нормальный вид к холодам. Однако зельеделие с тех пор стало для меня запретной темой.
— Можно было уехать из города…
— Мне было тринадцать, слишком мало для такого ответственного шага!
— Но мысли были? — я вспоминаю себя в таком возрасте.
— Конечно, — соглашается со мной Алилль. — Но я решил, что прежде чем организовать побег, мне стоит хорошенько подготовиться. Во-первых, прочитать все книги, которые касались не только зельеделия, но и географии, истории и экономики. Я ведь собирался в другие земли, где жили совершенно другие люди. Важно было знать, как и что мне делать после побега.
— А во-вторых?
— На первом пункте я и остановился, — хмыкнул мой собеседник. — Книга за книгой — и труды по зельеделию показались мне милей самого зельеделия, а библиотеки и архивы стали вторым домом. Но, не будь того взрыва, я бы не узнал этого. Возможно, был бы торговцем, как отец.
— Никто не знает, — пожимаю плечами.
— Действительно, никто.
На этих словах вокруг нас воцаряется относительная тишина. Вопрос «что было бы, если» меня интересует уже многие годы, но по-прежнему остается без ответа. Когда он начинает мучить меня слишком сильно, я вспоминаю, что этим обесцениваю все свои решения и действия, свое прошлое. А ведь та жизнь, какой бы она ни была, моя. От начала и до самого ее конца.
-…А что Леонард? Толстяк и пропойца! — раздается слишком громкое за соседним столом. Компания там собралась сплошь из пожилых мужчин, на столе пустые тарелки и пивные кружки. Они дымят трубками и сигаретами и, конечно, кого-то обсуждают. Не факт, что говорят о моем дяде, но я все равно обращаю внимание на чужую беседу. Сложно избавиться от привычек юности.