Я не знаю, как это преодолеть. Я буду пытаться до самой смерти, буду продолжать каждый день стараться быть здоровым. Все, хватит об этом.
Я собираюсь зафиксировать в своем завещании, чтобы меня кремировали в кафтане. Набрав вес после моего третьего, и последнего, визита в Duke, я смирился с тем, что больше никогда не буду достаточно стройным, чтобы носить обычную одежду: отныне никаких сшитых на заказ английских костюмов. Казалось, всем нравилось, как я выгляжу в кафтанах, поэтому я просто продолжал их коллекционировать и носил с утра до вечера.
Все же бывают случаи, когда мне нужен традиционный костюм – например, на свадьбу или похороны. Тогда я иду к Ральфу Лорену и заказываю костюмы. Среди них и мой любимый серый костюм-тройка как у банкира, который он сшил мне для эпизодической роли в первом сезоне «Секса в большом городе» (Sex and the City). Я не произнес ни слова, но меня все еще узнают на улицах, даже после такого краткого появления на экране.
Кафтаны – моя отдушина, мой комфортный повседневный индивидуальный стиль. Скрывают ли они худшие недостатки? Да! Элегантны ли они? Да!
По мере того как я начал позволять себе расслабиться и наслаждаться комфортом, мои друзья-дизайнеры стали спрашивать, могут ли они сшить для меня кафтаны. Диана фон Фюрстенберг сшила мне множество кафтанов из оригинальных тканей с шелкографией из собственной коллекции, например черный с розовыми сюрреалистическими губами – он мне очень понравился.
После этого я познакомился с Ральфом Руччи, который одним махом скроил мне семнадцать кафтанов от кутюр из образцов очень дорогих шелков. Так сложился мой базовый кафтанный гардероб.
У меня был великолепный черный шелковый кафтан из муара Taroni от Ralph Rucci (даже два кафтана) и мои кафтаны воина-самурая с объемной вышивкой, сшитые под впечатлением от выставки в музее Метрополитен в 2009 году «Искусство самураев: японское оружие и доспехи с 1156 по 1868 год» (Art of the Samurai: Japanese Arms and Armor, 1156 to 1868). С того момента я решил носить только кафтаны, так как мужчина вполне может быть одет во что-то вроде туники или платья до пола и при этом выглядеть достойно.
Мне нравятся мои кафтаны и их эволюция, в том числе внесезонные кафтаны-рубашки из хлопка в красном и черном цветах, которые я заказываю на Au Fil d’Or – большом базаре в Марракеше. Их делает потомок месье Буджимы, который первым начал расшивать галуном модели из коллекций Ива Сен-Лорана в восьмидесятых годах. Мои накидки и церемониальные мантии от Тома Форда – среди самых выдающихся образов, которые мне выпала честь носить. Моя любимая парадная накидка – синяя, украшенная вышивкой. Я снят в ней на фото Джонатана Беккера на милом моему сердцу мосту Александра III в Париже. Фотография иллюстрировала статью Грейдона Картера в Vanity Fair.
Мой личный стиль формировался на протяжении десятилетий, и в основе его эволюции – сознание того, что мужчина может одеваться роскошно и пышно и этим вызывать восхищение.
Я горжусь своими знаниями об истории костюма, о том, как мужчины одевались при французском дворе – все эти кудрявые напудренные парики, рюши с головы до ног, жабо, атлас и камзолы, которые покачивались, словно кринолины, при ходьбе. Мужчины носили каблуки; достаточно взглянуть на портреты Людовика XIV работы Гиацинта Риго – на скульптурных ногах монарха обувь не просто на каблуках, а на красных каблуках, и белые чулки.
Моя одежда похожа на церемониальные итальянские доспехи семнадцатого века. Она похожа на traje de luces – ярко-розовые накидки с желтой подкладкой, которые надевают матадоры при выходе на арену в Мексике и Испании или на облегающие болеро и брюки великих танцоров фламенко. Накидки и кафтаны предполагают формальную ситуацию, парадный дресс-код. И хотя я не в деловом костюме-тройке, в мои кафтаны вложено не меньше мастерства, чем требуется от моих портных из Лондона – Richard Anderson и Huntsman.
Да, я использовал кафтаны, чтобы скрыть метаморфозы, происходившие с моим телом по мере того, как прогрессировало ожирение. Меня разнесло, я объедался сладостями, будь то мраморные мадленки и горячий шоколад в Париже или калорийные десерты, предлагаемые в лучших ресторанах Нью-Йорка. Я никогда не сомневался в том, кто я и как выгляжу. Я никогда не считал себя уродливым. Прежде всего я с самого начала думал не о том, как я выгляжу, а о своей одежде. Я знаю, что в жестоком, иногда непостоянном мире высокой моды за моей спиной меня осуждали. Несмотря на то что я иногда чувствовал себя огромным ламантином, я сохранил свою гордость и уверенность в себе. Кафтаны для меня стали кульминацией исторических цитат, возможностью сотрудничества с великими дизайнерами, такими как Валентино, Ральф Руччи, Том Форд, и никому не известным портным, тихо крутящим ручку своей машинки в каморке посреди парижского района Barbès.
В 2008 году Валентино создал для меня два невероятных кафтана, в которых я собирался появиться на устроенном им трехдневном празднике в Риме. Подбором тканей занимался Карлос Соуза. Приехав в Рим в качестве гостя, я сразу же поспешил в Дом моды Valentino на примерку, для которой уже были изготовлены патронки из полотна. Кафтаны сшили из винтажных тканей из архива Valentino: зеленого хлопка с огромными черными ягуарами и великолепного принта с узором в виде китайских драконов с неоново-зеленой и красной каймой. Оба кафтана я надевал поверх сшитых на заказ из хлопка рубашек Charvet of Paris и белых рубашек под смокинг.
Трехдневная вечеринка Valentino была экстравагантной: в первый вечер ужин был устроен в Римском форуме. Меня поселили в роскошном Hotel de Russie. При заселении мне передали рукописное послание от итальянского художника Риккардо Аджосса.
Я познакомился с Риккардо еще в молодости, на телестудии в Риме, куда я пришел на популярное телешоу в качестве сопровождающего Наоми Кэмпбелл. Он проходил там практику, помню, как он стоял в коридоре и был очень любезен. Позже мы целовались в гламурном ночном клубе. Он был юн и красив, словно молодой дворянин с портрета Бронзино. Риккардо – самый добрый и красивый мужчина – показывал мне Рим.
“ Несмотря на то что я иногда чувствовал себя огромным ламантином, я сохранил свою гордость и уверенность в себе.”
Мы потеряли друг друга из вида с семидесятых, пока Риккардо не прочитал в ежедневной газете, что я в городе в качестве гостя Валентино. Там же упоминался и отель, в котором я остановился. Так меня нашла его записка, и так произошло наше воссоединение.
Риккардо специализируется на производстве бумаги традиционным корейским способом – ханджи. С 2000 года он является профессором Академии изящных искусств Рима. Вскоре после вечеринки Valentino Риккардо приехал с персональной выставкой в Ист-Хэмптон, Нью-Йорк. Она называлась «Листья мира» (Leaves of the World). Он остановился в моем доме и спал в одной постели со мной на протяжении недели, но мы ни разу не дотронулись друг до друга. Чистая романтика: итальянский художник, живущий и работающий ради искусства, в моей постели.
Риккардо прекрасно говорит по-английски, поэтому языкового барьера между нами нет. У него глаза цвета бледного нефрита или морской пены и кудрявые черные волосы. Он живет один со своим красивым белым английским боксером по имени Зои и предан своей преподавательской карьере и искусству. Некоторые из своих работ он подарил и мне. Хотя мы и близки, сексуальной близости в наших отношениях нет. Он не бывал больше в Нью-Йорке после закрытия своей выставки, прошедшей много лет назад в Ист-Хэмптоне. Я все же надеюсь, что он когда-нибудь вернется.
Ив Сен-Лоран умер в своем доме на улице Вавилон в окружении Пьера Берже по одну сторону от него и Бетти Катру, державшей его руку с другой стороны. Спустя три десятилетия Бетти наконец удалось убедить Пьера, что ей, как сестре, можно доверить защиту Ива. Пьер за все эти годы проиграл столько битв, пытаясь разлучить Ива и Бетти. Ив жил так, как хотел, Бетти была его родственной душой. Она любила Ива безусловной любовью. Когда Ив умер, Пьер подарил Бетти один из портретов Ива работы Энди Уорхола. Их затянувшаяся борьба, полная недоверия и сомнений, наконец-то закончилась.
Анна попросила меня присутствовать на похоронах Ива от лица Vogue. Был жесткий протокол, табель о рангах соблюдался, как при французском королевском дворе. Похоже, Пьер Берже составил схему рассадки. К счастью, меня посадили в зоне Vogue, в восьмом ряду. Если бы я не представлял журнал, уверен, что мне досталось бы место в самом конце. Места в первом ряду были отведены для VIP-гостей: Бетти, Лулу, Карлы Бруни-Саркози. Отдать дань наследию Сен-Лорана пришли все ведущие дизайнеры.
Карл Лагерфельд не явился на похороны Ива Сен-Лорана. Он послал в церковь цветы, огромный букет белых роз с рукописной запиской: «В память о наших лучших днях, о нашей юности».
Придя домой, я позвонил Карлу, чтобы рассказать, как прошла служба. Он ответил: «Я не хожу на похороны».
Через три года после смерти Ива скончалась и Лулу. Я не смог приехать на ее похороны. Но я все же помню ее в первом ряду на похоронах Ива: она выглядела великолепно в шляпе-федоре.
Анна Винтур попросила меня написать что-нибудь для Vogue в память о Лулу. Этот некролог не напечатали, так никогда и не объяснив почему. Возможно, это связано с тем, что памяти Лулу были посвящены многие публикации, как, например, материал Джоан Джульетты Бак, вышедший в другом издании.
Вот отрывок из того, что написал я:
«Луиза Вава Лючия Анриетта де ла Фалез была воплощенной элегантностью, обладавшей стойкостью кипариса Лейланда и хрупкостью и изысканностью яйца Фаберже. Она работала круглыми сутками, но, когда ее брат Алексис де ла Фалез заболел раком легких, она оставалась у его постели дни и ночи. Ее представлением о роскоши было нежиться в ванне в своей ванной комнате, оформленной голубой плиткой в марокканском стиле, добавив в воду ароматические масла. Или заниматься садоводством в романтическом загородном доме в Boury-en-Vexin, где она жила со своим мужем Таде. Или собрать компанию друзей – интереснейших личностей – на вечеринку, продолжавшуюся почти до рассвета. Обаятельная, яркая, она могла оживить унылую, затухающую беседу своим хриплым смехом а-ля Лорен Бэколл или неожиданным замечанием. Она обладала лучшими ирландскими качествами: верностью, практичностью, когда это было необходимо, чувством собственного достоинства и ув