Как все восточные одалиски, русские женщины живут, главным образом, сплетнями.
– Что новенького? Расскажите нам что-нибудь новое и интересное! – стонут эти жалкие рабыни.
– Ведь вы же читали утром газеты? – отвечаю обыкновенно я. – Вечерние еще не вышли.
– Ну, что газеты! – пренебрежительно машут они рукой, – какое нам дело до иностранной политики?
И правда! Их нисколько не интересует, что происходит во Франции, Англии, Германии, не занимают и русские дела. Под «новеньким» они подразумевают какую-нибудь нелепую сплетню. Любимыми гостями их приемов считаются не умницы, не широко образованные женщины, а дрянные сплетницы. Их радостно встречают, не знают, чем угостить, куда усадить и с жадностью внимают всем тем лягушкам и скорпионам, что сыплются изо рта злой женщины.
Подразумевается обыкновенно, что все эти ленивые одалиски занимаются хозяйством и воспитанием детей. Увы! Нигде в Европе вы не встретите таких неряшливых, непроветренных квартир, таких дурных обедов, таких запачканных, сердитых, дурновоспитанных детей. Ничего целый день не делая, русские матери не находят двух часов в сутки, чтобы повести своих детей на прогулку.
– Я вполне ей доверяю! – говорят эти презренные лентяйки, отпуская своих детей со старой няней или молоденькой бонной. Ни одна мать не задумывается о том, что ее ребенок увидит, услышит на улице или в общественном саду; какие сцены навеки врежутся в его впечатлительный детский мозг…
Подрастая, дочери инстинктивно понимают, что матери их промечтали всю свою жизнь, ничего в ней не поняли, не заметили, a, следовательно, ничему научить их не могут. Кому на Руси неизвестны эти жалкие молоденькие девушки, что бегают из дома в дом, жадно прислушиваясь, рассматривая, стараясь постичь смысл, науку жизни. Недоверие, презрение к своим глупым наивным матерям растет в сердцах дочерей, и если даже тем удастся обмолвиться добрым советом, то он принимается со смехом и глумлением…
Ta же восточная мечтательность, душевная лень, отсутствие правильно поставленной цели встречаются среди русской учащейся молодежи. Все эти слушательницы разных курсов, ежегодно высылаемые провинцией в Петербург, представляют, без сомнения, цвет, богатство всей страны. Смутно чувствуя, что высшее образование необходимо, что, получая его, они служат родине, большинство их, однако, приезжают в столицу безо всякого предварительного плана, часто меняют курсы, не знают, к чему им следует стремиться, как руководить своими занятиями. Вместо того чтобы посещать музеи и картинные галереи, жадно изучая накопленные народом сокровища, они проводят драгоценное время юности в глупенькой, либеральной болтовне. Как в салонах светских дам наибольшим успехом пользуются сплетницы, так в интеллигентных кругах желанными гостями считаются либеральные врали.
– О, моя родина! – декламирует болтун, – чудная, талантливая родина, задавленная деспотизмом, взяточничеством, продажностью, затоптанная жандармскими лошадьми и презренной полицией!
Лицо его горит, губы дрожат, он нервно теребит волоса. Студенты, студентки слушают его, затаив дыхание. Они слишком еще молоды и не в состоянии понять, что эти пламенные речи произносятся обыкновенно безвольными, бессильными людьми, которые опьяняют себя своей болтовней, как на востоке опьяняют себя опиумом. Сильный, душевно-здоровый человек, не станет терять драгоценного времени на оплакивание ошибок, совершенных правительством. Он слишком занят творчеством, созиданием своего собственного интересного дела…
Неопределенность цели, туманность идеалов, презрение к избранному делу – отличительные свойства русской учащейся молодежи. Помню, явилась ко мне, однажды, незнакомая молодая девушка, объяснила, что она провинциалка, слушательница высших курсов и пришла поговорить со мной по поводу моей книги «Больные девушки». Мы поболтали и дружески расстались. Через несколько дней я получила от нее пламенное послание. Бедная девушка признавалась, что меня обманула, что она – слушательница не высших, а драматических курсов, но не хотела мне в этом сознаться, боясь, что я стану ее презирать. Я немедленно пригласила ее для объяснений.
– Почему же вы думаете, что я должна уважать вас, если вы учитесь на высших курсах, и презирать ваши занятия на театральных? – с интересом расспрашивала я ее.
– Как же вы этого не понимаете? – удивлялась моя собеседница, – между высшими и драматическими курсами такая пропасть…
– Позвольте! Вы пишете, что вам двадцать лет, что вы выдержали тяжелую борьбу с вашей семьей, которая не хотела отпускать вас в Петербург; что вы приехали сюда для изучения драматического искусства, с тем, чтобы затем вернуться в провинцию и пропагандировать его в губернских городах, которые, по вашему мнению, нуждаются в хорошем театре. Даже не зная, велик ли у вас талант, мне ясно, что вы принесете России пользу. Всякий человек, что в двадцать лет имеет перед собою благородную цель и работает для ее достижения, представляет большую силу. Поверьте, что я несравненно более уважаю вас, чем тех слушательниц высших курсов, которые явились в Петербург для получение высшего образования, не зная хорошенько, на что оно им нужно.
Я рассказала этот поразивший меня случай многим знакомым и в ответ встретила глубокое негодование.
– Как вы узки! – презрительно говорили они мне. – Это вы там, в вашей излюбленной Европе, заразились западной меркантильностью и мещанской практичностью. Мы, русские, выше их. Мы не можем суживать своих широких замыслов какими-нибудь определенными целями. Мы хотим сделаться всесторонними культурными людьми, a затем когда-нибудь, впоследствии, со временем, при случае, если встретим достойное нас дело, мы с удовольствием ему послужим…
– Запад работает, а Восток мечтает и рассказывает нам свои грезы, – говорила мне на днях одна румынская поэтесса. Замечание красивое, но не скажу, чтобы очень лестное. Если мы действительно будем лишь мечтать и рассказывать Европе свои сны, то практичный деловой Запад отнимет от нас всю нашу землю и все наши богатства. И теперь уже иностранцы заполонили Россию; лет через двести они нас, русских, вытеснят в Монголию, как деятельные южные славяне вытесняют теперь ленивых мечтательных турок в Малую Азию, а, может быть, и подальше…
Стыдно мечтать в стране, где на необозримое пространство тянутся необработанные земли, невысушенные болота, гниющие леса, где предметы первой необходимости выписываются из-за границы, где мужик во время неурожая умирает с голоду, не зная никакого ремесла, которое могло бы его прокормить. Проснитесь, родные мечтательницы! Учитесь химии, чтобы работать в фабричных лабораториях, математике, чтобы вести торговые предприятия; истории, чтобы изучать памятники родной старины; живописи, чтобы улучшать кустарное производство; географии, чтобы исследовать дикие заброшенные земли нашего обширного отечества. Помните, что вам дано для работы 20–30 лет. Не теряйте их в мечтах! Пусть на кресте, украшающем вашу могилу, будут обозначены не одни лишь годы вашего рождения и смерти, а также то дело, что вы успели между ними совершить…
Тим в мае не приехал, написав, что начальство не дает ему отпуска раньше июля. Алекс была этим очень опечалена и еще с большим жаром принялась за работу. В начале июля надеялась она сдать половину своих экзаменов, чтобы иметь возможность уехать с Тимом отдохнуть на берег моря.
– Так я по нем соскучилась, – наивно жаловалась она. – Боюсь, что делаю глупость, оставляя его одного в Петербурге. Если бы он так не интересовался моими занятиями, если бы не надеялась я выиграть в его глазах, то давным-давно бросила бы эту глупую игру в адвокатство.
– Неужели же самое дело нисколько вас не интересует? – печально спрашивала я.
– Как вам сказать? Конечно, составление речей очень увлекательно, и я начинаю думать, что у меня есть что-то вроде таланта. Но я не верю, чтобы женщина могла жить одним лишь трудом. Всё, что она делает, всё, что изучает, совершается исключительно ради того, чтобы выиграть во мнении любимого человека. Без этой цели никакая работа для женщин немыслима.
– Для прежних женщин, для гаремных, хотите вы сказать, – горячо протестовала я, – но не для новых, свободных женщин, которые теперь повсюду появляются, и чем дальше, тем их больше!
Разговор этот напомнил мне недавнюю встречу с молодой французской поэтессой, которая очень меня заинтересовала.
Меня пригласили на литературное matinée[281] в один из «отелей» Сен-Жерменского предместья. Подобные matinées, литературные, музыкальные, драматические в большой моде в Париже и собирают обыкновенно толпу богато одетых дам, среди которых редкими оазисами выдаются старички, да молодые начинающие поэты. Гостей друг с другом не знакомят, и они разговаривают лишь с хозяйкой дома, с недоверием, чуть не с ненавистью посматривая друг на друга. Этот странный обычай, уничтоживший когда-то блестящие парижские салоны, появился сравнительно недавно, после разделения государства и церкви. Ревностные католички не хотят знать жен министров и государственных деятелей, способствовавших этому разделению, и с отвращением от них отвертываются. Во избежание неприятных сцен, хозяйки дома перестали знакомить приглашенных гостей, предоставляя им молчать и скучать.
Matinée началось драматическим спектаклем. На небольшую сцену, отделенную от публики растениями, вышел лысый поэт и прочел длинное вступление к пьесе. Действие происходило где-то в Испании, во время финикийцев, мавров или диких ацдеков[282]. Следовало описание исторических событий с подробным обозначением годов и месяцев, императоров и королей, царствовавших в то время во всей остальной Европе. Чтение длилось, по крайней мере, полчаса, и я начала думать, что могу смело держать экзамен по испанской истории.
Поэт кончил. На сцену вышли два любителя и любительница в роскошных восточных одеждах и принялись оскорблять друг друга на самом изысканном французском языке. Затем схватились они за мечи, и не прошло десяти минут, как оба героя лежали убитыми в разных углах сцены, а героиня с отчаянья ушла в монастырь.