Папский дворец возвышается на берегу Роны, на высокой скале, и больше походит на грозную крепость средневековых королей, чем на жилище первосвященника. Но, Боже, какая мерзость и запустение царят теперь в замке! С 1822 по 1906 гг. он был отдан под постой местного полка, который замазал известкой дивные фрески, набил гвоздей в скульптурные украшения и разделил величественную капеллу на три этажа для солдатских спален. Только в начале XX столетия французское правительство опомнилось и теперь тратит огромные деньги, чтобы восстановить этот драгоценнейший исторический памятник. Увы! Никакие миллионы не исправят следов солдатского хозяйничанья, и это второе «авиньонское пленение» оказалось несравненно оскорбительнее для папского достоинства, чем первое.
Чудный вид на долину Роны открывается с вершины замковой горы, превращенной в красивый сад. Ради одного этого вида стоит остановиться в Авиньоне, прибавив: если позволит им любоваться мистраль. Тот, кто его не испытал, не знает, что значит ледяной ветер. Он проникает в комнаты, свистит в коридоре, крутит белую пыль по улицам и засыпает глаза тучей мелкого гравия.
Oli, mistral, grand fou de Provence
Ne soufelf pas si fort![255]
Поет провансальская поэтесса, но «grand fou» ее не слушает и продолжает леденить душу злосчастного туриста. Никакие меха, никакие шубы от него не спасают.
Чтобы вознаградить себя за средневековую скуку Авиньона, я поехала в соседний Оранж, когда-то значительную римскую колонию. Теперь это жалкий заброшенный город, похожий на большую деревню. Посреди вульгарных, пыльных и грязных домов возвышаются два гордых римских аристократа: стройная триумфальная арка по лионской дороге и в противоположной стороне города прекрасно сохранившийся античный театр.
Я думала увидеть такие же грациозные остатки театра, какие недавно видела в Арле, но от римлян надо всегда ждать сюрпризов. Насколько средневековые постройки похожи друг на друга, настолько разнообразны римские сооружения. Как истинные таланты, они не любили повторяться.
Театр Оранжа никак нельзя назвать грациозным. Это массивнейшее колоссальнейшее сооружение, вырубленное в горе и рассчитанное на семь тысяч мест. Как обширна была эта римская колония, и как велико ее образование, если понадобился театр на 7000 зрителей!
Сцена удивительно мала сравнительно с амфитеатром, и никак нельзя себе представить, какие тут могли даваться представления. Зато акустика изумительна. Высоко на горе, с последних мест, отчетливо слышно каждое слово сторожа, стоявшего на сцене. Возможно, что римляне воспользовались эхо, существовавшим в горе.
Признаться, я очень боялась сначала, что Алекс испортить мне путешествие. Давно уже взяла я за правило путешествовать одна, ибо нахожу, что спутники разбивают настроение. Всех их можно разделить на три возмутительные категории. Первая, наиболее обширная, состоит из людей, ничего ровно в искусстве не понимающих.
– Что ж тут особенного? – презрительно говорит дама, разглядывая в лорнетку дивные сокровища Ватиканского античного музея, – статуи, как статуи! Точно такие же стоят у нас в Летнем саду. Разница, лишь, в том, что у тех отбиты носы, а у этих они сохранились. Стоит ли приезжать для этого в Рим?
Глупая дама нисколько не жалеет, что судьба обидела ее, лишив понимания красоты, так много счастья дающего людям. Напротив, необычайно гордится своим невежеством, видя в нем что-то особенное, аристократическое. Презрительно улыбаясь, слушает она восторженные восклицания своих спутников. Она выше всех картин, статуй и зданий. Ее ничем не удивишь.
Ко второй категории принадлежат восторженные туристки. Оне ходят повсюду с сияющим лицом, блаженным видом и восклицают: «ах! как это мило!» при виде картины Рафаэля, завитого пуделя с бантом на ошейнике, Венеры Милосской и хорошо декорированного кондитерского пирога. Я всегда постыдно сбегаю от подобных спутниц, ибо чувствую, что не выдержу и их приколочу.
Третья категория состоит из весельчаков, путешествующих с единственной целью во всем решительно найти смешную сторону. Человечество жило, страдало, работало и создавало для того лишь, чтобы этот шутник мог сказать глупый каламбур. Святые, герои, короли, рыцари под его магическим влиянием превращаются в шутов и клоунов. Повезите его в Палестину, и он будет острить в Вифлееме и Назарете.
Я с интересом ждала, к какой категории придется причислить Алекс. К большому моему удивлению, она оказалась туристкой, путешествующей для того, чтобы отмечать крестиком в бедекере то, что она видела. Эта четвертая категория часто встречается среди иностранок, но среди русских я ее еще не замечала. Бросив рассеянный взгляд на античный памятник, Алекс погружалась в путеводитель, прилежно читая вслух, сколько в нем метров ширины, высоты и глубины; в каком столетии он был сооружен и в каком реставрирован. Она была искренно огорчена, когда нам пришлось уехать из Арля, не посмотрев каких-то развалин. Я предложила ей сплутовать и поставить крестик, не осматривая, но Алекс с негодованием отказалась.
Подобная точность и добросовестность были, конечно, смешны во время осмотра храмов и музеев, но как полезны могли они быть для будущей ее работы!
«Если бы только суметь заинтересовать ее каким-нибудь делом, – думала я, поглядывая на Алекс, – то уж, разумеется, она не бросила бы свою работу, пока не извлекла бы из нее всё, что в состоянии извлечь. За это ручалась ее культура, наследованная от длинного ряда образованных дедов».
Приехав в Париж, мы немедленно обратились за советом к «первой русской адвокатке», Елене Миропольской. К большому нашему удивлению, русского в ней ничего не оказалось. Дочь русского и польки, она с детства воспитывалась в Париже и представляет типичную парижанку, хорошенькую, грациозную, элегантную, практичную и деловитую. Она подробно и обстоятельно объяснила нам, каким образом можно было из простой смертной превратиться в адвокатку.
Прежде всего, следовало passer son baccalauréat[256], другими словами, выдержать экзамен для поступления в высшее учебное заведение. Затем prendre son inscription à la Faculté de Droit[257] и пройти три курса, ежегодно держа экзамены. Получив по окончании их свою licence, следовало подать заявление о желании поступить в корпорацию адвокатов. Те предварительно наводят справки и, узнав, что адвокатка отличается доброй нравственностью on lui fait prêter serment[258] и принимают в корпорацию. Сначала адвокаты и адвокатки plaident pour les pauvres[259], т. e. защищают даром, чтобы напрактиковаться, затем уже берутся за платные дела.
Я попросила Миропольскую познакомить меня с выдающимися адвокатами, чтобы узнать их взгляд на адвокаток.
– Не стоит трудиться! – засмеялась Миропольская, – я вам сейчас же могу сообщить их мнение – и, придав насмешливый вид своему красивому лицу, Миропольская, презрительно улыбаясь, заговорила, очевидно, подражая кому-нибудь из адвокатов. – Les avocates – c’est très gentil, très gracieux, très poétique, mais entre nous soit dit, ce n’est pas grand chose et cela ne sert à rien?[260] – Вот, что скажет вам всякий адвокат, – смеялась Миропольская, переходя на свой обычный тон, – nos chers confrères[261] всё еще никак не могут посмотреть на нас серьезно, всё еще видят в нас детей, играющих в адвокатов. Mais nous sommes vengées par le public[262], – с торжеством добавила она. – Общество гораздо серьезнее к нам относится, охотно к нам обращается и у меня в несколько лет успела образоваться une clientèle personelle[263] – людей, которые довольны моей манерой вести их дела и посылают мне своих знакомых. Я считаю, что у женщин-адвокаток есть своя сфера, в которой они могут принести большую пользу. Бракоразводные процессы, детоубийства, преступления несовершеннолетних – всё это естественно падает на ее долю. Каждая преступница имеет право требовать, чтобы ее защищала женщина, которая понимает ее душу, ее чувства так именно, как никакой, даже гениальный адвокат, понять не в состоянии…
В дверь постучали, и явилась служанка доложить о приходе клиента, приехавшего из провинции. Миропольская просила его подождать, но мы с Алекс поднялись уходить, пригласив первую русскую адвокатку навестить нас в отеле и докончить объяснения.
– Что же это она, так и примет своего клиента в розовом платье? – с недоумением спрашивала меня Алекс, возвращаясь домой.
– Почему бы и нет? – смеялась я. – Сегодня праздник, Троицын день, и розовый цвет очень идет брюнеткам.
– Я думала, адвокатки носят английские костюмы в роде мужских…
– Э, полно! Все эти феминистки, что подражают мужской манере одеваться, курят, ухарски закладывают ногу на ногу – попросту poseuses[264] и, даже, весьма наивные. Миропольская доказывает свой ум, оставаясь женственной и элегантной. Это нисколько не помешает ей быть прекрасным адвокатом.
– И модный журнал у ней лежит на столе и начатое рукоделие… – с разочарованием говорила Алекс.
– А вы что же ожидали увидеть? Бюст Демосфена, речи Цицерона? О, Боже, как публика еще наивна, как любит шаблон! Да зачем, объясните мне, пожалуйста, должны женщины изменять своим природным вкусам? Можно быть адвокаткой, чиновницей, писательницей, доктором и при этом выходить замуж, иметь детей и даже шить им наряды. Чем больше работает женщина, тем силы ее увеличиваются, тем более может она сделать. Эго только наши ленивые, гаремные, петербургские одалиски употребляют целый день на то, чтобы подобрать ленту к новому платью…