Даже на каникулах Карл работал над своей коллекцией от кутюр каждый день. Он ездил в город, покупал газеты, играл со своим маленьким терьером, включал музыку и садился рисовать коллекции. К ужину мы одевались: Карл всегда в жестких викторианских воротничках, белых рубашках и галстуках, я – в галстуках и свитерах в тирольском стиле, купленных в Comme des Garçons. Лора де Бово-Краон одевалась, естественно, в Chanel. Мы не приступали к еде без него, как он просил. Каждая трапеза была роскошной и сервировалась на изысканном фарфоре.
В течение тех двух недель я виделся с Карлом только в официальной обстановке – за обедом и ужином. Ни единого раза он не упомянул о смерти или болезни Жака, кончине моей бабушки или миссис Вриланд. Все мои идеи о том, как мы разделим горечь утраты, можно было забыть – это быстро стало очевидным. И только сейчас я осознал, что Карл никогда не спрашивал меня о бабушке, ее болезни и уходе. Карл никому не позволял оборачиваться назад. Он ненавидел разговоры о личных утратах. Я никогда не видел, чтобы Карл горевал или оплакивал кого-либо.
Это не означает, что в глубине души он не скорбел. Хотя, казалось, он физически присутствовал среди нас, мыслями он был далеко. Наверняка было сложно сказать, так как он всегда носил солнцезащитные очки. Остальным приходилось подстраиваться и вести беседы за ужином. Мы с Лорой были в полной боевой готовности, пытаясь развлечь его как только могли. Каждая трапеза сопровождалась беседой на его любимые темы: литература, искусство, музыка. Карл был из тех людей, которых нельзя принимать как должное. Вы всегда должны были быть в тонусе, когда приходили к нему, и одетыми с иголочки. Вы не могли себе позволить, чтобы он увидел вас в одной и той же одежде дважды, даже в один день.
Поскольку я планировал задержаться у Карла в Ле-Ме еще на пару дней, Анна Винтур решила, что я могу поснимать там для Vogue. Я организовал съемку падчерицы Лоры де Бово-Краон, принцессы Дианы де Бово-Краон, подруги Жака, на лужайке перед домом в Chanel от кутюр.
В тот момент, когда номер журнала с этой фотосессией поступил в продажу, Карл велел Бриаму вынести из дома все личные вещи семьи де Бово-Краон и передать их консьержу по их адресу в Париже. Он никогда больше с ними не разговаривал. Никаких объяснений дано не было. Возможно, принцесса Диана слишком напоминала ему о Жаке? Но вот так просто собрать ее чемоданы? Это было ужасно.
В марте следующего года Рой Холстон Фроуик, король американской моды и индивидуального пошива, также умер от СПИДа в возрасте пятидесяти семи лет. Последние месяцы своей жизни Холстон провел в Калифорнии, где его возили в «Роллс-Ройсе» по Тихоокеанскому побережью от Санта-Барбары до Лос-Анджелеса.
Вскоре после этого без гроша в кармане умер от СПИДа и Виктор Гюго, давно переехавший из особняка Холстона авторства Пола Рудольфа.
Что, если бы Холстон дожил до моих лет? Его талант не уступал гению Сен-Лорана или Юбера де Живанши. Минималистичная элегантность его кашемировых двоек, которые носили Джеки О[20] и Лорен Бэкол, была последним словом моды.
“ Если мне было грустно, я начинал есть. Если это не помогало, я продолжал есть, пока в конце концов не получал необходимый эффект.”
В то ужасное время мое сексуальное воздержание спасло мне жизнь. Фран Лебовиц называла меня «монахиней» – и была недалека от истины. Несмотря на окружавшие меня вездесущие наркотики и секс, я редко принимал во всем этом участие, частично из чувства страха. Я не доверял людям. Возможно, после ситуации с Майклом Коуди и Пьером Берже я боялся, что даже мысль о том, чтобы с кем-то переспать, вызовет волну сплетен обо мне. Исходя из моего опыта, это могло роковым образом сказаться на моей карьере.
На самом деле я был слишком напряжен и зажат, чтобы завести любовника. Я не преодолел последствий своей детской травмы, и теперь близкие отношения меня пугали. Я вытеснил все мысли о любви. Вместо этого я продолжал фокусироваться на карьере, даже не задумываясь о личной жизни, пока не стало слишком поздно, чтобы что-то начинать. Моими друзьями были коллеги по работе – Бетти Катру, Лулу де ла Фалез и Карл. Моя социальная жизнь заключалась в посещении примерок с Сао Шлюмберже. Я считал себя очень умным тогда.
Секс, в отличие от успеха, не был у меня в приоритете. Если мне было грустно, я начинал есть. Если это не помогало, я продолжал есть, пока в конце концов не получал необходимый эффект. Я признаю это! Спасением от всей боли, которую мне приходилось переносить в отсутствие любви, была еда и еще раз еда.
VIII
В то время в воздухе витала смерть. Внутренне я чувствовал, что начинаю терять над собой контроль. И, видимо, Анна Винтур это замечала. В начале девяностых она спросила меня, не хочу ли я уехать из Нью-Йорка, пару лет пожить в Париже и поработать в офисе Vogue на бульваре Сен-Жермен. Это было щедрое предложение, свидетельствующее о широте души и любви в сердце Анны. Она отреагировала на мои потери не так, как это сделал бы обычный босс. Это была не «ядерная Винтур», как ее называли таблоиды. Она проявила себя как заботливый друг.
Конечно же, я согласился.
Все было организовано шефом парижского бюро американского Vogue Сьюзен Трейн, являвшейся членом сообщества Colonial Dames[21]. Сьюзен приехала в Париж в 1951 году и стала здесь душой общества. Она была любимым американским редактором моды Дианы Вриланд, и по этой причине Грейс Мирабелла неофициально отказалась от ее услуг. Но Сьюзен любили также С. И. Ньюхаус и его супруга Виктория, поэтому Грейс не удалось ее уволить.
Когда я начинал работать в Vogue, миссис Вриланд позвонила мне и пригласила на ужин, чтобы обсудить «кризисную ситуацию со Сьюзен Трейн». Она очень беспокоилась о здоровье Сьюзен, так как Vogue был всей ее жизнью. Она никогда не была замужем, у нее не было детей, никого, кроме пары миниатюрных такс коньячного цвета по имени Найсли и Гого.
«Повидайся со Сьюзен, когда поедешь в Париж писать о коллекциях», – сказала миссис Вриланд.
На протяжении многих лет миссис Вриланд поддерживала эту дружбу, подпитывая ее личными просьбами. Например, она могла переслать Сьюзен Трейн свои вышитые подушки и попросить ее найти лучшего мастера по реставрации вышивок в Париже. Я был рад, что воспользовался возможностью. Сьюзен позаботилась о том, чтобы мой переезд в Париж прошел максимально гладко. Как только я устроился, Сьюзен пригласила меня к себе на мой первый после возвращения в Париж ужин.
“ Иногда я проводил выходные с Джаннии Версаче и его партнером Антонио д’Амико на озере Комо.”
Она провела для меня экскурсию по квартире и рассказала, что была любимицей Парижа в пятидесятые. В ее спальне на почетном месте среди аскетичного убранства висела знаменитая работа Рене Грюо, на которой она изображена в костюме Balenciaga цвета голубого веджвудского фарфора, в шляпке-таблетке и длинных белых перчатках.
Мы говорили о том, каким великим человеком была Диана Вриланд и как тяжело было ее потерять. «Знаете, что сказала мне Грейс Мирабелла, когда пришла к власти? Она позвонила мне по телефону и произнесла: «Сьюзен, расслабься, не переживай». Типичная Грейс, всегда изъясняющаяся вокруг да около.
Сьюзен очаровывала своими знаниями и американским стилем; она носила элегантную простую одежду, красивые шарфы, брюки и соответствующие этому образу строгие туфли на невысоком каблуке. Она резюмировала влияние, которое Ив Сен-Лоран оказал на моду: «Мы носили брюки. Теперь мы носим длинные юбки и сапоги. Оставаясь невидимым, он держал руку на пульсе времени. Казалось, он знал, чего мы хотели, еще до того, как мы сами это осознавали. Он все расставил по своим местам».
Сьюзен Трейн никогда по-настоящему не вышла на пенсию и была принята в члены Ордена изящных искусств и литературы за свою блестящую книгу о куклах в нарядах от кутюр во время Второй мировой войны. Фотографом для этого издания выступил Дэвид Зайднер.
«Андре, эти современные молодые редакторы моды ничего не знают. Они даже не знают основ, например что такое вкладка мартингейл на спинке пальто Balenciaga!» – говорила она. Ее разочарование было столь ощутимо.
Были между нами периоды охлаждения, когда она начинала придирчиво инспектировать мои расходы. Это так в духе Condé Nast! И в духе Vogue! Моя квартира на бульваре Тур-Мабур, откуда открывался вид на Дом инвалидов, где похоронен Наполеон, оплачивалась компанией. Телевизор арендовался компанией. Счета в ресторанах оплачивались при условии наличия чека. У меня был постоянный помощник Сирил, который также был моим водителем.
Я стал пользоваться дорогостоящей и очень удобной услугой по ручной стирке в любимой прачечной Лагерфельда, расположенной на Правом берегу. Мои простыни, рубашки и остальная одежда сдавались в стирку и химчистку, и все это списывалось на расходы, отчет о которых сдавался в парижское бюро и, я полагаю, направлялся в Нью-Йорк. Не жизнь, а мечта.
Я очень сдружился с Миуччей Прада и Томом Фордом. Иногда я проводил выходные с Джанни Версаче и его партнером Антонио д’Амико на озере Комо, коротая время в халатах за бесконечным просмотром фильмов перед легким ужином. После него мы смотрели старое доброе голливудское черно-белое кино.
Должность парижского редактора Vogue – работа серьезная. Анна отправила меня сюда не только потому, что я, по ее мнению, нуждался в переменах, потеряв недавно бабушку и миссис Вриланд, но и потому, что верила в мои способности и вкус. Я искал места для съемок ключевых рубрик, выступал послом крупных Домов моды и европейских гигантов, открывал и исследовал нарождающиеся фэшн-тренды. Я не мог поверить, что я снова в Париже, эпицентре стиля и моды, и могу видеться с Карлом почти каждый день: ужинать вместе, совершать ежедневный обход его любимого книжного магазина, а затем перемещаться в Café de Flore, чтобы заказать сыр, вареные сосиски и салат. Конечно же, такая работа налагала на меня большую ответственность.