“ Тогда я этого не осознавал, но Бетти Катру, заступаясь за меня, ссорилась со многими своими шикарными друзьями.”
Анна Пьяджи работала специальным фэшн-корреспондентом итальянского Vogue и считалась гуру итальянской моды. Первая чернокожая модель в истории Vogue появилась на обложке с подачи Анны Пьяджи в 1971 году (это была муза Кензо Кароль ла Бри). Гардероб Анны Пьяджи напоминал музейную коллекцию, и ее подход к пополнению этой коллекции строился на музейных принципах. «Должна сказать, что одеваться в винтажные туалеты с именитых аукционов дешевле, чем у парижских кутюрье. У меня есть платья, достойные быть выставленными в музеях, которые обошлись мне всего лишь в пятьдесят долларов», – рассказывала она мне в своем интервью для WWD. Анна могла сочетать фартук из McDonald’s с вечерним платьем Lanvin двадцатых годов. Очень эксцентричная дама, напоминавшая маркизу Казати[14]. Карл выпустил целый альбом сделанных им портретов Анны Пьяджи в ее винтажном гардеробе от кутюр.
Однажды она заявилась в La Palace, диско-клуб для геев, с корзиной мертвых голубей на голове. В попытке затмить Карла она пошла в район Les Halles и заказала целую корзину птичьих тушек. Голуби были любимым блюдом французских ресторанов. К полуночи птицы начали вонять! Я сидел рядом с ней, и мне постоянно приходилось отворачиваться, чтобы не ощущать запах. В конце концов я покинул ее и поспешил на танцпол.
Когда Анна была рядом, Карл вел себя более дерзко и одевался более вызывающе. На свадьбу он надел классический смокинг в комплекте с мушкетерскими ботфортами с отворотами у бедра. Это вызвало шоковую реакцию.
Но превзойти Анну Пьяджи было невозможно: на ней было грандиозное бальное платье из серебряного ламе 1919 года. Голову украшал никелированный шлем из оперного спектакля, отделанный белыми перьями райской птицы.
Встав, чтобы протиснуться между огромными квадратными столами, она прошла мимо канделябра с горевшими восковыми свечами. В одно мгновенье ее перья вспыхнули.
Все вокруг ахали: «Вы горите! Вы горите!» Но Анна продолжала пробираться бочком в своем пышном платье. Попытки помочь ей были восприняты Анной как обычное проявление вежливости и не менее вежливо отклонены.
Когда Анна в конце концов осознала, что на голове у нее разгорелся пожар, она хладнокровно заявила: «О, пустяки. Не могли бы вы его потушить?»
Кто-то поднялся и облил водой объятые огнем перья. Анна поблагодарила гостя ослепительной улыбкой и направилась в дамскую комнату.
Она подарила мне прекрасную цитату для WWD: «Такое случалось и раньше. Ничего не поделаешь».
После ужина мы поехали в Le Palace. Ив и Мари-Элена де Ротшильд тоже пришли. Тина Чоу[15] была в потрясающем вечернем костюме Schiaparelli музейного качества, расшитом выпуклыми бусинами, с юбкой по колено. Когда мы все вместе танцевали, Маноло Бланик схватил Тину – воплощение шика – и подбросил ее чуть не до потолка. Опустив ее, он подхватил меня, словно могучий борец-чемпион.
«Маноло, опусти меня, – молил я под грохот оглушительной диско-музыки. – Мой костюм Dior еще не оплачен! Поставь меня!»
На этой свадьбе мы все чувствовали себя на вершине мира, полностью свободными. Даже наркотиков не было, ну, по крайней мере, их не было в кругу моих друзей. Возможно, их заменило огромное количество первоклассного шампанского.
Мой любимый момент того вечера: Палома дала мне подержать свою сумочку, пока она танцует. Возможно, это покажется мелочью, но для меня это была большая честь. Я положил ее в карман своего смокинга и берег всю ночь, пока она была на танцполе.
Когда я позже лежал в постели, все еще ощущая ритм музыки, у меня из головы не шли ботфорты Карла. Он переосмыслил дворцовый стиль восемнадцатого века и представил его на дерзкий, современный лад.
В этом была такая внутренняя свобода, что я понял, насколько все еще был ограничен и связан своим воспитанием. Люди в Северной Каролине не обладали нестандартным креативным мышлением; они были консервативными, негибкими и осуждали других. Здесь, в Париже, я открывал для себя новых потрясающих людей, и да, я чувствовал себя свободнее в каком-то смысле, но еще не полностью освобожденным.
До этого я носил на работу костюмы хоть и превосходно сшитые, но всегда в рамках делового дресс-кода. Я осознавал, что я единственный чернокожий в первых рядах показов от кутюр в Париже. Я испытывал мощное давление, накладывавшее на меня определенный стиль поведения. Как чернокожий, я считал себя обязанным не ударить в грязь лицом.
Тревога, которую я ощутил, когда Карл обрядил меня в свой халат а-ля Оскар Уайльд, переросла в чувство восторга. Я безоговорочно доверился Карлу и в итоге работы не лишился. Мой стиль эволюционировал в тот момент под влиянием Анны Пьяджи и Карла. За смелыми образами я скрывал свой внутренний водоворот боли, неуверенности и сомнений. Тогда я понял, что никогда не хотел быть ни на кого похожим.
Многие из моих друзей были счастливы в любви, но отсутствие любви в моей жизни не особо тяготило или заботило меня. Мои самые теплые воспоминания о романтических отношениях относятся к периоду сразу после свадьбы Паломы. Речь идет о Поле Матиасе, репортере из Paris Match, о котором я никогда ранее не слышал. Однажды весной в субботу я встретил его на официальном обеде у Сао Шлюмберже.
Вечером того же дня я упомянул его имя в телефонном разговоре с Энди Уорхолом. Энди воспринял это как приглашение сыграть роль свата. Мое свидание с Матиасом было назначено в его холостяцкой квартире в фешенебельном районе. Казалось, наши отношения могут стать по-настоящему романтичными. Он был хорош собой, эрудирован, остроумен и стильно одет. Мне сказали, что он выдающийся человек, друг Джека и Жаклин Кеннеди. Когда Пол только иммигрировал в Париж из Будапешта, он зарабатывал себе на жизнь пением в ночных клубах: у него был прекрасный бас.
“ Очевидно, мои юношеские кошмары убили во мне всякую сексуальность.”
Квартира Матиаса была простая, но комфортная, без излишних украшательств, как это было принято в домах других светских львов. Перед нашим ужином Энди предупредил меня: мне нужно восторгаться его обширной коллекцией работ старых мастеров. Матиас гордился работами Пуссена, развешанными в рамах на стенах его квартиры.
Мы немного поговорили, Пол рассказывал о старых мастерах. Вероятно, я ему понравился, потому что он был нежен, внимателен и заботлив. Он зажег косяк, и мы перешли к интиму, но это был, откровенно говоря, полный провал. Когда мы забрались под простыни в его шикарную кровать девятнадцатого века с изголовьем из латуни, я растерялся и не знал, что делать. Очевидно, мои юношеские кошмары убили во мне всякую сексуальность.
Пол был настроен на близость и, я полагаю, ждал от меня сигналов. Но тщетно, безнадежно – я не реагировал. Сама мысль о том, чтобы взобраться на мужчину и причинить ему то, что я познал как дискомфорт глубочайшего уровня… он сдался, и мы оделись.
Из этого свидания ничего не вышло. Смущенный, но влюбленный, я надеялся, что он пригласит меня на ужин. Но он хотел только секса, а я был жалким подобием партнера в постели. Я больше никогда не встречался с Полом в интимной ситуации и снова спрятался за своими страхами, как черепаха, скрывающаяся в панцире.
Любовь в моей жизни так и не случилась. Я не научился поддерживать высокую самооценку, когда дело доходило до физической близости. И все же я нашел любовь в невинном флирте или прекрасных, озаряющих жизнь узах дружбы, выросшей из уважения, привязанности и восхищения. У меня было много эмоциональных взлетов и не меньше падений в том, что касается любви и романтики. И все же я один.
Бетти и я получили приглашение на субботний ланч в Maxim’s от Андре Оливера, который был близок с Пьером Карденом. У Оливера когда-то был магазин элитной мужской одежды в Нью-Йорке на Пятьдесят седьмой улице, в котором все, включая Джанни Аньелли и Оскара де ла Рента, делали ему выручку, скупая дорогие кашемировые пуловеры с V‑образным вырезом во всех имеющихся цветах.
Приглашая нас на обед, Андре не упомянул, что к нам также присоединится Дайана Росс. Необычайно красивая, она обладала безупречными манерами и была деловита и практична. После обеда она хотела отправиться на поиски каких-нибудь качественных винтажных украшений. Ей рекомендовали бутик E. Oxeda, который находился за углом от Maxim’s, на улице Фобур Сент-Оноре, поэтому мы пошли пешком.
Когда мы вошли, мадам Окседа лично приветствовала нас. Я впервые видел в Париже магазин, принадлежавший темнокожей женщине. Дайана вела себя в магазине как большинство светских женщин, которых я знал. Она выбрала несколько браслетов из платины с бриллиантами и попросила доставить их в отель Plaza Athénée, так как один из них она хотела надеть тем вечером в Club Sept.
Меня как громом поразило: чернокожая американская звезда спокойно покупает драгоценности в Париже, и никто у нее не просит кредитку или чек, прямо как в кино.
Дайана предложила Бетти и мне выбрать себе подарки – что угодно из представленного на витринах. Мы оба отказались, я боялся, что потеряю работу, если приму дорогой подарок от знаменитости.
В то время в мире моды было немного чернокожих, разве что на подиумах. Черные модели стали популярны в начале 1970-х, когда началась великая битва между дизайнерами Парижа и Нью-Йорка и нью-йоркские дизайнеры вывели на парижские подиумы чернокожих моделей. К моменту моего появления они уже грелись в лучах славы.
Париж принял черную культуру и многое из нее позаимствовал. Это было частью французской традиции, восходящей к Жозефине Бейкер[16], маленькой девочке, родившейся в Сент-Луисе и прошедшей путь от последнего ряда хора в Гарлеме до парижской славы.