У двери Марины я оказываюсь через пару минут, настойчиво звоню в дверь, но ответом мне служит лишь тишина. Я звоню еще раз и только после этого слышу едва различимые шаги за дверью. Марина открывает мне, потирая глаза. Удивленно смотрит, но тем не менее открывает дверь, чтобы я смог войти.
Она, кажется, еще не до конца осознает, что я пришел нарушить ее сон и серьезно поговорить.
— Царев, ты время видел? — она спрашивает, но запинается, поднимает руку со смарт-часами, и я вижу, как ее глаза округляются от удивления. — Пять вечера?
— Именно! И я приехал поговорить!
— О нет. Нет-нет-нет, — цедит она. — С минуты на минуту приедет Миша, у нас…
При упоминании этого сморчка, которого мне пришлось лицезреть утром, когда мы заезжали за ключами, я злюсь. Вот какого он здесь забыл?
— Я подожду, пока вы поговорите, — киваю. — Запрешь меня в своей спальне.
— Ну уж нет. Давай собирайся и проваливай, Глеб. Приедешь часов в семь.
— И оставить тебя на два часа с этим австралопитеком? Ну уж нет!
При одной мысли, что этот слюнявый оставит свои слюни везде, где только можно будет, а в дополнение еще и на жалость надавит — а в том, что он надавит, я не сомневаюсь, — мне становится дурно. Никуда я не поеду! Вон за шторой пусть меня спрячет.
— У нас с ним серьезный разговор, Глеб.
— И у меня, — произношу. — У меня с тобой тоже серьезный разговор. Даже очень.
— Царев, забудь, что вчера было, не о чем нам с тобой разговаривать!
Марина огибает меня и, завернутая в простыню, идет к своей спальне. От одной мысли, что под простыней может ничего не быть, меня бросает в жар, но я тут же отгоняю эти мысли. Говорить нам нужно.
Го-во-рить!
Марина проходит в комнату и закрывает дверь, оставляя меня снаружи.
— Я не уйду! — кричу, чтобы она услышала.
— Да, я в курсе! Но и не останешься.
Я хмыкаю и жду, пока она оденется и выйдет. Если честно, Мишу я жду. Хочу, чтобы он наконец понял, что между мной и Мариной что-то есть. Да хотя бы то, что у нас что-то было. Ему или полностью наплевать на это, или он просто не хочет видеть то, что связано с ней. Ему что, важны его престарелые дамы? Тогда я точно чего-то не понимаю.
Марина показывается из комнаты через десять минут. Волосы распущенные, глаза метают молнии, а губы поджаты. Она недовольна. Моим присутствием или тем, что я пришел не вовремя? Ничего не сказав, она идет на кухню, останавливается у чайника, нажимает на кнопку и, повернувшись ко мне, спрашивает:
— Чай, кофе?
— Миша не придет?
Догадка мгновенно осеняет меня. Она вышла злой не из-за меня. И то, как она фыркает и с какой силой ставит на стол чашку, только подтверждает мою теорию. У этого придурка снова что-то случилось. Настолько серьезное, что он не может уделить несколько минут разговору с будущей женой. У меня на языке вертится только один вопрос…
Он идиот?
Просто других объяснений у меня нет. Я бежал к ней по одному зову, бросал пары, выбегал из аудиторий после сообщения о том, что к ней кто-то пристал. Я очень хорошо помню, как готов был отдать за нее все. Да и сейчас готов.
— Так чай или кофе?
— Разговор.
— Глеб, я только проснулась после бессонной ночи, которую ты устроил, так что… я могу выпить кофе? Пожалуйста! А потом мои уши будут готовы тебя выслушать.
— Кофе.
Марина ставит передо мной чашку кофе с молоком спустя десять минут. Я не успеваю кинуть сахар. Она делает это сама. Кидает две ложки, как я и люблю, а после поднимает голову и встречается со мной взглядом.
Ее рука замирает.
Я улыбаюсь, потому что она помнит.
— Какой кофе пьет Миша?
— Ты пытаешься понять, насколько хорошо я его знаю? — теперь улыбается она. — Очень хорошо, потому что мы с Мишей больше двух лет.
— А он тебя? — вопрос сам срывается с губ, но я и не собираюсь его сворачивать. Вместо этого спрашиваю: — Он знает, какую музыку ты слушаешь, какие фильмы смотришь, что любишь кушать на ночь или когда тебе плохо? Он что-то, мать твою, из этого знает? Потому что то, что я видел в кинотеатре… ощущение, что он был в шоке, поняв, что фильм выбирала ты.
— Ты пришел поговорить об этом?
Она не отвечает ни на один из вопросов, а мне почему-то не становится легче.
Наоборот.
Я понимаю, что все эти годы у нее, как и у меня, была иллюзия счастья. Иллюзия отношений, любящего парня, который всегда будет рядом, и семьи, которую они смогут создать. Все это неправда. Фальшивка. Я ее понимаю, потому что и сам так жил. Думал, что вот оно — все хорошо. Вот она — жизнь. Никем не связанный, без обязательств, никакой любви, все прекрасно.
Я был идиотом.
Лохом.
Подбирать эпитеты можно бессчетное количество раз. Просто я не понимал, что это все фикция, а она понимает. Гораздо раньше, чем совершила бы ужасную ошибку.
— Он многого не знает, — она кивает, — и я о нем тоже не знаю. — Марина пожимает плечами. — Знаешь, после тебя мне казалось, что это и неважно. Я знала о тебе практически все. С кем ты гулял, где подрабатывал, куда шел, когда тебе было плохо. Все, Глеб! И что? Что из этого получилось? Осмотрись вокруг! Нас больше нет. Есть сожженное дотла сердце и чувства, которые никак не хотят уходить, но нас… Нас нет!
— Мы есть! — Я резко встаю со стула и подхожу к ней. — Мы еще все можем исправить. Не сразу! Я докажу тебе, что могу быть другим. Не идиотом, который поверил другому. Это ведь Миша, Миша все подстроил. Сказал, что ты с другим, и фотки прислал.
— И ты поверил! — Она права, черт ее дери, права!
— Да, поверил! Потому что дурак, потому что боялся. Я любил тебя уже тогда сильнее, чем кого-либо в своей жизни. — Мои руки будто сами ложатся на ее плечи. — Любил и боялся, что мне сделают больно.
— Поэтому ты сделал больно мне!
Я отпускаю ее и отхожу на несколько шагов. Такое близкое расстояние между нами чревато тем, что я не сдержусь. Буду брать напором, который ей не нужен. Она не позволит напором. Ей, как и ее матери, нужно показать, что она может мне довериться. Я плохо знаю об отношениях отца и мамы Марины, но… почему-то мне кажется, что она сдалась не так быстро и совсем не просто.
Я хочу признаться ей, что Софи беременна, и не знаю, как это теперь сказать. Разговор ушел совершенно в другое русло, и сказать просто: “Марина, Софи беременна, но я прошу шанс” — было бы глупо.
— Ты об этом пришел поговорить? — она дает мне шанс сказать ей, и я им пользуюсь.
— Нет. Вчера я узнал, что Софи беременна. Возможно, не от меня, но…
— Чего? — Она ошарашено смотрит на меня. — И ты стоишь тут, что-то говоришь об отношениях, когда твоя девушка ждет ребенка?!
Глава 38
Марина
Я ожидала услышать что угодно, но только не то, что говорит Глеб. Софи беременна? И он говорит это мне после того, как сказал, что мы еще можем быть? И кто он после этого? Неужели он действительно думает, что я с радостью прыгну ему на шею и махну рукой на то, что его девушка беременна? Позволю ребенку расти без отца?
Внутри предательски щемит от воспоминаний.
Я вдруг вспоминаю редкие кадры из детства, когда мне удавалось подслушать разговор матери или зайти не вовремя. Я не понимала, что папа делает маме больно, что ему плевать на меня, довольно долго. Я поняла это только тогда, когда мама сошлась с Давидом. Я до сих пор помню шок, который испытала, когда увидела интервью папы.
— Да, говорю! — Глеб резко вырывает меня из воспоминаний. — Потому что мы все еще есть. Есть я. Ты. Мы, понимаешь? Я люблю тебя. — Он вдруг хватает мою руку и прижимает ее к своей груди. — Слышишь? Чувствуешь, как бьется сердце? Так только с тобой, только когда ты рядом!
Я хочу ему верить.
Может, уже верю, но не могу.
Не могу просто взять и перешагнуть через то, что узнала. Да, я на своем примере знаю, что не будет хорошей семьи там, где мужчина не ценит и не любит женщину. Знаю, но хочу дать Глебу и Софи шанс. Почему нет? У нее будет ребенок, он станет отцом, потеплеет, а то первое чувство, что он испытывает ко мне, растворится, как снег в туманный день.
— Я чувствую, — странно, но даже голос звучит как-то отстраненно. — Но ты должен понять, что Софи — твоя ответственность. Мы в ответе за тех, кого приручили, верно? — знаю, что несу полную ахинею, но хочу, чтобы он понял. — Ты привез Софи сюда, вырвал ее из привычного мира. У нее нет ни гражданства, ничего, и она, возможно, носит твоего ребенка. Ты правда думаешь, что я смогу закрыть на это глаза? А ты сам?
— Я и не собираюсь игнорировать это. Я буду ей помогать, находиться рядом, когда нужно, да и денег…
Договорить я ему не даю. Глеб не понимает, но поймет. Я знаю его настоящего, знаю, какой он добрый, просто сейчас… она запутался, заблудился и не знает, как найти выход. Со временем решение придет к нему.
— Софи из Штатов, верно?
— Из Украины.
— Пусть так. Ты отправишь ее на родину или оставишь здесь?
— Она может находиться тут еще несколько месяцев, потом ей нужно будет уехать. За этот период я смогу узнать, от кого она беременна.
Я киваю. Странно, конечно, что она изменила Глебу и призналась в этом. В принципе, я не была о ней плохого мнения, она казалась мне доброй, милой, нежной — такой, какая ему нужна. Опора дома, девушка, которая приготовит, поцелует, согреет постель и в трудную минуту просто будет рядом. Не я.
Я такой быть не умею. Я не могу дарить тепло и нежность сутками, мне тоже нужно свое пространство, поддержка и тепло. Я не могу лишь отдавать, я хочу и брать тоже. А Софи умеет.
Такие, как она, долго не сидят без мужчины. Они притягивают таких, как Глеб, которые могут отдавать, но не хотят, эгоистично забирая все себе. Мне он дарил. И любовь, и ласку, и нежность. Ей нет.
И она беременна.
Возможно, от другого.
Я не хочу лезть в их отношения. Я не готова продолжить их с Глебом. Ни сейчас, ни в ближайшее время. Да и что продолжать? Ничего нет пока. И до тех пор, пока он не разберется с Софи, не поймет, чего хочет на самом деле, ничего и не будет.