Мевлют уже достиг того возраста, в котором хотелось спокойно вытянуть ноги, но он не чувствовал уверенности в завтрашнем дне. Ощущение собственной неполноценности и несоответствия неким нормам, которые он в полной мере ощутил, еще когда впервые оказался в Стамбуле, после смерти Райихи лишь усилилось, а особенно оно донимало его последние пять лет. Что бы сейчас сказала об этом Самиха? Все, чего он хотел, – это дом, в котором пара могла бы провести в уюте остаток своих дней, место, в котором он был бы уверен, из которого бы никто никогда не мог выкинуть его на улицу. Вообще-то, Самиха должна была бы служить ему утешением в его печалях, но Мевлют знал, что, как только он придет домой, ему придется утешать Самиху. Он решил, что расскажет ей только хорошие новости о прошедших переговорах. Ну, по крайней мере, именно так следовало начинать этот разговор.
Из-за плохой ливневой канализации на Кюльтепе вся вода стекала вниз прямо по улице. Должно быть, внизу Рыночная улица была совсем затоплена, и Мевлют слышал, как беспомощно сигналят застрявшие в скопившейся из-за ливня пробке машины.
Пока Мевлют добрался до дому, он промок до нитки. Самиха встретила его таким взглядом, который с порога лишил его спокойствия, и он смог выдавить из себя только ложь:
– Все прошло хорошо. Они собираются назначить нам ежемесячный платеж в тысячу двести пятьдесят лир, чтобы мы могли снять себе квартиру, где хотим.
– Мевлют, что ты врешь. Я знаю, что все провалилось, – сказала Самиха.
Ведиха позвонила Самихе по мобильному телефону и сказала, что Коркут зол и обижен, – все кончено, и они разрывают все отношения с Мевлютом.
– Что ты сказала? А разве ты не говорила мне, когда я уходил, чтобы я ниже шестидесяти двух процентов не опускался?!
– Ты уже обо всем жалеешь? – спросила Самиха, насмешливо подняв одну бровь. – Неужели ты думаешь, что если бы ты на все согласился, то Коркут и Сулейман лучше обошлись бы с тобой?
– Я всю свою жизнь только и делал, что соглашался с ними, – вздохнул Мевлют; Самиха молчала, и это придало ему смелости. – Знаешь, если я продолжу упираться, то я могу потерять и этот дом. Позвони сестре, попроси ее уладить дело, скажи ей, что они запугивали меня и я сожалею обо всем, что сказал.
– Я не буду этого делать.
– Тогда я позвоню Ведихе сам, – сказал Мевлют, но вытаскивать мобильный телефон из кармана не стал.
Он чувствовал страшное одиночество. Он знал, что не сможет принять никакого важного решения, пока у него не будет поддержки Самихи. Он снял с себя мокрую одежду, глядя в окно. Рядом со старым оранжевым зданием мужского лицея имени Ататюрка, в большом школьном дворе, где Мевлюту так нравилось бегать и где у них проходили уроки физкультуры, построили такое большое здание, что из-за него старая школа казалась теперь Мевлюту больницей.
Зазвонил телефон.
– Мы здесь, – произнесла Самиха и повесила трубку. Она смотрела на Мевлюта. – К нам идет Ведиха. Она просит тебя никуда не ходить и ждать ее здесь.
Самиха была уверена, что Ведиха идет для того, чтобы сказать: «Мевлют совершил ошибку, ему нужно согласиться на меньшее». И она принялась твердить, что Мевлют не должен сдаваться.
– Ведиха очень хороший человек. Она никогда не пошла бы к нам, чтобы предложить что-то несправедливое, – сказал Мевлют.
– Я бы на твоем месте не стала ей так доверять, – сказала Самиха. – Она прежде всего будет защищать Сулеймана. Разве всегда было не так?
Мевлют не ответил. В молчании прислушивались они к шуму дождя.
В дверь громко постучали. Вошла Ведиха.
– Ох, как же я промокла, как промокла! – причитала она, но в руке держала огромный зонт лилового цвета, и на самом деле у нее промокли только ноги. Самиха ушла достать сестре свои сухие носки и тапки. В это время Ведиха положила на стол лист бумаги. – Мевлют, просто подпиши, и дело с концом. Ты просишь намного больше, чем тебе причитается, мне стоило больших усилий всех вас примирить…
Мевлют разглядел в договоре цифру шестьдесят два и страшно обрадовался, но постарался сдержаться.
– Я ничего не подпишу, если это ущемляет мои права, – сказал он.
– Ох, Мевлют! Неужели ты так и не понял, что в этом городе права не значат ровным счетом ничего, здесь всем важна только выгода, – с улыбкой отвечала Ведиха. – А если хочешь что-то взять по праву, оно будет твоим только через десять лет. Давай уже, подписывай. Тебе дают все, о чем ты просил, так что хватит жаловаться.
– Ничего не подписывай, пока не прочитаешь, – подала голос Самиха за спиной мужа, но, когда она сама увидела цифру «шестьдесят два», она тоже просияла.
Мевлют взял ручку и подписал договор. Ведиха по мобильному сообщила об этом Коркуту. Когда все было закончено, она протянула Самихе коробку с пирожками, которые купила по пути. Родственники уселись пить чай, заваренный Самихой, и ждать, когда закончится дождь. Ведиха рассказала им всю историю от начала до конца, смакуя каждый момент. Поначалу Коркут и Сулейман очень злились на Мевлюта. Хотя Ведиха умоляла их, дело уже шло к суду. Неожиданно Коркуту позвонил сам старый Хаджи Хамит Вурал, который узнал о происходящем.
– Хаджи Хамит мечтает построить на Дуттепе, неподалеку от нашего старого дома, огромную башню, намного выше двенадцатиэтажных домов, – сказала Ведиха. – Поэтому он велел Коркуту: «Дайте вашему двоюродному брату все, о чем тот просит». Хаджи Хамит не сможет начать строить эту башню и заключать с кем-либо договоры на ее строительство до тех пор, пока не будут построены все двенадцатиэтажные дома.
– Будем надеяться, что это не ловушка, – сказала Самиха.
Позднее Самиха показала договор адвокату и убедилась, что никакого подвоха не было. Они переехали в Меджидиекёй, в квартиру, располагавшуюся неподалеку от работы Мевлюта. Но мыслями Мевлют остался в их старом доме на Кюльтепе. Несколько раз он ходил посмотреть на него: не поселились ли там бездомные, не влез ли вор, хотя брать там было совершенно нечего. Все, что было ценного в доме, Мевлют продал – от дверных ручек до кухонной раковины.
Ближе к концу лета бульдозеры строительного холдинга Вуралов приступили к сносу домов на Кюльтепе, и каждый день Мевлют ходил туда. Первый день работ начался с официальной проправительственной церемонии, на которую пригласили журналистов. Выступил с речью сам мэр города. В последовавшие жаркие летние дни работа закипела: старые дома исчезали в облаках пыли. Мевлют видел людей, которые, пока сносили их дома, плакали, смеялись, отворачивались, затевали ссоры. Когда подошла очередь его родного однокомнатного дома, сердце Мевлюта ёкнуло. Он стоял и смотрел. Все его детство, все съеденные когда-то обеды, все выполненные уроки, все домашние запахи, храп спящего отца и сотни тысяч других воспоминаний, которые и составляли его жизнь, разлетелись на мелкие куски от единственного удара бульдозерного ковша.
Часть VII(25 октября 2012 года)
…меняются стены,
Как ни грустно, быстрей наших бренных сердец…
Я могу размышлять, только когда шагаю. Стоит мне остановиться, как мои мысли тоже останавливаются; мой разум работает только совместно с ногами.
Форма и обличье городаЯ могу размышлять, только когда шагаю
Теперь они жили все вместе в одном двенадцатиэтажном жилом доме на вершине Кюльтепе, в котором было шестьдесят восемь квартир. Квартира Мевлюта и Самихи на втором этаже была единственной, которая выходила окнами на север и не имела вида на Босфор. Дядя Хасан и тетя Сафийе жили на первом этаже, Коркут и Ведиха на девятом, а Сулейман с Мелахат – на двенадцатом. Иногда они встречали друг друга на входе, где беспрерывно куривший привратник ругался на мальчишек, игравших перед дверью в футбол, а иногда в лифте, где, обменявшись приветствиями и любезностями, вели себя так, будто давно привыкли жить вместе в современном здании. На самом деле всем им было весьма неловко и все они были недовольны.
Больше всех недоволен был Сулейман, хотя как раз он-то казался самым счастливым. Недоволен он был потому, что его настоящим желанием была не квартира здесь, в этом доме, в блоке D, а квартира на верхнем этаже тридцатиэтажного небоскреба с видом на Стамбул. Этот небоскреб Хаджи Хамит Вурал воздвиг на Дуттепе в последние годы своей жизни. Девяностолетний Хаджи Хамит Вурал Сулейману благоволил: «Конечно, твой брат с отцом и ты должны переехать жить в мою башню!» – но после его внезапной смерти, случившейся два года назад (на похороны приезжал даже министр общественных работ и жилищного строительства), совет директоров холдинга «Вурал Япы» решил, что свободных квартир для Коркута с Сулейманом в башне нет. Сулейман на это очень обиделся и, обсуждая проблему с Коркутом целый 2010 год, пришел к выводу, что все произошло по двум причинам: первая заключалась в том, что как-то раз на новогоднем собрании сотрудников холдинга Коркут пожаловался на огромные затраты компании на взятки чиновникам для получения разрешений на строительство и спросил: «Неужели они и в самом деле так много берут?» Сыновья Хаджи Хамита Вурала восприняли это как личную обиду, и один из них даже намекнул Акташу: «Вы-то взятки министрам не даете, вы свой карман набиваете», хотя Коркут просто неправильно выразился. Вторая причина могла сводиться к участию Коркута в попытке переворота в Баку, эпизода, который впоследствии подарил Коркуту славу организатора военных переворотов. Подобная репутация ценилась прежними властями – националистами и консерваторами, а вот нынешние исламисты таких недолюбливали.
На самом деле причина произошедшего заключалась в том, что их отец, как они позднее выяснили, когда-то заявил Вуралам: «Я ничего не подпишу, пока не получу гарантии, что мы все здесь будем жить под одной крышей». Убеждая дядю Хасана и тетю Сафийе покинуть их четырехэтажный дом, в котором они прожили сорок лет, и переехать в квартиру, Коркут и Сулейман столкнулись с проблемой, решить которую им удалось, только когда они заявили о том, как сильно покосились от землетрясения последние этажи их старого дома.