“ Я вообще не обмолвился об этом ни единой душе, потому что никому до конца не доверял.”
В понедельник я пришел в офис и напечатал заявление об увольнении. Я адресовал его Джону Фэйрчайлду, так как он был главой империи. Письмо получилось красноречивым, но я не припомню, чтобы в нем были слова «владелец плантации». У меня не было цели выразить неприязнь мистеру Фэйрчайлду, этому гению, который мог одним словом уничтожить человека или компанию.
Мое заявление действительно заверили в американском посольстве. Это было важно, так как я не хотел, чтобы потом все было представлено так, будто я подворовывал деньги по мелочи или что-то вроде того. Я бы не уволился без этого официального заверения. Ситуация была нешуточная.
Справедливости ради надо сказать, что мистер Фэйрчайлд прислал мне сообщение, что я могу остаться в Париже и по-прежнему писать обзоры, не приходя в офис каждый день. Но я знал, что не готов идти на компромисс. Я не собирался возвращаться назад, но и не представлял, что дальше. До этой истории все так удачно складывалось, что я думал, у меня в запасе есть еще пара лет, прежде чем начинать думать о следующем шаге. Я не мог предполагать, что подобного рода унижение встанет на пути моей карьеры.
Следующие три месяца я прятался от мира в обитой красным шелком гостевой спальне Карла Лагерфельда. Он никогда не докучал мне и был невероятно щедр, оплачивая все мои счета: за химчистку, питание и все, что мне было нужно. Уходя утром в студию, он пытался уговорить меня составить ему компанию, но я просто не мог заставить себя это сделать. Моя звезда потускнела, поблекла из-за инсинуаций и зависти. Как я мог предстать пред светлые очи парижской публики с клеймом, выжженным на моих шелковых рубашках?
В конце концов Оскар де ла Рента рассказал, что, по его сведениям, дало толчок печально известному развитию событий на совещании с Майклом Коуди. Мою отставку срежиссировал мистер Фэйрчайлд. Пьер Берже выдвинул ему ультиматум: если я остаюсь в Париже, Yves Saint Laurent расторгает все рекламные контракты с W и WWD. А это были большие деньги. Мистер Берже все подливал масла в огонь, и мистер Фэйрчайлд, чтобы спасти рекламу, снарядил Майкла Коуди в Париж с миссией привести приговор в исполнение.
Лагерфельд был профессиональным и личным врагом Ива Сен-Лорана, но я думал, что смогу выжить между двух огней. Я ошибался. Когда я аплодировал Живанши за его кастинг черных моделей, я нажил себе врага в лице Пьера Берже, который сделал все возможное, чтобы исключить меня из ближнего круга Сен-Лорана, несмотря на мою дружбу с Бетти и Лулу. Мои неумеренные восторги в адрес Юбера де Живанши разжигали искры ревности и гнева в душе Пьера Берже. Он принял за чистую монету слухи, что я украл эскизы у Ива. И в довершение всего я написал не самую лестную рецензию на спродюсированную Пьером Берже пьесу Жана Кокто «Двуглавый орел» (The Two-Headed Eagle).
Пьер полагал, что я представляю угрозу Дому Yves Saint Laurent и его личной власти. У него не было для этого никаких оснований. Я был счастлив общаться с Сен-Лораном и высоко ценил дружбу с ним, Бетти и Лулу. Возможно, даже мое восхищение Ивом представляло для Пьера проблему, потому что его похвалы меркли по сравнению с моими.
Ив Сен-Лоран во многом обязан карьерой мистеру Фэйрчайлду, который очень поддерживал его на страницах WWD. Я тоже его поддерживал. Я был большим поклонником Сен-Лорана и одновременно большим поклонником Карла Лагерфельда и Юбера де Живанши.
В январе Карл оплатил мой билет в Нью-Йорк. Я понятия не имел, чем займусь дальше.
V
В модных кругах Нью-Йорка понимали, что было причиной, по которой я покинул WWD. Я далеко не первый и не последний человек, пострадавший от Пьера Берже. Мои нью-йоркские друзья по-прежнему оставались моими друзьями.
Так началась моя карьера фрилансера: я работал на Франсис Кресент из французского Vogue, Кэрри Донован из The New York Times и периодически писал заметки для Interview и других изданий, предлагавших мне работу.
Как и в начале моего пути, Диана Вриланд разослала письма в мою поддержку. Кэрри сказала, что никогда не читала писем, подобных этим, – с личными рекомендациями миссис Вриланд взять меня на работу.
У меня было много дел в связи с поисками работы, но я чувствовал себя неприкаянным. Я знал, что моя бабушка и другие родственники в Дареме, Северная Каролина, приняли бы меня с распростертыми объятиями. У меня был шанс попасть в высшую лигу моды, но он лопнул, словно мыльный пузырь. Так чего же я все-таки хочу добиться в Нью-Йорке?
Словно услышав крик моей души, мне позвонила миссис Юнис Джонсон из журнала Ebony и спросила, не прилечу ли я в Чикаго, чтобы встретиться с ней и ее мужем мистером Джоном Х. Джонсоном, наследником империи Ebony.
Супруги Джонсон основали издательство Johnson Publishing Company, которое начало выпускать Jet и Ebony в 1942 году. Ebony был ответом черного сообщества еженедельному журналу Life. Юнис также создала и поставила на рельсы Ebony Fashion Fair, гастролирующее благотворительное фэшн-шоу, представляющее лучшее из высокой моды и стиля чернокожим женщинам Америки, а также Fashion Fair cosmetics – проект, принесший ей финансовую прибыль.
Марина Скиано возглавляла офис Yves Saint Laurent в Соединенных Штатах и была близкой родственницей клана Сен-Лоран. У нее была улыбка Моны Лизы и стальные нервы. Хельмут Ньютон однажды сказал, что жалеет о невозможности сфотографировать ее голос. Она была мне как сестра. На мне кашемировые гольфы в рубчик, бермуды и твидовый пиджак, который мне купил Маноло Бланик.
Джонсоны организовали мой приезд в Чикаго, и я сразу же направился в их гламурную штаб-квартиру. На мне был один из моих костюмов Armani (в Париже я уже был приучен шить одежду на заказ) и соломенная шляпа-канотье. Мне тут же сделали предложение занять пост редактора моды при их нью-йоркской штаб-квартире. Заработная плата мне была предложена точно такая же, как в WWD.
Мои родственники вообще не читали WWD и вряд ли вообще знали, где его купить. Но все они были подписаны на ежемесячный Ebony и еженедельный Jet и читали эти издания, адресованные чернокожим по всей стране.
Наконец-то у меня была работа, которой могли гордиться прихожане нашей церкви и все мои тети, кузены и кузины.
Миссис Джонсон относилась к своей работе, как и к личному шопингу, весьма серьезно. Она тратила колоссальные деньги на европейские модные показы, и ее интересовали только лучшие, самые роскошные образцы от кутюр. Вместе со своей дочерью Линдой она прорывалась через баррикады, закупаясь во влиятельных итальянских Домах моды, таких как Valentino и Emilio Pucci. Когда она впервые приехала в Париж в 1958 году, двери перед этими прекрасно одетыми, ухоженными американками с красивой смуглой кожей и толстыми чековыми книжками распахивались неохотно.
Ей, чернокожей женщине в первых рядах на фэшн-показах ведущих Домов, было непросто лавировать и обходить часто возникающие препоны расовой дискриминации. Постепенно создавая себе репутацию, она поддерживала отрасль и устанавливала стандарты для своих шоу. Благодаря ей обычные американцы имели возможность видеть образцы высокой моды, которые раньше и вообразить себе не могли. И все это делалось для местных благотворительных организаций.
К тому времени, когда я начал работать на нее, все ведущие дизайнеры считали миссис Джонсон императрицей. Она была всегда права. Все, включая вашего покорного слугу, были вежливы с ней, ее дочерью и ее командой. Я освещал модные показы и ездил с ней в Париж и Рим на дефиле от кутюр. После показов она заезжала во Флоренцию, где покупала золотые украшения. Мы летали на «Конкорде», но она не тратила лишние деньги на огромные люксы в отелях, предпочитая обычные номера.
Миссис Джонсон обращалась со мной как с членом семьи, приглашала на ужины и беспокоилась о моем благополучии, как мать. Это было очень трогательно. В отелях она просила разместить меня на том же этаже, где жили они с дочерью, чего никогда не происходило и не может произойти ни в каком другом журнале, на который я работал. Однажды, когда мы остановились в отеле Plaza Athénée, она постучала в мою дверь в одиннадцать часов вечера. По ее словам, она хотела удостовериться, что у меня все в порядке. Но у меня возникло ощущение, что она хотела убедиться, не пошел ли я в Club Sept. Даже если бы я хотел потусоваться тем вечером, я бы никогда не вышел так рано.
На всех показах Yves Saint Laurent мы сидели в первом ряду, и после каждой презентации у нее были назначены встречи в Домах моды. Там она покупала оригиналы моделей для Fashion Fair, лучшие образцы парижского мастерства от кутюр. Одновременно она покупала платье или пальто для собственного гардероба, чтобы соответствовать вечернему дресс-коду дома в Чикаго. Когда ей вручали счет, она никогда не обсуждала стоимость, хотя, пользуясь своим положением, могла бы снизить цену до уровня, казавшегося ей приемлемым.
В Париже она купила один из самых дорогостоящих жакетов Yves Saint Laurent. Расшитый вручную золотом в известном Доме вышивки Lesage специально по заказу Saint Laurent, он стоил более пятидесяти тысяч долларов. На подиуме его демонстрировала Муниа, любимая модель Сен-Лорана, в ансамбле с черными брюками, заправленными в невысокие ботильоны, отороченные черной норкой. На голове у нее была пагода с эффектной вуалью из черного шифона. Миссис Джонсон понравилась театральность этого образа. Он был вдохновлен Дальним Востоком и фантазиями на тему Великих Моголов.
“ Я далеко не первый и не последний человек, пострадавший от Пьера Берже.”
Кульминацией наших отношений был момент, когда миссис Джонсон спросила, могу ли я привезти Диану Вриланд на нью-йоркскую Ebony Fashion Fair того года. В воскресенье я заехал за миссис Вриланд, забрал ее из квартиры на Парк-авеню, и мы взяли такси. Миссис Вриланд надела свой любимый черно-белый брючный костюм от Mila Schön (дизайнера, которого миссис Джонсон поддерживала в Риме, покупая ее замысловатые модели от кутюр), взяла не менее любимую лакированную сумочку от Gucci с ручками из бамбука и завершила этот ансамбль виниловыми рокерскими сапогами под питона от Roger Vivier. Аудитория неистово аплодировала, когда со сцены представили миссис Вриланд, сидевшую рядом с миссис Джонсон.