— Вы понимаете, что будет, если хотя бы кому-то известно… — делаю я предположение.
— Ваше появление в архивах нежелательно, — Алилль верно продолжает ход моих мыслей и бледнеет. Я действительно могла вызвать беспокойство тех, кто следил за излишне заинтересованным архивариусом. Тогда у нас остается не слишком много времени. Алилль тут бросается собирать бумаги и перебирать их. Когда на столе остается три оформленные стопки, я берусь за самую ближнюю ко мне и спрашиваю:
— Я могу ими воспользоваться? Защитить право нашей ветви Флеймов? Восстановить справедливость? Сделать то, что не успел Амир…
— Конечно, радетельная, — кивает Алилль. — Ужасы, которые я встречаю в летописях и жизнеописаниях, охладили мое сердце. Они сделали из меня прагматика. Но все же смотреть в сторону, когда мне под силу помочь, я не могу. Да и приучен отвечать добром на добро. Возьмите документы…
— Спасибо, — я прижимаю бумаги к груди. Меня охватывают волны беспокойства и страха: это давно не игра, но до этого у меня не было ни шанса, а теперь есть.
— И еще одно, радетельная Лайм. Я поднял договора между нами и Фьюринами за весь возможный срок. Если подождете, я принесу их.
— Они отменят мой брак?
— Возможно. Это может решить только Собрание Земель.
— Но это возможно? — переспрашиваю я.
— Да, — твердо отвечает Алилль.
— Несите, — я жду, пока он скроется за стеллажами, а потом медленно оседаю на кресло у стола.
Это странное и необъяснимое ощущение — ожидания удачного разрешения всех проблем — захватывает меня с головой. «Предки!» Я зажимаю рот руками, чтобы не рассмеяться. Всего-то нужно зарыться в архивы — не просто полистать пару древних книг, а именно закопаться с головой. Всего-то нужно найти неравнодушного человека, мастера своего дела. Всего-то нужно попасть в нужное время и в нужное место. Много ли у меня шансов на подобное? Нет, и еще раз нет. Но, может, полоса неудач, наконец, закончилась?
Из-за переживаний меня мучает жажда. Оставлять документы на виду и идти на поиск воды небезопасно: мало ли кто может их прочитать. Так что я рассовываю стопки бумаг в пару больших талмудов, пухлых настолько, что их дополнительное утолщение будет незаметным. Только тогда на сердце становится спокойнее. В коридорах между бесконечными полками пусто и мало света. Лампы под потолком не в силах осветить все, что находится в огромных залах. Но даже в архивах должно быть место, где усталые работники могут заварить и выпить горячий и бодрящий настой, съесть пирог и вдоволь поговорить, не шепчась. В своих поисках я ориентируюсь на легкий звук ложечки, стучащей по стенкам чашки, и пробираюсь в ту сторону со всей осторожностью.
В небольшой комнате, оборудованной под кухоньку и столовую, скучает пожилой мужчина в сером легком костюме и медленно что-то пьет. В какой-то момент он поворачивается ко входу вполоборота, а я с досадой узнаю в сидящем главного архивариуса Боррэ. В последний раз я его видела лет восемь назад, если не больше. Узнает ли он меня?
— Проходите, милочка, — внезапно обращается ко мне Боррэ. Наверное, увидел мое отражение в блестящем заварном чайничке.
— Добрый день, — я вежливо здороваюсь, а в голове тем временем путаница. Что бы такое придумать и быстро уйти?
— Мне, конечно, сказали, что Алилль привел посетительницу. Но я и не думал, что встречу вас здесь, радетельная Лайм. Вы же знаете, что вас полгорода ищет?
— Да, конечно, я как раз собралась на встречу с дядей, но встретила знакомого, — слабым голосом отвечаю я. Он все-таки узнал. Будь проклята феноменальная способность архивариусов в считанные секунды находить в человеке фамильные черты Флеймов.
— О, а где же сам Алилль?
— Я попросила у него книгу, чтобы развлечься, — страх понемногу отпускает меня, следующие слова даются еще легче: — Вы же знаете, как это скучно, когда собирается территориальный совет! Мне обязательно нужно что-то легкое и интересное, чем можно занять себя в это время.
— Тогда подождем вашего приятеля. Присаживайтесь, милочка. Я сделаю вам настой.
— Не стоит…
— Что вы! Для меня честь пригодиться нашей радетельной в последний раз. Вы уже обсуждали ваш отъезд с мужем? — Боррэ не дает мне и слова вставить. Он очень ловко для своего возраста управляется с мерными ложками и заварочным чайником, видно истинного любителя настоев. Смесь для заварки архивариус выбрал необычную, не по сезону. Я чувствую яркий хвойный запах, который спустя пару секунд сменяется более спокойным древесно-травяным. Я совсем не помню название этого настоя, изредка в холодные зимы его пил отец, но у меня и братьев совершенно другие предпочтения в напитках. А в Викке любят более сладкие смеси.
— Не успела, — тихо отвечаю я на вопрос.
— Тогда это наше с вами последнее чаепитие, — главный архивариус пододвигает ко мне чашку. Цвет жидкости внутри нее насыщенно-коричневый с легкой зеленью. Настой слишком крепкий, совершенно не такой, как я люблю. Вряд ли травы собирали квалифицированные сборщики. Но мне все же приходится с благодарностью сделать несколько больших глотков. Горячий напиток приятно согревает изнутри, заставляет вспомнить, что нужно где-то подкрепиться. Скорее всего, это будет ближайшая к архивам закусочная. Определенно, чем быстрее я закончу это чаепитие, тем лучше.
— Я думаю, у меня еще будет время в Фениксе, — добродушно улыбаюсь я, стараясь не морщиться: напиток действительно очень горький, настолько, что кружится голова и слегка подташнивает. — Тем более в архивы нужно зайти, чтобы отдать книгу.
— Вряд ли у вас это получится, — спокойно отвечает мне Боррэ и отставляет свою чашку на блюдце. Я с удивлением обнаруживаю, что он не сделал ни глотка оттуда.
Настой горчит не просто так. Когда горечь немного рассасывается, я тут же замечаю, что онемение языка вызвано вовсе не горячим напитком и не его вкусом. В смеси что-то еще: быстродействующее, слегка паралитическое, снотворное. Очень необычная комбинация, сильная и редкая, способная одолеть даже такой организм как у меня — укрепленный зельями и имеющий высокую сопротивляемость к негативным эффектам. Выпив такое, обычный человек может и в кому впасть.
Чашка выпадает из моих рук. Я безвольно слежу, как растекается темная жидкость по полу, но ничего сделать не могу. Мне все больше хочется спать. Боррэ проверяет мой пульс и с довольным лицом кивает. Кажется, меня не пытаются отравить, всего лишь вывести из строя. Но откуда им известно, что меня не берут обычные снотворные средства? Откуда эта подготовка?
Прежде чем мои глаза закрываются, я вижу, как ко мне кто-то подходит: мужчина в качественной обуви и великолепно сшитом костюме.
— Ну, здравствуй, племянница, — слышу голос и в ужасе понимаю, что я пропала. Все пропало, и все было напрасно. Может, Левису повезет больше, а мне, увы, не удалось уйти.
17. Жажда справедливого конца
Сны никогда не показывают мне будущее. Неудивительно, ведь предсказания — это достаточно редкий ведьмовский дар. Так же мне почти не снятся обыденные спокойные сны, в которых я стою у котла, общаюсь со знакомыми, иду на работу или на учебу — картины из прошлого или настоящего. Обычно я вижу странствия: как я прохожу по незнакомым землям, навещаю неизвестные мне города, спускаюсь к новым побережьям и блуждаю в чужих полях — запахи, цвета и окрестности совершенно другие. Почему так, мне неизвестно. Может, я рвусь к свободе? Или у меня слишком буйная фантазия, и во снах я брожу среди книжных сюжетов и описанных кем-то настоящих и выдуманных мест? Никто толком не подскажет. Пока сны дают возможность чувствовать себя лучше, мне без разницы, из чего они созданы и на что указывают. Но в последнее время, а фактически с ночи в поезде, мне не везет: даже во сне нет спасения от реальности.
За считанные дни сюжеты каждый раз меняются, но никак не становятся безмятежнее или спокойнее. Вместо приятных мест и красивых городов я вижу только серое марево. Возможно, это из-за того, что в моей жизни более нет ясности? Или же, потому что я откровенно запуталась? Или дело в том, что я не понимаю до конца, что именно творю и с чем сражаюсь? Все мои действия в Фениксе всего лишь игра на опережение, попытка изменить хотя бы что-то. Всего лишь отчаянная попытка, а не четкие и точные действия. Амир мог бы спланировать все от и до, он бы не попался ни на одну дядину уловку. Поэтому его больше нет с нами. А что я? Продолжаю трепыхаться. Ведь иначе как я смогу вспоминать Амира или смотреть в глаза Левису? Альтернатива мне не нравится. И сны это прекрасно передают.
Сегодняшний сон на редкость отвратительный. Я снова и снова проваливаюсь в болото. Вокруг туман, в стороне мелькают чьи-то тени. Мне страшно, я совершенно не помню, как здесь оказалась. С каждым новым шагом мои ноги все глубже затягивает в себя вязкая жижа. Мне с трудом удается вспомнить, кто я. Еще больше времени уходит на то, чтобы понять, что это всего лишь сон, и захотеть проснуться. Но не так просто открыть глаза. В ответ на мое желание болото становится все более глубоким и дурно пахнущим. Очень странно и невыносимо пахнущим — нашатырем и почему-то апельсинами…
Я просыпаюсь от боли. Сон отпускает меня из липкого плена, и за считанный миг я вспоминаю все: ведьм, архивы, документы, чай с ядовитой добавкой… Глова гудит, меня мутит, в горле ком величиной с тот самый апельсин. Я пытаюсь вдохнуть хотя бы каплю свежего, не вонючего воздуха, кашляю и утираю слезы. Все-таки это действительно нашатырный спирт с дешевой апельсиновой отдушкой.
— Радетельная, вы очнулись, какая радость! — слышу я взволнованный женский голос.
— Где я? — шепчу. Губы с трудом меня слушаются, а в горле ужасная сухость, так что шепот это все, что мне позволено. Голова раскалывается, а глаза… Мне приходится коснуться лица, чтобы проверить, что с ними все в порядке, потому что раскрыть их невозможно из-за боли.
— Во дворце оберега, — тихо отвечает мне тот же голос. — Меня зовут Ланада, и у нас очень мало времени. Я наложу на глаза компресс. Вы позволите?