Сен-Лоран был одним из первых дизайнеров, принявших расовое разнообразие моделей. Он родился в Северной Африке, и для него черный цвет кожи не был чем-то из ряда вон выходящим. Фит-моделями в его ателье работали Муниа, модель мирового уровня родом с Мартиники, а также Кират Янг, модель сногсшибательной красоты из Индии. Они стояли в его студии весь день, и на них примеряли платья – за очень небольшие деньги. Но потом они также демонстрировали коллекцию от кутюр на подиуме. Так они и прославились. Каждый дизайнер старался, чтобы в показе участвовали две-три звезды.
Черные девушки царили на подиумах, их цвет кожи высоко ценили.
В показах Yves Saint Laurent всегда участвовали чернокожие модели, но летом 1978 года Юбер де Живанши сделал нечто потрясающее: его коллекцию от кутюр High Chic представляли исключительно черные модели. Господин Живанши был настоящим французским аристократом; он создал маленькое черное платье для Одри Хепберн в фильме «Завтрак у Тиффани» (Breakfast at Tiffany’s). А теперь показ с одними черными моделями? Ни один дизайнер не делал до сих пор ничего подобного! Какая смелость!
Представьте себе мой шок: я сижу в первом ряду и вижу такое мощнейшее заявление Живанши. Вообще ни одной белой девушки. Это была редкость и, вне всякого сомнения, сенсация. Я сразу же поехал к себе в офис, по горячим следам набрал на телексе исполненный признательности Живанши текст и отправил его в Нью-Йорк. А зачем еще нужна была моя работа, если не для того, чтобы восхищаться такими знаковыми моментами в истории моды? И если бы я не написал, насколько это важно, никто бы не написал. Я писал: «У Живанши совершенно сногсшибательный подбор моделей, большинство из которых приехали из Соединенных Штатов. Сэнди, Кэрол Майлз, Линн, Софи и Диана Вашингтон, которая напоминает прекрасную кукольную версию Лины Хорн[17]. Кэрол из Лос-Анджелеса ходит по подиуму так, будто готова сняться в ремейке фильма «Штормовая погода» (Stormy Weather).
В те времена мои слова не воспринимались как акт гражданского активизма или явное прославление черного цвета кожи. Я был в восторге от коллекции Живанши не только потому, что он вывел на подиум исключительно темнокожих девушек, но и потому, что дизайнер понял – они наполняли одежду новым смыслом. Надев эти элегантные вещи на темнокожих моделей, он словно вдохнул свежий воздух в застоявшийся имидж бренда. То, как эти девушки дефилировали, их осанка и манера двигаться в невероятно дорогих платьях от кутюр придавали показу фантастическую современность.
Вскоре после моего восторженного отзыва о Живанши в WWD до меня дошли слухи, что кто-то в Доме Yves Saint Laurent рассказывал, что я крал оригинальные эскизы Ива Сен-Лорана и передавал их Живанши за деньги.
Ничто не могло быть дальше от истины. Их коллекции даже не были похожи.
Это был особый вид расизма, с которым мне довелось столкнуться в мире моды. Болезненные, походя брошенные негативные замечания, которые белые постоянно отпускают в адрес цветных. Слухи о каких-то чудовищных грехах за моей спиной, зависть в самом извращенном виде – все это меня ранило. Чернокожего мужчину всегда обвиняют в совершении чего-то вопиющего.
Я был наивен; я не замечал связи между моим восторженным отзывом о Живанши и злорадными взглядами некоторых членов команды Сен-Лорана, брошенными в мою сторону. Хватало и того, что я был дружен с Лагерфельдом, а теперь я еще и прославлял главных конкурентов Сен-Лорана. Пьер Берже был в ярости, но я не придавал этому значения.
Расизм повсюду носит системный характер, хотя в Париже о нем не принято было говорить вслух. Расизм всегда был скрыт, дремал под тонким покровом приличий, но в любой момент был готов поднять голову. Я знал, что некоторых шокирует сам факт моего существования. Я был чернокожим, но при этом высоким и стройным и к тому же свободно говорил по-французски. У меня было свое мнение, я умел его отстаивать, прямо глядя людям в глаза. Несмотря на некоторую неуверенность, я никогда не был робок. Мои знания и мое страстное увлечение модой, литературой, искусством и историей служили мне опорой. Я был в Париже, чтобы писать и быть стилистом фэшн-съемок, и намеревался в этом преуспеть. Я жил этим моментом, я добился того, о чем мечтал.
“ Кто-то в Доме Yves Saint Laurent рассказывал, что я крал оригинальные эскизы Ива Сен-Лорана и передавал их Живанши за деньги.”
Тогда у меня не было времени задумываться о том, в каком я оказался положении: чернокожий мужчина, добившийся успеха. Я был слишком занят своим делом. Чаще всего я просто не замечал всех этих подводных течений, и только теперь, оглядываясь назад, я осознаю, какими шорами мне приходилось отгораживаться от мира, чтобы выжить. Вместо этого я привык к боли и спрятал ее глубоко внутри – так же, как это приходилось делать темнокожим мужчинам и женщинам снова и снова.
Однажды на вечеринке Палома Пикассо решила поговорить со мной с глазу на глаз.
«Андре, я не знаю, как сказать тебе об этом, но полагаю, ты должен быть в курсе. Клара Сен на каждом парижском углу называет тебя Кинг-Конгом».
Клара Сен, пиарщица Yves Saint Laurent, та самая, которую отодвинули в сторону, чтобы Лулу могла выйти замуж за Таде. На меня словно обрушилась лавина. Я чувствовал, что лицо заливает краска, и на секунду даже подумал, что сейчас расплачусь.
«Я думал, я всем нравлюсь», – ответил я. Я был молод и наивен. Я, как дурак, ношусь по Парижу, вообразив, что добился успеха, а эти рафинированные, элегантные люди мира моды сравнивают меня за моей спиной с обезьяной.
«В мире много лицемеров, – сказала Палома. Она взяла мою руку и поцеловала ее. – Ты любим».
Я поблагодарил ее и сделал все, что было в моей власти, чтобы слово «Кинг-Конг» навсегда стерлось из моей памяти. Сравнить чернокожего человека с обезьяной – это проявление самого худшего, наиболее распространенного вида расизма. Тут кроется попытка превратить нас в нелюдей, обесценить и намекнуть на то, что мы недостойны звания человека. Это самое тяжелое оскорбление.
Я не сказал об этом никому, кроме Карла, который отпустил какое-то резкое замечание. Но он давно привык к недоброжелательству и змеиному шипению французского мира моды, и ему это было как с гуся вода. У Карла была стальная броня, защищавшая его от подобных ситуаций. Я же со своей южной чувствительностью все еще учился выживать в этом мире. И хотя Клара Сен отрицает, что говорила такое, шок от того, что меня назвали Кинг-Конгом, заставил меня задуматься: даже если вам улыбаются в лицо, не факт, что за вашей спиной эти же люди не плетут против вас заговор.
Как бы больно это ни было, Палома оказала мне огромную услугу: она раскрыла мне глаза на реальность, которую я так долго отвергал.
В своей книге «Модные дикари» (Chic Savages) мистер Фэйрчайлд изложил свою версию того, почему я уволился со своих постов в W и WWD в Париже. Он написал: «Телли, высокий и талантливый молодой человек, гармонично вписался в мир моды и светское общество по обеим сторонам Атлантики. Со мной, однако, общение у него сложилось не так успешно, и однажды, никого не уведомив, он направился в американское посольство и заявил, что больше не желает быть редактором W и Women’s Wear Daily. В своем письменном заявлении он утверждал, что я, дескать, обращался с ним как плантатор с черным рабом».
Ничто из этого не соответствует действительности.
Осенью 1979 года один из моих боссов в WWD Майкл Коуди прилетел из Нью-Йорка в Париж и пришел к нам на совещание.
Посреди встречи Коуди встал и торжественно объявил: «Андре, ходят слухи, что ты побывал в постели каждого парижского дизайнера. Этому пора положить конец».
Я ничего не сказал в ответ на эти обвинения. Но в моей голове проносились мысли: как же я, судя по всему, был занят – ведь в Париже столько дизайнеров. Неужели я побывал в постелях Карла Лагерфельда, Ива Сен-Лорана, Клода Монтана, Тьери Мюглера, Йоджи Ямамото, Рэй Кавакубо, Сони Рикель? Переспал со всеми? Я иногда ночевал в гостевых комнатах Карла Лагерфельда, но всегда в одиночестве среди окружавшего меня великолепия.
Это обвинение ошеломляло своим расистским подтекстом; в нем крылись оскорбления, унижения и боль. Майкл Коуди был очень важной персоной и раньше всегда меня поддерживал. Теперь же он пытался представить дело так, будто большой черный самец был направлен в Париж, чтобы удовлетворять сексуальные потребности дизайнеров любого пола. У него нет ни таланта, ни собственного мнения, ни знания моды. И, хуже всего, Коуди предъявил свое обвинение в присутствии всей редакции WWD, моих коллег, чье уважение я успел завоевать за то короткое время, что проработал в офисе на улице Камбон.
Обвинение не имело под собой никаких оснований. По Парижу даже слухов таких не ходило. Думаю, Коуди изобрел этот предлог, чтобы поставить меня на место. Это была плохая идея. Я вырос в доме, где мне привили чувство собственного достоинства, но не научили отражать подобного рода выпады. Унижение было невыносимым, а я не представлял, как на него реагировать. Я молча встал и покинул комнату.
В обед я вышел из офиса и направился к La Madeleine, замечательной парижской церкви в двух кварталах, где отпевали Коко Шанель, Марлен Дитрих и Жозефин Бейкер.
Сев на деревянную скамью, я погрузился в свои мысли, обдумывая случившееся. Неужели я должен смириться с этим оскорблением? Что мне делать?
Я зажег три свечи: одну за бабушку, одну за миссис Вриланд и одну за то, чтобы разрешилась моя сложная ситуация. Ко времени, когда я покидал церковь, решение было принято: чтобы сохранить достоинство и самоуважение, мне нужно уйти из WWD.
В предстоящие выходные я был приглашен в прекрасный дом Жана и Ирэн Амик в Довиле. Бетти и Франсуа Катру были их добрыми друзьями и тоже ожидались в гости. Чета Амик владела большой парфюмерной фабрикой и поставляла цветы со своих полей в Грассе. Я никому из них не сказал о своем решении покинуть WWD. Я вообще не обмолвился об этом ни единой душе, потому что никому до конца не доверял. Я просто брел по пляжу и раздумывал, как правильнее всего поступить.