Но так нравилось ему слышать, как мать говорит: «Мой бедный Мевлют», чувствовать, как его целуют и обнимают, будто он еще ребенок. В эти нежные моменты он всегда испытывал желание прижаться к ней. Казалось, что любовь его матери всегда была переплетена с болью, не только из-за смерти Райихи, но и из-за трудностей Мевлюта в Стамбуле и его продолжающейся зависимости от поддержки двоюродных братьев. В отличие от отца, Мевлют за двадцать пять лет ни разу не смог отправить матери денег; это вызывало в нем стыд.
Мевлют получил больше удовольствия от общества своего горбатого тестя, которого он ходил повидать трижды в неделю. Когда они с дочерьми приходили в обед, Абдуррахман-эфенди плескал Мевлюту немного ракы в небьющийся стеклянный стакан и рассказывал зятю иносказательные, аллегорические истории. И Абдуррахман, и Мевлют похоронили своих жен, когда те были еще молодыми женщинами. Они оба собирались посвятить остаток жизни дочерям. Они оба знали, что для каждого из них вид дочерей будет вечным болезненным напоминанием об их матери.
В последние дни в деревне Мевлют еще чаще водил дочерей к их деду. Когда они шли по усаженной деревьями дороге, всем троим нравилось время от времени останавливаться, чтобы полюбоваться очертаниями небольших дальних городков и мечетей с их стройными минаретами. Они долго в тишине смотрели на пятна зелени на каменистой земле, на ярко-желтые поля, освещенные солнечными лучами, на узкую полоску озера вдали, на кладбища среди кипарисовых рощ. Где-то вдалеке лаяли собаки. В автобусе по пути назад, в Стамбул, Мевлют понял, что деревенские пейзажи будут всегда напоминать ему о Райихе.
7. История потребления электричестваСулейман попадает в трудное положение
Ферхат. Лето 1995 года я провел на улицах и в архиве «Семь Холмов Электрик» в поисках следов Сельвихан, моей электрической любви. Я потерял счет сигаретам и чашкам чая, пока сидел с двумя упорными архивариусами в комнате с бесконечными полками картотек, скрепленных металлическими кольцами и запертых на замок, среди полинялых конвертов и папок, полных восьмидесятилетних пачек грязной бумаги. «Семь Холмов Электрик» несколько раз меняла название, но в пыльных архивах сохранилась полная история производства и распределения электроэнергии в Стамбуле начиная с 1914 года.
Новые владельцы «Семь Холмов Электрик» намеревались продать архивы на макулатуру торговцам, которые покупали бумагу на вес, или сжечь их. «Им придется сжечь это вместе с нами!» – сказал один из стариков в ответ на эти слухи, а второй заявил, что если и есть что-то хуже капитализма, то только такая разбогатевшая деревенщина из Анатолии. Вскоре секретари переменили тон и решили, что еще лучше будет отправить меня с жалобой к нашим новым владельцам из Кайсери и заставить их понять, что архивы являются ключевым и незаменимым инструментом для сбора счетов; может быть, это спасет бесценный клад от уничтожения.
Мы начали с самых старых записей, которые были покрыты рукописными пометками на арабском и французском. Затем перешли к записям тридцатых, перечислявших, какие районы были подключены к сети и где потребление было наибольшим. Пара моих историков сообщила мне, что в те годы в Стамбуле все еще жило очень много немусульман. Старики перелистывали желтые страницы журналов, в которые предыдущие секретари заносили подробные записи про остроумные воровские хитрости, которые были обнаружены, объясняя мне, что введенная в пятидесятых система выделила каждому инспектору конкретный район для надзора и что это новшество позволило инспекторам установить наблюдение за жизнью людей, подобно полиции.
Эти потертые и подранные журналы имели цветовую кодировку: белые для жилых домов, фиолетовые для магазинов, красные для фабрик. Магазины и фабрики обычно были самыми злостными нарушителями, но, если «молодой инспектор господин Ферхат» посмотрит повнимательнее в колонку «разъяснения» на каждой странице и ознакомится с героическими попытками старых правительственных инспекторов записать то, что они видели, он заметит, что после семидесятых бедные районы Зейтинбурну, Ташлы-Тарла и Дуттепе, а также их окрестности стали плодородной почвой для воровства электричества. Старики еще много чего показывали и объясняли. Моя интуиция подсказывала, что эти знания ведут меня все ближе к Сельвихан.
Отметки вроде «новый холодильник» или «замечена вторая электроплитка» помогали инспекторам оценивать, сколько киловатт-часов дом должен потреблять в конкретный период. Два секретаря верили, что, основываясь на записях, можно было уверенно установить дату, когда любой данный дом приобрел холодильник, утюг, стиральную машину, электроплиту или любую другую домашнюю технику. Другие пометки – «вернулся в деревню», «уехал на свадьбу на два месяца», «уехал на дачу» – обеспечивали учет движения потребителей в город и из города, что также могло влиять на плату за электричество. Но если я находил показания счетчиков из ночного клуба, кебабной или бара с турецкой музыкой, принадлежавших Сами из Сюрмене, я интересовался только ими и игнорировал все прочие разъяснения. Тогда два старых секретаря начинали привлекать мое внимание к еще более интригующим замечаниям: «Прибил счет гвоздем к дверной ручке»; «Иди вдоль стены к водяному фонтану – счетчик за фиговым деревом»; «Высокий человек в очках псих. Избегать»; «Берегись пса в саду. Его зовут Граф. Не нападает, если позвать по имени»; «Свет на втором этаже клуба подключен вторым проводом, идущим снаружи здания».
Тот, кто написал последний комментарий, был, по мнению моих поводырей, героем, храбрецом, воистину преданным своей работе. Обычно, если инспекторы находили, что ночной клуб или тайный игорный притон (я слышал, что Сами из Сюрмене был вовлечен и в такие дела) тайно ворует энергию, они избегали делать об этом официальную запись и брали взятки за спиной у начальства. Я представлял себе свою внезапную инспекцию в кафе, ресторан или ночной клуб, предаваясь фантазиям о том, как я побеждаю Сами из Сюрмене и спасаю мою любимую Сельвихан из его когтей.
Махинур Мерйем. Мне было почти сорок, когда я забеременела от Сулеймана. В таком возрасте женщине надо задумываться о своем будущем и о том, как она будет жить оставшуюся жизнь. Мы были вместе десять лет. Я, может быть, несколько наивно верю всем уверткам и отговоркам Сулеймана, но мне кажется, что мое тело лучше знает, что нужно делать, чем я сама.
Как я и ожидала, Сулейману новость не понравилась. Вначале он обвинил меня в попытке заставить его жениться. Но когда мы кричали друг на друга в той квартире в Джихангире, он начал понимать, что я и в самом деле ношу ребенка, и испугался. Он сильно напился и учинил разгром, что было очень обидно, но я видела еще и то, что он доволен. После того мы спорили каждый раз, как он приходил, хотя я старалась задобрить его. Однако его угрозы и пьянство только усиливались. Он угрожал, что перестанет поддерживать мою карьеру певицы.
– Забудь про музыку, Сулейман, я умру ради этого ребенка, – сказала я ему.
Мои слова смягчили его, и он снова стал нежен. Но даже когда он и не был таким, у нас все равно был безумный секс после каждого спора.
– Как ты можешь так заниматься любовью с женщиной и после этого просто уходить? – спрашивала я.
Сулейман опускал взгляд в смущении. Но иногда, уходя, он говорил, что если я не перестану запугивать его, то больше никогда не увижу снова.
– Тогда это наше прощание, Сулейман, – говорила я, закрывая за ним дверь со слезами на глазах.
В последнее время он начал приходить каждый день, и в то же время ребенок продолжал расти в моей утробе. Это не остановило его от нескольких попыток дать мне пощечину.
– Ну давай, Сулейман, ударь меня, – сказала я. – Может быть, ты сможешь избавиться от меня тем же способом, как вы избавились от Райихи.
Иногда он выглядел таким беспомощным, что я испытывала к нему жалость. Он сидел в сторонке – ТИХИЙ и ВЕЖЛИВЫЙ, – переживая за свою жизнь, подобно купцу, чей корабль отправился на дно Черного моря, и пил ракы словно воду, а я говорила ему, как счастливы мы будем.
– Твой брат достаточно понукал тобой, но, если ты уйдешь от него, Сулейман, ты станешь новым человеком. Нам нечего и некого бояться.
Эта тема уводила нас к разговору о том, собираюсь ли я начать носить платок.
– Я подумаю об этом, – говорила я. – Но есть то, что я могу сделать, и то, чего просто не могу.
– Я тоже, – говорил Сулейман удрученно. – Так скажи мне, чтó, как ты чувствуешь, ты можешь.
– Иногда женщины соглашаются на никах в мечети сверх гражданской регистрации, просто чтобы избавить своих добропорядочных мужей от головной боли… Это я могу. Но вначале твоя семья должна прийти в дом в Юскюдаре и формально попросить у моих родителей моей руки.
Осенью 1995 года, после того как Мевлют вернулся с дочерьми в Стамбул, он приступил к своей работе на парковке рекламного агентства. Дамат вернул ему все его обязанности, которые на время его отсутствия были поручены привратнику. Мевлют увидел, что за эти три месяца, когда его не было, Кемаль из зонгулдакской банды расширил свою территорию, сдвинув ее границы с помощью двух цветочных кадок и нескольких свободно стоявших тумб. Более того, он стал агрессивен по отношению к Мевлюту. Но Мевлют не обращал на это внимания. После смерти Райихи он был постоянно зол на всех, но по какой-то причине не мог вызвать в себе это чувство по отношению к наглому юнцу из Зонгулдака.
Ночью он все так же ходил продавать бузу, а остаток своих сил посвящал дочерям. Но его внимание никогда не шло дальше нескольких простых вопросов: «Домашнее задание сделали?», «Вы голодны?», «Все в порядке?». Он знал, что дочки теперь больше времени проводят с тетей Самихой, но что с ним об этих визитах они говорить не хотят. Однажды утром, после того как Фатьма и Февзие ушли в школу, зазвонил дверной звонок. Открыв дверь, Мевлют увидел Ферхата.
– Ты больше не можешь жить в этом районе, – сказал Ферхат. – Наркотики, проститутки, трансвеститы, банды всех сортов… Мы найдем тебе и девочкам другое место…