Была одна фотосессия Брюса Вебера с Майком Тайсоном и Наоми Кэмпбелл, которой Грейс особо гордилась. Съемка получилась смелая и дерзкая, сексуальная и опасная. Анна вызвала меня к дизайнерам и спросила, не считаю ли я снимки оскорбительными. Я ответил «нет». Нет, нет и нет. Грейс сидела рядом молча, но ее нахмуренные брови выдавали ее чувства: она была в ярости, что по поводу ее съемки интересуются мнением другого редактора. Анна же просто проявляла осторожность. И съемка пошла в номер, как и большинство других работ Грейс. Коддингтон была непревзойденным профессионалом и замечательным человеком. Я был привязан к ней и поддерживал ее творчество, а она – мое.
Кэти Маррон, внештатный редактор Vogue, заказала у Ли Радзивилл[22] интерьер столовой в своей первой квартире на Парк-авеню. Они назначили встречу у Harry Cipriani в момент, когда я был в Нью-Йорке, и Кэти попросила меня присоединиться. Как волнующе! Я брал интервью у Ли Радзивилл по телефону в годы моей работы в WWD, но это будет мой первый официальный обед с американской светской королевой.
Перед встречей Кэти отвела меня в сторону: «Существует негласное правило: никогда не упоминай при Ли ее сестру Джеки. Если ты спросишь что-либо о Джеки, Ли закроется и никогда больше не пожелает тебя ни видеть, ни слышать».
«Ну конечно!» – ответил я. Все же я обладал хорошими манерами и никогда не был бы столь вульгарен. Но предупреждение было оценено по достоинству.
Я знал, что надеть на обед в Cipriani: мой лучший сшитый на заказ серо-коричневый костюм из саржи. Я так гордился этим костюмом; подкладка его была полностью сделана из шелковых платков Hermès с принтом на наполеоновскую тематику в розовых, желтых и серых оттенках. Рукава с манжетами в эдвардианском стиле при расстегивании и закатывании приоткрывали подкладку Hermès.
Устроившись за столом, Ли заметила, что мой костюм напоминает ей те, что носил ее отец Джек Бувье в годы ее детства.
«Неудивительно. Я принес фотографию вашего отца и сказал мистеру Морти Силлсу, портному, что мне нужен такой же костюм, как у Джека Бувье!»
Мне нравился костюм, и Ли тоже. Я был убит горем, когда его позже украли в химчистке Эрнеста Винзера в Бронксе, которой пользовался Vogue. Это был единственный раз, когда случилось подобное. Вероятно, он пропал при доставке из-за эффектной шелковой подкладки Hermès. Я заказал другой костюм, из льняной ткани цвета перванш на подкладке из ярко-розовых шелковых платков Hermès. На этот раз летний.
Мы всегда встречались, если Ли приезжала в Париж или я летел в Нью-Йорк.
Я сидел рядом с Ли на обедах, устраиваемых Эриком и Беатрис де Ротшильд в их прекрасном парижском доме, украшенном полотнами Сурбарана, Гогена и Люсьена Фрейда, со знаменитой кроватью, на которой спала мадам де Ментенон. Над огромными диванами были развешаны охотничьи трофеи из Сибири, а под землей находился гараж, забитый портретами Мэрилин Монро работы Энди Уорхола.
Я часто бывал на обедах в доме Ли, которые она устраивала на своей безупречной кухне. Мы с ней ходили за покупками в Yohji Yamamoto, Chanel от кутюр, Comme des Garçons и к Roger Vivier, создателю тех самых туфель с пряжкой Пилигрим, которые она носила в шестидесятых. Ли всегда опережала модные тренды. Она первой начала носить модели André Courrèges и Ungaro, и делала это с шиком. Ей нравилось шить на заказ у Холстона из-за его роскошных тканей и лаконичных силуэтов. Givenchy она начала носить раньше своей сестры Джеки. Она любила Zandra Rhodes.
Получить работу ассистента у Дианы Вриланд в Harper’s Bazaar в далеком 1950 году было одной из наиболее важных побед в начале взрослой жизни Ли. «Диана Вриланд была сумасшедшим гением моды, – вспоминала Ли. – Я любила ее, она была моим кумиром. Я восхищалась ее речью и походкой. Она была креативной и смелой. Я мечтала войти в комнату и почувствовать то, что, как мне казалось, чувствовала она, когда все взгляды были обращены к ней».
Миссис Вриланд говорила мне, что именно у Ли, а не у Джеки были вкус и подлинный шик, талант выбирать качественную одежду. Я верил ей, так как миссис Вриланд была близка и с Джеки Кеннеди тоже. Лежа в кровати и утопая в многочисленных слоях постельного белья Porthault с принтами, она сказала, что Джеки научилась одеваться у Ли.
Ли была одной из «лебедушек» Трумэна Капоте – этим званием Трумэн наделял своих любимых, самых стильных светских дам. Я всегда буду вспоминать ее как самую элегантную гостью на легендарном Черно-белом балу Трумэна Капоте. Ее узкое платье в пол, созданное итальянским кутюрье Милой Шён, было вручную расшито по бокам серебряными вертикальными волнами. Смелый шаг – никто больше на балу не решился надеть платье этого итальянского дизайнера, несмотря на то что Мила Шён была любимицей Дианы Вриланд. Ли была олицетворением гламура, она сделала идеальный в своей неординарности выбор.
Для невероятного Черно-белого бала волосы Ли были уложены знаменитым Кеннетом, к услугам которого она и ее сестра Джеки Кеннеди прибегали перед выходом в свет. Перчатки и укладка: это была обязательная часть дресс-кода.
“ Это было негласным правилом. Анна принимала решения, а все остальные, включая меня, должны были уважать их.”
Ли любила настоящих творческих личностей, людей, которые смотрели на жизнь, как однажды сказал Ив Сен-Лоран, «глазами ребенка». Она не боялась дружить с Энди Уорхолом, побывала в туре с Rolling Stones, а Трумэн Капоте сделал ее звездой сцены и телевидения.
Изначально меня представил Ли в телефонном разговоре Джон Фэйрчайлд, когда я работал на него в 1977 году. Однажды в субботу я набрал ее номер, и мне показалось, что она навеселе. Странный получился разговор; я живо помню, как она сказала пьяным томным протяжным голосом: «Андре, кто все эти люди?» Я так понял, речь шла о наводнивших Хэмптон людях, которые не соответствовали ее стандартам.
Так мы познакомились с Ли в семидесятые. Потом она вернулась в Нью-Йорк и поселилась в огромной квартире на Пятой авеню, которую она декорировала созданным на заказ шелком шармез от Холстона и масштабным триптихом Фрэнсиса Бэкона. Позже она его продала; если бы она тогда не поспешила, она могла со временем выручить за него по меньшей мере шестьдесят миллионов долларов.
Ли никогда не жалела о принятых решениях: она просто переключалась на новую страсть или интерес. Она была фэшн-звездой, иконой, музой кутюрье. Тори Берч, Каролина Эррера, Марк Джейкобс, Ральф Руччи и Джамбаттиста Валли были ее друзьями и вдохновлялись ею.
На моей любимой фотографии Ли снята с Трумэном Капоте до того, как они крупно поссорились в 1977 году. Ли и Трумэн примерно одного роста и одинакового размера, они выглядят современно и элегантно. Ли запечатлена с естественными ухоженными волосами (которые ей мыли яичными желтками, когда она была ребенком), в огромных солнцезащитных очках, в платье-рубашке с одной расстегнутой пуговицей, перехваченном черепаховым поясом из кругов, соединенных золотыми звеньями, и в туфлях Roger Vivier на низком каблуке с пряжками Пилигрим. Это стильный, актуальный образ своего времени. Ли Радзивилл рассматривала любые дружеские отношения так, как если бы выстраивала серьезные любовные или как минимум хотела соблазнить. Мне она дарила безусловную любовь.
IX
Джон Гальяно был уникальным визионером, но в начале девяностых мир моды воспринимал его как андеграунд-дизайнера. Его коллекции не продавались, он не был представлен ни в каких магазинах. Мне встречалось его имя в Лондоне, но я не знал, что он великий дизайнер, пока Эммануэль Альт из французского Vogue не сказала мне: «Тебе просто необходимо увидеть коллекцию Джона Гальяно».
«Опиши мне ее», – сказал я.
«Ее сложно описать, тебе нужно просто ее увидеть».
В конце концов я посмотрел коллекцию Гальяно – Эммануэль была права.
Крой Гальяно был каким-то волшебством: более молодой, сексуальный, чем что-либо созданное до него. Он нарушал все правила и устанавливал свои. На съемку одежды Galliano для Vogue были направлены Грейс Коддингтон и фотограф Стивен Майзел. Внезапно имя Гальяно оказалось у всех на слуху.
После миланской Недели моды осень/зима 1993 года мы с Анной Винтур вернулись в Париж поздно ночью. Я довез ее до отеля Ritz и на ее машине отправился с визитом к Гальяно. Перед моими глазами предстали дизайнер и его помощник, язвительный Стивен Робинсон, словно в сцене из спектакля по Чарльзу Диккенсу. Они сидели на полу, разогревая консервы бунзеновской газовой горелкой. За спиной у них стоял манекен в пышном бальном платье.
Глядя на это платье, я понял, что Гальяно работает над одной из величайших парижских коллекций. Оно еще не было закончено, но я уже это чувствовал. Кринолин платья был сделан на основе вшитых в ткань пластиковых трубок из магазина хозтоваров. Этим достигался эффект невероятной легкости – юбки взлетали, когда модель двигалась, и струились за ней по подиуму. Ничего подобного мир моды до сих пор не видел. И при этом в дизайне явно прослеживалось влияние моды девятнадцатого века.
«Это будет невероятно», – сказал я. Либретто к показу написала Аманда Харлек, креативный директор и муза Гальяно. Ее идея заключалась в том, что модели изображали русских цариц, покидавших Зимний дворец во время революции и оказавшихся в Шотландии по пути в Эскот в Англии. Таков был сценарий, и именно через такие истории воспринимала моду Диана Вриланд, через подобные образы рассказывал о моде и я. Эту идею Гальяно взял и превратил в коллекцию.
Первые вышедшие на подиум модели изображали русское величие, цариц, бежавших от революции, окровавленных, раздавленных и все еще в туфлях на тонких шпильках. Девушки шли по подиуму в огромных, немыслимых кринолинах и изящных легких блузках. На них были лифы, поношенные и рваные, из-под верхних юбок выглядывали нижние, словно они были разорены и убегали с вшитыми в одежду драгоценностями.