анной, женщины. Она напоминала мне подержанную шарманку, которая всё играет хорошо, а как дойдет до испорченных струн, то засвистит, зашипит и оборвется. Какие-то струны в душе бедной Алекс были больны и надорваны…
Между тем наступил Mardi gras[218] – последний день масленицы, и мы втроем отправились смотреть сожжение Карнавала. Оно происходило вечером на небольшой площади Префектуры, и мы, не зная дороги, потерялись в узких, извилистых переулках старого города. Какой-то добрый француз указал нам путь, и мы достигли трибун в самый разгар фейерверка. Он не столько отличался красотой, сколько шумом. Ракеты разрывались с таким треском, что приходилось зажимать уши.
Но, вот, и последняя ракета прошипела, рассыпалась, и площадь погрузилась во тьму, слабо освещаемая красными и желтыми бумажными фонарями. Она имела совсем театральный вид. В глубине возвышался старинный Дворец Префектуры со множеством балконов, галерей и переходов. Высокие пальмы и яркие цветы придавали ему тропический колорит. Перед дворцом поднимались трибуны для публики и посреди, лицом к трибунам и ко дворцу, сидел на красном троне красный Карнавал. «Последний акт оперы», – подумала я.
Карнавал загорелся. Толпа простого народа, собравшаяся на бульваре, дико заревела. Мне сделалось жутко. Я пожалела, что не взяла с собою бинокля: рассмотри я глупую улыбку Карнавала и мне стало бы смешно. Но теперь в этой горевшей фигуре, в ревущей толпе, во всей этой мрачной, оперной площади было что-то страшное. Мне вспомнился Людовик XVI, погибающий на эшафоте…
– Какой ужас! – прошептала побледневшая Алекс, – точно ведьму жгут в Средние века!
– Что за дикая мысль давать в виде веселья пародию на смертную казнь! – ворчал Тим.
– Пойдемте прочь! Я больше не могу! – и Алекс поспешила вниз с трибун. Мы с удовольствием последовали ее примеру.
Все улицы и переулки были запружены народом из соседнего с Префектурой старого итальянского города с его темными, сырыми коридорами вместо улиц. Всё это были бедняки в рваных платьях, в жалких грязных домино. Они не появлялись на платном Корсо, происходившем на площади Массена и теперь пришли повеселиться и как следует проводить карнавал. Шум, свист, пение раздавались со всех сторон. Маски хватались за руки и кружились среди улицы. Трудно было двигаться в этой толпе, и мы часто останавливались. Вдруг несколько смеющихся молодых девушек в ярких коленкоровых домино окружили Тима и, схватившись за руки, принялись прыгать вокруг него. Он пытался выйти из заколдованного круга, но девушки не пускали и с хохотом бросились его целовать. Вид сконфуженного Тима, тщетно отбивающегося от их поцелуев, был столь комичен, что я расхохоталась.
– Ай! – вскрикнула Алекс, хватая меня за руку. Она вся побледнела и упала бы, если бы я ее не поддержала. Тим оттолкнул, наконец, девушек и поспешил к нам.
– Что с тобой? – тревожно спрашивал он жену.
– Негодяй! Негодяй! – повторяла Алекс, с ненавистью смотря на мужа.
– Чем же я виноват! – оправдывался бедный Тим.
– Эти гадины не стали бы тебя целовать, если бы ты, по обыкновению, не смотрел на них своими подлыми, развратными глазами!
– Не делай при чужих сцен! – умолял муж разъяренную Алекс.
– Не замолчу! Пусть Любовь Федоровна узнает, какой ты негодяй! Может быть, ты хоть ее постыдишься и исправишься!
Но я не чувствовала призвания исправлять чужих мужей и, воспользовавшись нахлынувшей толпой, скрылась в одном из соседних переулков.
«Какая скучная женщина! – с негодованием думала я, – она способна убить в человеке всю радость жизни. Что, если бы на мою долю достался подобный муж?»
И я ясно поняла, что никакие клятвы, никакие брачные церемонии не удержали бы меня. Я убежала бы куда глаза глядят: в Америку, в Африку, на Сандвичевы острова, только бы дышать свободно, смеяться, плакать, когда хочу, не имея возле себя судью, ежеминутно контролирующего мои поступки!
Я вышла на набережную. Свежий морской ветер задул мне в лицо, и мало-помалу я успокоилась…
Все дышало весельем в этот теплый южный вечер. Отовсюду слышалась музыка и пение. Толпа с хохотом вертелась и танцевала на засыпанной, как снегом, известковыми шариками мостовой.
Возле кафе стояли на тротуаре столики и сидевшие за ними заботливо прикрывали свои consommations[219] от сыпавшихся со всех сторон разноцветных, бумажных конфетти. В этот вечер был последний veglione[220] в Опере и по южному обычаю маски шли на бал пешком, веселя улицы своими яркими нарядами. Чей-то страстный голос пел в кондитерской неаполитанские песни, и толпа столь же страстно вторила им.
Лишь в 11 часов вернулась я в отель и нашла в гостиной Борисовых, одиноко и грустно пьющих чай в пустой комнате.
– Как поэтичен южный карнавал! – сказала я, подходя к ним. Оба взглянули на меня с негодованием.
– Проклятый карнавал! – пылко воскликнула Алекс.
– Проклятый карнавал! – мрачным эхом повторил за нею Тим.
Всю следующую неделю Борисовы ссорились и говорили друг другу колкости. Тим не выдержал, купил одну из многочисленных брошюр, которые указывают наивернейший способ сорвать банк в Монте-Карло, объявил нам, что хочет попробовать новую систему и стал с утра уезжать на рулетку. Алекс запиралась в своей комнате и выходила к обеду с распухшим лицом и красными глазами. Я пожалела, что согласилась сидеть с ними за одним столом.
Однажды, соблазнившись прекрасным утром, я поднялась в Château[221] и так долго любовалась оттуда видом на Ниццу, что опоздала к завтраку. Не успела я распорядиться, чтобы мне подали завтрак в комнату, как явилась горничная с известием:
– La dame du 28 desire vous voir. Elle est très souffrante![222]
Я поспешила в комнату Алекс. Она лежала в постели, лицом в подушку; плечи ее вздрагивали от рыданий. Я испугалась.
– Что с вами? Что случилось?
– Он опять уехал с ней в Монте-Карло! – трагически сказала Алекс, поднимая с подушки залитое слезами лицо.
– С кем это? – удивилась я.
– С англичанкой! С той старой раскрашенной тварью, от которой я увезла его из прежнего отеля. Я мечтала спасти его переездом, но теперь вижу, что мне это не удалось, и они по-прежнему видятся.
– Кто же эта англичанка?
– Почем я знаю! Какая-нибудь продажная девка. Для англичан она уже стара, а русским дуракам всё еще способна нравиться.
– И ваш муж очень за ней ухаживал?
– О, да! Впрочем, мне только раз удалось застать их вместе в читальне, но, несомненно, они виделись на стороне.
– В читальне? Так может быть он ей «Times» предлагал или она ему «Новое Время»?
– Какой вздор! – нетерпеливо отвечала Алекс. – Я всегда по лицу угадываю, когда Тим говорит об «этом» с женщинами. Подумать только, на кого он меня променял! Мне было бы легче, если бы он выбрал молодую и красивую!
Я старалась ее утешить, уговаривала встать и поехать кататься.
– Ни за что! – рыдала Алекс, – я весь мир ненавижу, это жестокое солнце, этих глупых людей, которые неизвестно чему радуются. О, как бы мне хотелось умереть! Я однажды уже отравлялась опиумом, но меня, к несчастью, спасли.
– Можно ли говорить такие глупости! – стыдила я Алекс, – ну, как вам не совестно!
– О, не упрекайте меня! Мне и без того тяжело! Если же вы действительно хотите мне помочь, то поезжайте сейчас же в Монте-Карло и посмотрите, что они там делают. Вы наблюдательны и сумеете определить, насколько сильно увлечение Тима.
– Это ужасно неприятное поручение! – отказывалась я. – Отчего бы вам самой туда не съездить? Вы развлечетесь и успокоитесь.
– Не хочу я ехать в этот раззолоченный вертеп разврата! Я боюсь за себя! Всю эту ночь я не спала и с наслаждением представляла себе, как стану бить эту гадину зонтиком по лицу. Я не выдержу и сделаю скандал, если встречу ее с мужем. Умоляю вас, не отказывайте мне!
Что было делать с несчастной женщиной? Я наскоро позавтракала и поехала в Монте-Карло. Там я добросовестно обошла все игорные залы, заглянула в модные кафе, погуляла по террасе над морем, но Тима нигде не встретила. Думая, что я пропустила его в толпе играющих, я вновь пошла на рулетку и тут, не знаю уж право, как это случилось, только я тоже принялась играть. Мне захотелось попробовать новую систему, которую накануне объяснял мне Тим. Но или система была неудачна, или я ее плохо усвоила, только я скоро всё проиграла. Когда я вышла в сад, то увидала, что мне не на что даже выпить чаю в Café de Paris. Последнее обстоятельство меня особенно рассердило.
«Поделом наказана! – дразнила я себя, возвращаясь домой в трамвае. – Не берись за подобные поручения, не шпионь за чужими мужьями! Судьба тебе справедливо отомстила!»
Но я не могла долго сердиться. Тихий ласковый южный вечер заглядывал в окна трамвая. Огоньки бесчисленных вилл и отелей весело блестели по обеим сторонам дороги. Чудесные пальмы вырисовывались на медленно темневшем небе. Вдали, над Ниццей, краснела еще яркая полоса заката… Стоило ли сердиться по пустякам в этом уголке земного рая?
Приближался обеденный час, и в Больё вагон опустел на половину. Новых пассажиров вошло немного; среди них, к моему изумлению, оказался Тим.
– Добрый вечер, – приветливо сказал он, садясь напротив меня.
– Так, значит, вас действительно не было в Монте-Карло?
– В Монте-Карло? А что мне там делать? – с удивлением отвечал Тим, совершенно забыв о той системе, о которой с таким жаром говорил со мною накануне. – Вы, что же, играть туда ездили?
Я молча открыла портмоне и показала Тиму: в нем лежал ключ от сундука и обратный билет в Ниццу.
– Фью! Дело плохо! Хорошо, по крайней мере, что вы взяли билет туда и обратно. Русские часто забывают эту предосторожность.