Клод Монтана был на тот момент восходящей звездой и абсолютным гением. Тьери Мюглер стоял особняком, талантливый дизайнер, представитель нового поколения. Я любил молодежь, но не все в мире моды быстро принимают новые имена.
Грейс смотрела на меня строго и холодно. Откровенное возмущениие моим поведением требовало честного ответа, поэтому я откинулся, скрестил руки и произнес: «Я всегда бурно реагирую, когда вижу талантливых дизайнеров и мне нравится то, что они делают. Обоим – и Клоду Монтана, и Тьери Мюглеру – есть что сказать миру!»
«Хм, хм, – ответила она, абсолютно не впечатлившись моим ответом. И добавила с ехидной улыбкой: – Хорошо, большое спасибо!»
Я вышел из офиса, понимая, что на этом переговоры закончены. Я не буду работать в Vogue у Грейс Мирабеллы. Она считала меня горлопаном с первого ряда, неистово, как тюлень ластами, хлопающим дизайнерам, которых она не могла понять или оценить.
Ну и ладно. Vogue оставался работой мечты, но вокруг было немало вдохновляющих возможностей. Я продолжал сотрудничать с другими журналами.
В 1983 году, спустя два года после моего первого собеседования, Грейс пригласила меня к себе в офис. Фотограф Артур Элгорт показал ей видео, где я беру интервью у Карла Лагерфельда на заднем сиденье автомобиля по дороге на фэшн-показ. Это был эксперимент, но получился серьезный, страстный разговор о моде. Я полагаю, Грейс осознала, на что я способен, и изменила свое изначальное мнение обо мне.
Она спросила меня про интервью Лагерфельда и лестно отозвалась о нем. «Очевидно, вы умеете разговаривать с дизайнерами. Мы попробуем вас на должность редактора новостей раздела моды», – сказала она.
Я ответил «большое спасибо» и ушел, чтобы не дать ей время передумать.
По дороге к лифту я встретил Анну Винтур, которую недавно назначили креативным директором Vogue. Мы с Анной не были знакомы, но о ее репутации я был наслышан.
Когда мы поравнялись, она вежливо мне улыбнулась, я улыбнулся в ответ, но мы не обменялись ни словом. Я вернулся на метро в свою квартиру на Union Square, находившуюся буквально в двух остановках от офиса Vogue. Под дверью меня ждал конверт, доставленный курьером. Внутри я обнаружил красивую, написанную от руки записку: «Добро пожаловать в Vogue. Буду рада работать с Вами. Анна Винтур».
«Быстро», – подумал я. И еще это означало, что у меня в Vogue есть союзник. Потрясающий союзник.
“ Должность «креативный директор» была придумана им специально для Анны.”
Я совсем не был знаком с Анной Винтур, но все же жутко ее боялся.
Куда бы мы ни пошли с Энди Уорхолом, мы всегда оказывались на тех же вечеринках, что посещала она. Она носила десятисантиметровые шпильки и простую элегантную одежду, например пальто Chanel, которые она покупала в Bergdorf Goodman. Ее стрижка «боб» а-ля Луиза Брукс была радикальнее и короче на затылке. В остальном ее стиль с тех пор не сильно изменился.
Энди знал, что я дико ее боюсь. Он пихал меня локтем в бок и говорил: «Ну же, Андре, пойди поздоровайся с Анной Винтур».
«Она даже не знает, кто я. Я не могу заговорить с ней!»
«Да конечно знает. Иди поприветствуй ее».
«Нет, нет, нет, я не могу. Она слишком меня пугает и слишком знаменита».
Анна Винтур была известна по своей работе в журнале New York. Когда она перешла в Vogue, все знали, что ее нанял мистер Либерман. В действительности он навязал Анну Vogue… и Грейс Мирабелле. Издатель Сай Ньюхаус и мистер Либерман были очарованы этой молодой английской розой, взявшей в свои руки бразды правления Vogue и привнесшей в журнал европейское восприятие моды. Анна, несомненно, знала, как вести себя, чтобы добиться от них своего. Но для этого были все основания: она была редактором от Бога. Они в нее верили. Как часто говаривал мистер Либерман: «Анна Винтур – это визионер».
Приближенность к мистеру Либерману означала, что Анна может себе позволить говорить и делать такие вещи, которые другие редакторы не могли. Должность «креативный директор» была придумана им специально для Анны и давала ей весьма размытые полномочия. И все же ей приходилось считаться с Грейс Мирабеллой, чтобы сохранить мир.
Видимо, благодаря своей интуиции Анна Винтур догадалась, что я войду в ее ближний круг. Она знала это раньше, чем я. Как только я приступил к работе в Vogue, мы быстро стали друзьями. Мы никогда не обсуждали нашу дружбу и не старались специально выстроить долгоиграющие отношения. Мы просто прекрасно понимали это, без лишних слов.
Когда Грейс Мирабелла давала мне задания, я часто зависел от помощи Анны. На мне было заполнение разворота в начале журнала свежими новостями мира моды. Однажды я решил написать в своей колонке о перьях. Перья присутствовали в коллекции Yves Saint Laurent, и я нашел фотографию Лени Рифеншталь, на которой изображен африканский туземец с пером на голове. Я показал ее Грейс и объяснил ход своих мыслей. Она вскинула руки вверх и спросила: «Чем я заслужила этот андеграунд?»
Для Грейс Энди Уорхол был все еще андеграундом. Я рассказал Анне Винтур о реакции Грейс, она пожала плечами. «Не переживай из-за этого, – ответила она, – просто… просто не переживай».
Грейс могла держаться холодно, но все же у нее была теплая улыбка, и она вкладывала в отношения смысл. Ее очень уважали в отрасли; Билл Бласс, Кельвин Кляйн, Ральф Лорен были ее фаворитами. Как редактор, миссис Вриланд была непревзойденным романтиком – романтиком в своей работе, романтиком в том, что касалось ее источников вдохновения, и романтиком по отношению к людям. Ее полная противоположность, Грейс Мирабелла, была более рациональна в своих приоритетах и принятии решений.
Давно работавшая в Vogue редактор Полли Меллен однажды решила поставить в номер юбку Calvin Klein. Кельвин прислал юбку в редакцию, но Грейс и Полли отправили ее обратно на доработку. Кельвин все выполнил… и снова получил юбку назад. Они хотели еще каких-то модификаций, но не могли объяснить каких. За следующие несколько дней Кельвин Кляйн присылал обычную юбку в Vogue семнадцать раз. О каком вдохновении тут может идти речь? Возможно, они стремились к совершенству, но выглядело это вымученно. Как можно испытывать какой-либо энтузиазм в отношении юбки после семнадцати возвратов?
Грейс не всегда доходчиво объясняла, чего она хочет добиться, но была демократичной и не исключала никого из процесса, абсолютно никого. Когда я приступил к работе, она приглашала меня на все совещания отдела моды, несмотря на то что я был начинающим редактором. Очень организованная, она соблюдала сроки сдачи очередного номера спокойно, без истерик; во многих отношениях она отлично уравновешивала команду эксцентричных креативщиков. Для нее было важно, чтобы Vogue представлял все лучшее, что есть в индустрии. Ей нравились Джеффри Бин и Эмануэль Унгаро, но она также признавала, что Ив Сен-Лоран и Карл Лагерфельд были титанами.
Совещания с Грейс длились часами. Мы могли сходить на модный показ в пятницу вечером, в субботу прийти в офис и, склонившись над лайтбоксами для просмотра отснятых слайдов, обсуждать, сильная ли коллекция была у Bill Blass, насколько мы в этом уверены и нужно ли об этом написать. Часами.
В Париже была та же рутина: все сидели за столом и тщательно обдумывали каждое микроскопическое решение. На тот момент Vogue отправлял на показы в Париж и Милан команду из двадцати двух человек. Мы с Анной ездили на одной машине, иногда к нам присоединялась Вера Ванг, которая тогда работала в Vogue. На показах топовых брендов Анна сидела на первом ряду вместе с Грейс и Полли Меллен. Я обычно сидел за ними во втором ряду, что заставляло меня вести себя так, как хотела Грейс, ведь аплодировать как сумасшедший из второго ряда не будешь. Начинающие дизайнеры в основном устраивали показы по выходным, и я старался посещать как можно больше их шоу, даже если высокопоставленным редакторам Vogue это было неинтересно.
Грейс и Анна занимались перетягиванием каната: у каждой из них было свое видение того, каким должен быть Vogue. Должность Анны как креативного директора давала весьма расплывчатое представление о ее реальных возможностях – от тотального до нулевого уровня контроля над журналом – в зависимости от того, кому бы вы задали такой вопрос.
Именно Анна послала меня встретиться с Энди Уорхолом и заказать у него портрет Дианы Вриланд для Vogue. Проходившая в 1984 году в Институте костюма выставка носила название «Человек и лошадь» (Man and the Horse), и в Vogue хотели в этой связи посвятить Вриланд тематический портрет.
У Энди возникла идея взять картину Жака-Луи Давида «Переход Наполеона через Альпы» (Napoleon Crossing the Alps) и вставить туда голову Дианы Вриланд. Анне нравилась затея, но она боялась, что Энди не успеет сдать работу вовремя. Поэтому она велела мне и ее второму ассистенту Изабелле Блоу каждый день бывать на Фабрике и проверять, как идет дело с шелкографией. Предполагалось, что я пишу репортаж о процессе создания картины, но Анна настаивала, что я должен взять его под контроль. День за днем мы делали полароидные снимки, чтобы показать Анне прогресс. Мы в буквальном смысле слова наблюдали за сохнущей краской! В конце концов я наделил Изабеллу полномочиями по самостоятельному наблюдению за процессом. Это действительно была трудоемкая история – как раз для Изабеллы. Она печатала на машинке в длинных оперных перчатках – не самое лучшее стилевое решение для второго ассистента, но ее вкус был слишком изысканным, чтобы критиковать такие детали.
В 1984 году Анна Винтур вышла замуж за психиатра доктора Дэвида Шаффера. Торжественная часть была назначена на дневное время в середине недели. Я был в числе приглашенных, но ничего больше о церемонии не знал. Я надел свой лучший серый костюм Dior в клетку и направился к половине первого в дом Анны на Салливан-стрит сразу из офиса. Стол был накрыт примерно на сорок человек. Я искал глазами мистера Либермана и Грейс Мирабеллу, но безрезультатно. Единственным человеком из Vogue была первый ассистент Анны Лори Шехтер. Даже Полли Меллен отсутствовала. На банкет были приглашены члены семьи и, как это ни странно, бывшие бойфренды Анны. Все прилетели на бракосочетание из Англии. Наверное, это какая-то английская традиция.